Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы
Шрифт:
Приведенные различия не позволяют сделать вывод, что Уваров в полной мере принимал лежавшие в фундаменте немецкого «классического» университета идеи неогуманизма, но в то же время его взгляды нельзя и однозначно интерпретировать в духе утилитаризма, поскольку смысл университетского образования для него заключался не только в сугубом приготовлении к будущей служебной деятельности или, тем более, «нравственном воспитании» (чего требовало большинство членов министерства Голицына).
Интересно, каким образом промежуточная идейная позиция попечителя между утилитаризмом и неогуманизмом отразилась в его декларациях, сопровождавших открытие Петербургского университета. В бумагах Уварова находятся не привлекавшие ранее внимание исследователей черновики текста, написанного им от лица императора Александра I и по смыслу являвшегося проектом Утвердительной Грамоты Петербургского университета (в итоге так ему и не дарованной). [1237] Грамота объясняла причины основания университета в столице империи, во-первых, желанием «дать твердое и прочное основание гражданской службы» в Петербурге, где чиновники, желающие получить аттестат, за неимением университета вынуждены довольствоваться «временными курсами» при Главном Педагогическом институте. Однако, во-вторых, новый университет отвечал «общему стремлению к источникам основательного образования, стремлению, обнаруженному в сооружении многих ученых обществ и в успехе многих общих и частных предприятий на поприще наук словесных». [1238] Тем самым, основание университета рассматривалось Уваровым не просто как элемент правительственной политики, но как часть общественного развития, согласованная с внутренними потребностями людей в образовании и научной деятельности (т. е. Bildung!). Если продолжить эту мысль Уварова,
1237
ОПИ ГИМ. Ф. 17. On. 1. Ед. хр. 35. Л. 192–193. Любопытно, что черновой вариант этого текста написан Уваровым на немецком языке (Там же. Л. 39–39 об.), нехарактерном, в целом, для его служебных документов (гораздо чаще в черновиках им использовался французский язык).
1238
Там же. Л. 193; в немецком варианте – «das regeste Streben f"ur Kunst und Wissenschaft», «самое живое стремление к искусству и науке» – Там же. Л. 39 об.
1239
О связи университета и общества (а не только университета и государства) Уваров говорил и в своей речи перед профессорами Главного Педагогического института по случаю его преобразования в университет, подчеркивая, что круг их деятельности расширился, что они «будут действовать не только на избранное число питомцев, но распространять способы к достижению образования и для всех ищущих оного», а за это «искать и находить в общем мнении лучшую мзду» – ОПИ ГИМ. Ф. 17. On. 1. Ед. хр. 35. Л. 179.
Поэтому неудивительно, что хотя некоторые общие принципы «классической» модели и не нашли воплощения при создании Петербургского университета, но, как прагматик, Уваров перенес туда многие конкретные черты, которые мог почерпнуть из документов прусских реформ. Вообще же, его проект Устава был гораздо обширнее Берлинского и тщательнее разработан в «бюрократическом» смысле, охватывая 345 параграфов, объединенных в 11 глав. [1240]
Уваров здесь выступил первым из деятелей народного просвещения России, который при организации университета постарался строго разделить три функции, возложенные на университет Предварительными правилами и Уставом 1804 г. – его «учебную, хозяйственную и правительственную часть». Напомним, что по Уставу 1804 г. учебной деятельностью университета руководили факультетские собрания и Совет университета, хозяйственной деятельностью под контролем Совета занималось выборное Правление, а делами управления учебным округом – Училищный комитет, также выбираемый из профессоров. При этом последние две функции вызывали нарекания прежде всего у самих ученых, которым тяжело было их исполнять. Как писал лично знакомый и идейно близкий Уварову в 1810-х гг. H. М. Карамзин, «у нас лучшие профессора, коих время должно быть посвящено науке, занимаются подрядами свеч и дров… сверх того обязаны ежегодно ездить по губерниям для обозрения школ… Смешно и жалко видеть сих бедных профессоров, которые всякую осень трясутся в кибитках по дорогам». [1241]
1240
Петров Ф. А. Указ. соч. Т. 2. С. 448–449.
1241
Карамзин H. М. Записка о древней и новой России. М., 1991. С. 67.
В то же время устройство Берлинского университета показало пример учебного заведения, которое было полностью освобождено от хозяйственной и «правительственной» функций. Берлинские профессора, в отличие от российских, не имели никакой возможности распоряжаться бюджетом университета (не важно, в форме «штатной» или «экономической суммы», как в России) – они только занимались своими прямыми научными и преподавательскими обязанностями, получая жалование от государства, а также «гонорарии» от студентов. Что же касается управления округом, то эта отличительная черта российских университетов была совершенно не присущей университетам в Пруссии.
Уваров еще со времени учреждения Главного Педагогического института целиком поддерживал идею снятия с профессоров хозяйственных и «правительственных» функций. «Пятнадцатилетний опыт довольно ясно показал: часть хозяйственная и правительственная в руках профессоров не может процветать, а отвлекает их токмо от ученых занятий без всякой пользы», – писал он в 1819 г. министру. [1242] Поэтому уже в «Первоначальном образовании» Петербургского университета Уваров придал совершенно новый смысл университетскому Правлению. Оно больше не являлось частью университетского руководства, подконтрольной Совету, но образовывало с ним как бы параллельную ветвь власти, причем к компетенции Совета университета и факультетов Уваров относил только учебные дела, а все иные, т. е. «хозяйственная и правительственная часть университета и его округа», подчинялись Правлению. Помимо выборного ректора университета в состав Правления входил назначаемый министром чиновник – директор (эта должность впервые была введена в 1816 г. для Главного Педагогического института, а затем в 1819 г. перешла и в Петербургский университет), который не принадлежал к числу профессоров и занимался только административно-хозяйственными вопросами, касавшимися университета. Вводя пост директора университета, Уваров ссылался на позитивный опыт прусского университета в Галле. [1243] Кроме того, в Правление входили синдик для решения судебных дел и директор училищ Санкт-Петербургской губернии, представлявший систему управления школами Петербургского учебного округа. Председательствовал в Правлении сам попечитель, и, тем самым, оно получало смысл коллегии при нем – недаром Уваров в объяснительной записке, отвергая возможные обвинения в том, что попечитель напрямую вмешивается в университетские дела, напротив, писал о желании «ограничить» прежде бесконтрольную власть попечителя, придать ей «коллегиальную форму». [1244]
1242
Санкт-Петербургский университет в первое столетие… С. 4.
1243
Там же. С. 3. Как показано в главе 2, Галле оказался первым из «модернизированных» университетов XVIII в., получавшим основное финансирование из государственной казны, и именно поэтому для распоряжения расходами имел правительственного чиновника (который, естественно, не заменял выборного проректора).
1244
Санкт-Петербургский университет в первое столетие… С. 4, 8–9.
Последующий проект Устава только усиливал такое «разделение властей» в университете на ветвь Совета, состоявшего из профессоров, и ветвь Правления, включавшую чиновников по хозяйственной части и управлению округом (впрочем, в заседаниях Правления по специальному приглашению могли принимать участие и профессора). Именно поэтому в § 23 проекта Устава было записано, что состав университета образуют его члены, к которым относились преподаватели и студенты, а также чиновники. Тем самым, лица, входившие в Правление, выводились Уваровым за пределы университетской корпорации [1245] . Надо сказать, что в такой постановке деление Петербургского университета совпадало с тем, что было установлено в гл. 1, п. 3 Устава Берлинского университета: там говорилось о составляющих университет «совокупности преподающих», студентов и «необходимых для ведения дел чиновников и подчиновников» (к последним в Берлинском университете относились синдик, секретарь, квестор, кастелян, педели и др.). В то же время можно увидеть в этом и некоторое возвращение к идеям Плана 1787 г., согласно которому в Правление университета входили назначаемые сторонние чиновники, и такое совпадение неудивительно, поскольку упомянутый План широко отражал концепции «модернизированного» университета эпохи Просвещения, которые в данной сфере полностью перешли в «классический» университет.
1245
См. возражения И. И. Мартынова – Там же. С. 79.
И еще от одного вида деятельности Уваров планировал освободить профессоров – от исполнения ими судебных функций в качестве одной из инстанций университетского Суда. Согласно §§ 151–160 его проекта «все тяжебные дела рассматривает Правление», в котором для этого присутствует специально назначенный попечителем
чиновник – синдик [1246] . Это было очевидным шагом по ограничению той «университетской автономии», за которую в свое время так страстно боролся Г. Ф. Паррот, но которая, однако, (за исключением, быть может, самого Дерптского университета) не выявила в течение пятнадцати лет, что разрешение судебных дел в самом университете с участием всех его профессоров служит таким уж преимуществом для тяжущихся сторон. Следует добавить, что и по Уставу Берлинского университета суд не являлся прерогативой общего собрания профессоров: судебными инстанциями (согласно гл. 4 Устава) являлись ректор, синдик, не являвшийся преподавателем университета, но имевший тот же ранг, что и ординарные профессора, и академический Сенат, куда входили ректор, деканы и пять ординарных профессоров по выбору общего собрания. Кроме того, в Берлинском университете был сделан и еще один шаг вперед в плане ограничения университетской юрисдикции: согласно указу прусского короля от 28 декабря 1810 г. право «akademische Gerichtbarkeit» распространялось только на дисциплинарные дела студентов, т. е. нарушение ими общественного порядка, дуэли и проч. (в России же превращение судебных функций университета в дисциплинарный суд по студенческим делам произошло с принятием Устава 1863 г.)1246
Там же. С. 116.
Изменения в проекте Уварова коснулись и организации учебных функций университета. Главное из них состояло в том, что тяжесть решения учебных вопросов была перенесена на факультеты. Если по Уставу 1804 г. основные учебные и научные дела, будь то составление расписания или предложение новых кафедр, решались на общем Совете профессоров, а самостоятельная роль факультетских собраний никак не была выражена, то согласно §§ 57–58 проекта Уварова, напротив, факультеты были свободны принимать любые решения «до наук своего отделения относящиеся» и лишь уведомляли об этом Совет, который не имел права их оспаривать. [1247] Ф. А. Петров, проанализировав находящийся в бумагах Уварова набросок документа под заглавием «Начертание нового устроения факультетов», четко показал желание Уварова видеть в каждом факультете «самостоятельное сословие», не зависящее от решений Совета, которые могут касаться только общеуниверситетских дел. Исследователь усматривает в этом влияние французской образовательной системы, превратившей отдельные факультеты в самостоятельные учебные заведения. [1248] Но следует заметить, что и в Уставе Берлинского университета (гл. 1, п. 5) было зафиксировано определение факультета как «самостоятельного целого под управлением его ординарных профессоров», к которым примыкали прочие преподаватели (экстраординарные профессора и приват-доценты), а также занесенные в списки факультета учащиеся. Здесь же (гл. 1, п. 6; а также гл. 2) четко проводилось разграничение полномочий между факультетами, решающими учебные вопросы в своей предметной области, и Сенатом, рассматривающим и управляющим общими делами университета. Таким образом, предложенное Уваровым разделение обязанностей между общим Советом и факультетами находилось в полном соответствии с «классической» моделью. При этом, как и в Берлинском университете, Уваров в § 64 своего проекта предлагал включать в факультетские собрания и Совет только ординарных профессоров. [1249]
1247
Санкт-Петербургский университет в первое столетие… С. 65.
1248
Петров Ф. А. Указ. соч. Т. 2. С. 434.
1249
Санкт-Петербургский университет в первое столетие… С. 81, 98. Предложение вызвало резкое возражение М. Л. Магницкого, утверждавшего, что оно «противно общему порядку», а также И. И. Мартынова, заметившего, что, тем самым, из участия в управлении исключаются заслуженные профессора. Заметим, что «общий порядок», установленный Уставом 1804 г., здесь действительно противоречил традициям немецких университетов: согласно ему к участию в заседаниях с правом голоса допускались любые профессора – как ординарные, так и экстраординарные и заслуженные. Эта норма была подтверждена специальным распоряжением министра народного просвещения графа А. К. Разумовского от 6 октября 1811 г. (в ответ на запрос попечителя Казанского университета) – Сборник распоряжений… Т. 1. С. 198–199. Таким образом, участие экстраординарных профессоров в управлении университетом, закрепленное последующими Уставами 1835, 1863 г. и 1884 г., являлось характерной особенностью именно российских университетов XIX в.
Однако в вопросе о зачислении профессоров на должности Уваров не пошел полностью в русле идей Гумбольдта. В Берлине этот вопрос решался просто – все профессора назначались на свои должности министерством. Уваров хотя и рассматривал такую возможность в «Начертании нового устроения факультетов», но счел нужным для Устава Петербургского университета сохранить порядок выборов профессуры (§§ 167–168 проекта Устава). Но при этом, во-первых, попечитель получил право самостоятельно представлять в Совет кандидатуру для избрания (§ 164). Во-вторых, Уваров поддерживал конкурсное начало при замещении профессорских вакансий (§ 178), тогда как другие члены Главного Правления училищ, например Н. И. Фус, предлагали дать преимущества адъюнктам в занятии мест по их кафедрам. Адъюнктов же Уваров рассматривал как сугубо вспомогательную должность, «помощников, состоящих при профессорах», и лишь в виде исключения вместо одного из адъюнктских мест допускал зачисление в университет экстраординарного профессора (§ 163). Наконец, в-третьих, Уваровым были усилены требования к занятию учебных должностей: и профессор, и адъюнкт должны были иметь ученые степени доктора, а если еще их не имели, то могли зачисляться на кафедру, «защитив рассуждение», т. е. представив нечто вроде публичной лекции с предварительно опубликованными тезисами, о которой необходимо было заранее объявить университету (§ 174). [1250]
1250
Там же. С. 66, 69, 84, 85, 101.
Последняя процедура весьма напоминала процесс «хабилитации», предусмотренный Уставом Берлинского университета при наборе приват-доцентов, которых в отличие от профессоров зачислял сам факультет. Если бы в 1819 г. подготовленный Уваровым Устав Петербургского университета был утвержден, то он стал бы первым в России, где были зафиксированы те же идеи, поскольку § 29 Устава давал право чтения лекций «докторам, не имеющим кафедр», без жалования от университета (хотя мысль об этом в проектах российских университетских реформ содержал еще План 1787 г.). Любопытно, что, как и авторы Плана 1787 г., Уваров предусматривал введение платы за лекции от своекоштных студентов – 25 рублей в год за один лекционный курс, составлявших вознаграждение «докторам без кафедр». [1251] Те же «гонорарии» были основой оплаты приват-доцентов и в Берлинском университете, с той только разницей, что там преподаватель имел право самостоятельно назначить стоимость своего курса (гл. 8, п. 12).
1251
Санкт-Петербургский университет в первое столетие… С. 117, 126.
Таким образом, сравнительный анализ написанного Уваровым проекта Устава Петербургского университета и соответствующих актов Берлинского университета показал, что очень многие положения уваровского проекта находились в согласии с устройством университета в Берлине, и если общая идеология проекта не вполне совпадала с идейной базой «классической» модели, то, по крайней мере с практической стороны, Петербургский университет по плану Уварова представил бы значительный шаг вперед для университетской истории России в направлении новой эпохи.
Министерство духовных дел и народного просвещения также готово было делать серьезные шаги, только в совершенно противоположном направлении. Вот почему проект Уварова, вынесенный в 1819 г. на обсуждение членов Главного Правления училищ, вызвал такие резкие возражения. Среди них прослеживались позиции крайнего, в духе XVIII в., утилитаризма по отношению к высшему образованию, представителем которых выступил, например, архиепископ Филарет (Дроздов). В своем отзыве он отстаивал прежнее разделение университета на четыре традиционных факультета, обосновывая его тем, что только так можно приготовить к будущей службе священников, чиновников, врачей. Идея существования в университете «чистой» науки наравне с прикладной была ему совершенно чуждой: так, например, он писал, что «познания филологические суть познания приготовительные, а не совершительные, они суть орудия для приобретения высших знаний, следовательно филология не может составлять факультета наряду с другими знаниями» [1252] . Возражая, тем самым, против создания историко-филологического факультета Петербургского университета, Филарет не мог не отдавать себе отчета, что одновременно критикует и всю организацию факультетов в российских университетах по Уставу 1804 г.
1252
Санкт-Петербургский университет в первое столетие… С. 74.