Российский колокол № 1–2 (34) 2022

Странно – я думала, нить эта точно давно оборвалась, И позабыл меня здесь мой небесный шальной кукловод. Не ощущала давно я рывков, и немая усталость Не освещалась внезапною искрой нездешних забот. Только сегодня вдруг чувствую: за облаками Нить натянулась и звучной запела струной, И, словно птица, победно захлопав листками, Рвётся из сумки мой старый блокнот записной. Рвутся на волю стихи сумасшедшею стаей — Свету поведать секреты рифмованных строк. Выпущу, жаль их держать, пусть себе полетают, Чтобы созвучия в них распознать кто-то смог.

Говорили

Говорили: «В голову не бери, Это всё разрешимо – на раз-два-три, Это всё мимо совести пропусти — Не коснётся вскорости – не грусти!» Говорили… Но мне угомону нет, Есть диагноз врождённый один – «поэт». С этой метой, не видной другим извне, Не пожить мне в благости, в тишине. Не побыть одной даже полчаса — Голоса, дотошные голоса Рвут сознанье вдребезги, полнят мозг, Наполняют всё от земли до звёзд. Я – приёмник чуткий высоких волн, Я – на грани времени зыбкий чёлн. От макушки до кончиков пальцев ног Я вибрирую, словно чумной звонок. И не брать я в голову не могу Солнце, звёзды, радугу и пургу, Боль – скорбящих, радость – летящих ввысь… Навожусь на каждую в мире мысль. Для чего же этот безумный дар, Эта пытка, священнейшая из кар? Может быть, даётся такая роль, Чтоб, познав, уменьшить вселенной боль…

Плен

Не из тех, кто верует без оглядки, У сомнений-мнений в плену навеки Я – раб лампы, а в лампы кругу – тетрадки, А в тетрадке той живут «человеки». Так живут, как на души им положит Прихотливый призрак, гонимый мыслью. Неосознанность брошенности, а может, Неответность счастия перед жизнью… Если резко обложку захлопнуть – будут Странных судеб расколоты вдрызг сюжеты. Ели бережно перелистать, то люду Разношёрстному выпадет шанс на вето. Я – раб лампы, а в лампы кругу пресветлом То и дело вселенные создаются, И вопросы, как правило, без ответа Мотыльками назойливо рядом вьются. И когда сгорят любопытных крылья, Параллельных вселенных сойдутся мненья, То опять обернётся всё это былью И возникнет в новом стихотворенье. Я тогда чуть-чуть обрету свободы, Кандалы лучистые разомкнутся, И вздохнут в тетрадке моей народы, Потихоньку с мыслями соберутся… Но суров мой круг – манкий свет забрезжит, Вновь притянет, и с несказанной мощью Забурлит сознанья поток безбрежный, Спутав день бессонный с бездельной ночью. И опять я здесь – исполнять готова Все причуды созданных вновь вселенных. Круг замкнулся светом, скрепился словом, И меня нельзя вызволять из плена…

Воин Света

Возможно, свыше был мне подан знак, Когда однажды вдруг приснилось это: В урочище, где править начал мрак, Явился странный всадник – Воин Света. Он не был идеален или свят (За свет встают и тьмы хлебнув до донца), Он не имел ни званий, ни наград, Но роль его щита играло Солнце. Мечом карал он редко, лишь тогда, Когда совсем уж безнадёжно дело, А от его лучистого щита Светлело всё вокруг, в душе светлело… Нельзя, все знают, в поле – одному, А он не знал. Он бился без смятенья. Он извести совсем не мыслил тьму, Он лишь хотел вернуть ей место – тени.

«Тревожной нынче выдалась весна…»

Тревожной нынче выдалась весна. Погода на контрасте – безупречна. Так лучше понимаешь: быстротечна Жизнь, что на этом свете нам дана. Придём ли мы, уйдём – ни небосклон, Ни солнечное ясное раздолье Не отзовутся радостью иль болью — Природа не почувствует урон. Наоборот, очистится вода, Цветы наполнят воздух ароматом, И в мире, вновь спокойном, как когда-то, Руинами застынут города. Через века их уничтожит лес, Деревья без преград взрастив до неба. И был здесь вирус-человек иль не был — Уже не представляет интерес. Тревожной нынче выдалась весна — Задуматься о многом заставляет. Опасность точно разум отрезвляет, Картину мира изменив сполна.

О хорошем

Комок ночного бреда в утро брошу, Разбив стекло простого бытия. Лишь о хорошем, только о хорошем Себе пообещаю думать я. Сомкнутся стрелки, застегнув былого Разбухший переполненный чехол. Сомкнутся словом. Замыкает слово Сосуды добродетелей и зол. Уйдут в былое стылые пороши, Весна споёт скворцом и соловьём, И о хорошем, будем о хорошем Мы говорить! Мы всё переживём.

Неизбежное

Затаилась гряда серых туч на краю горизонта, Опираясь на щётку косматую сизых лесов. Потянула с собой коромысло вселенских весов К рыже-красной черте невозврата и неповорота. За чертой оголит ветви гордых деревьев зима, Расцарапают небо до звёзд непослушные прутья, И туманы горящие раны белёсою мутью Милосердно замажут, чтоб боль не сводила с ума Сожалением горьким о неге весенних огней, О несбывшемся летом и осенью невосполнимом И о том, что всегда отдавать нам приходится зимам Жизни часть, словно выкуп за радости солнечных дней. Боль утихнет совсем под бинтами стерильных снегов. Позабудется в белом безмолвии яркое лето. Только солнечный лучик, внезапно пробившийся где-то, Вдруг напомнит о том, что не вечен студёный покров. И тогда засвербят в небесах точки звёздных стигмат, Раскачается снова вселенских весов коромысло И в заветную формулу выложит новые числа, Возвращая наш разум в привычный приятный формат.

Одесную

«Лицом к лицу – лица не увидать…»

Сергей Есенин

«Ату её!» – на пасквили и хамство, Смолчать бы, да невмочь. Ошуюю средь чванного убранства Сидеть мне в эту ночь. Ответственна за судьбы и за строки, Внесённые в тетрадь, А тесные сжимает время сроки — Нельзя переписать. Ответственна за речи и молчанье — Суть счастья и потерь, За честное горенье и сиянье Ответствую теперь. Отверстие меж сущим и всемерным — Как чёрная дыра. Отверженной быть нелегко, наверное, Попробовать пора. Отверста даль – иди, куда захочешь, Да чаянья молчат. Отчаянной до истеченья ночи Сидеть, потупив взгляд. Нас, ошуюю сидящих, всех минуют И милости, и честь. Одумавшись когда-то, одесную Предложат пересесть, Но красные останутся пустынны — И угол, и скамья… Напрасно одесную место стынет, Как эта ночь моя…

Слово

Извечное начало всех начал — Творящее и творческое слово, Из ничего родившееся словно, Оброненное будто невзначай. Является нам слово и звучит В призыве трубном, в лепете чуть слышном, В ржаных колосьях, в буйном цвете вишен, В пожаре и в мерцании свечи… По слову совершается исход, Проносятся эпохи как мгновенья, Творится хаос светопреставленья, И умиротворенье настаёт. Скрещение космических орбит, Чертёж замысловатый инженера, Указанный народом символ веры Живое слово предопределит. Единая основа бытия, Оно – и прародитель, и предтеча, Диктат, увещевание и вече, Оно – весь мир, и в этом мире – я…

Писатель

Вне времени, но в каждом из веков Есть свой источник мудрости и чести: Писатель, что чудак из чудаков, Вселенские несёт планете вести. Он разнолик, но в том равновелик, Он в рубище, но есть над ним корона. Интуитивно предречёт он миг Судьбы свершенья и сверженья трона.

Андрей Митин

Родился 30 августа 2000 г. в городе Новосибирске.

Студент НГПУ. Организатор литературной аффинити-группы «Надо так». Лауреат конкурса «Зеркало революции» журнала «Аврора», в 2020 г. вошёл в лонг-лист премии «Лицей». Пишет стихи на протяжении восьми лет.

«Мой дух теснят дощатые часы…»

Мой дух теснят дощатые часы, склонили головы седые гвозди. Когда осенние челны придут, печальны и честны, прошу тебя, будь, как и прежде, будь везде, будь возле.

К Элизе

Зыбкий подножный субстрат стоит на горбатых китах, живёт в неустойчивом русле Гераклита, единственный твёрдый фундамент – могильная плита, панцири черепах и раковины улиток. Соль земли состоит из отдельных щепоток. От зубов отскакивает пламенный язык Герасима, занюханный кухонный шепоток на руку сильным мира сего. Под нами волнуется Тетис, необузданный кипяток, громоздится над нами Тетрис, панельно-шаток, нас с молотка, с прилавка толкает в оптовую пропасть вселенский торг, как итог — грибным дождём разольётся новая Хиросима. Ты неси меня, чёрная речка Акидабан, узнает и примет обратно родного брата одинокий океан, волосы встали дыбом, всё, что было любо, отдали слащавым лыбам и чугунным лбам. Я ступил только шаг по неровной поверхности Парагвая и сразу пошёл на дно, потому как не знаю брода, но умоляю у смертного одра, моя дорогая, не оставляй меня никогда, ты бежала прочь от Великого голода — нас двоих обуяла великая жажда, в потоках крови, лавы и оранжада впереди открывались любви световые года. Брызжа слюной, набросилась дикая похоть. Наши дети с улыбкой уходят в последний поход, чтоб свои молодые силы в лёгкие сельвы вдохнуть. Кто сегодня откажется бросить камень? Ты хоронишь меня своими руками, зарывая всё глубже во влажное тело своё. Я так часто стал путать тебя с войной, над могилой моей райский ворон гнезда не совьёт. Тебя же, подруга моя, бедолага, на месте, увы, не линчуют солдатня-пьянчуги, поведут с балаганом по разным странам, на потеху долгоруким ресторанам. Мохнатая Офелия, Хулия Пастрана, урчит в животах толстосумов вырезка филейная, ты рвёшься в пампасы, к родным просторам, но кругом только прутья решётки, на все четыре стороны. Жизнь этой бабочки неоправданно долго длилась, и ты упорхнёшь на свидание с космосом, Ремедиос. Дождь перебирает чётки капель, гложет сердце месяц-скальпель, только жертву сожрав, вернётся Дионис. Кричат крамольные ответы горячие ветры, в тяжёлой воде возбудили взвесь, посбивали дремотную спесь, лживую жирную слизь. Мы с тобою – здесь и днесь, это и есть наша жизнь. Солнце не зря сочится из проржавевших небес, потерявших свой первозданный блеск, повисших ветхой эгидой над полем брани. Многие грянулись оземь, сотни и тысячи в потной сече, с кем ты сейчас? С Харландом или Берни? Мир, стреноженный правильными играми, хочешь – не хочешь, сгинет в огне, мы на острой грани, на выходе из гавани, уже сегодня «Гранма» причалит в Гаване. Весна расправит свои подвенечные перья. Любовь рождается в пене, в кипении, ей не нужно другого сырья, кудлатые гребни, как крохотные пигмеи, рухнут пред нею, падут на колени на гигантские мостовые нашей Гибернии, спавшие под асфальтом останки бренные выйдут наружу цветами, едва их коснётся слеза. Я прошепчу лепестками: – Здравствуй, моя Элиза.