Российский колокол № 1 (45) 2024

– Во-о-от! И мы тоже. Подросли, бояться перестали. Ну, в общем правильно – не надо ничего бояться. А вот то, что перестали в эти истории верить…

– Ну, знаешь, фиолетовый бубен, растягивающий время; чёрный контрабас, создающий двойников; красный барабан…

Я осёкся. Октябрьская улыбалась:

– Вот именно, Илия, вот именно.

И она многозначительно постучала по краешку своего барабана. Я прекрасно понимал, куда она клонит, но вестись на это не собирался. Сегодня случилось много странного, но, я был уверен, у всего этого были нормальные объяснения, а не этот дешёвый развод. Я уже понял, что моя новая лучшая подруга совсем не дура приколоться над ближним.

– Ты меня разводишь, – сказал я, – уже усёк, шутки у тебя отпадные.

– Окей, – вспыхнула Октябрьская, – устроим демонстрацию. Легче немного колдануть, чем убеждать тебя полгода. And I want it painted black…

Последние слова она пропела. Мелодия, кстати, ничего так была.

– Это ты чё такое спела?

– Для тебя ничё, раз не знаешь, – отрезала она.

Схватила палочки и загрохотала. Стучала она круто, по крайней мере, быстро и ровно. Я даже заслушался, начал головой потряхивать, но тут она резко остановилась. Рявкнула:

– I want it painted black!

Я не понял, что Октябрьская там «ай вонт», а она уже подняла палочку над головой, как сигналыцица:

– Ну как тебе такое, Илия?

Я даже не стал поправлять её – хлопал глазами, разглядывая обои: на них ещё можно было различить тиснёные ромбы, которые мне не то чтобы нравились, но я к ним привык. Вот только они больше не были ни персиковыми, ни светло-бежевыми.

– О-фи-геть! – только и смог сказать я.

– Заодно ремонт тебе подновила, будешь теперь жить «в чёрной-чёрной комнате».

Я охнул. Чёрными стали все стены, пол, потолок, цвет мебели и одеял, даже хрустальные плафоны люстры потемнели и утратили прозрачность.

– Эй, – осторожно начал я, – а ты сможешь всё вернуть, как было? А то как-то… мрачно.

Октябрьская покачала головой:

– Не-а, колдовство уже не отменить. Только ручками всё покрасить и поменять. Прости, друг. Увлеклась.

– О, нет… Скажи, что врёшь, а?

– Вру, – легко согласилась Октябрьская, – но про барабан ты теперь-то мне веришь?

Я верил. А что мне ещё оставалось?

– Никакая ты не фея, – вздохнул я, – ты бедствие, твоим именем в Америке когда-нибудь назовут ураган.

Её лицо засияло.

– Илия, чел! Да это лучшее, что мне сказали за последние полгода. Дай я тебя обниму. Нет, ну круто же – ураган «Октябрьская», вообще офигенно!

Обниматься, впрочем, не полезла. Сидела, монотонно постукивала палочкой в барабан, кусала губу.

– В общем, смотри, слушай. Для меня всё началось летом. Одиннадцатого июля. С утра была злющая, почему – забыла. Было тошно, гадко и казалось, что всё воняет какой-то дрянью. В общем, к обеду решила: пошли все на фиг, мне нужно побыть одной. У меня было место на бывшем железобетонном заводе, там в одном месте в заборе во-о-от такая дырища, очень удобно, если знать. Внутри никого нет, только бетонные плиты стопками сложены, криво так, забраться ничего не стоит. Залезла на них, сижу, трясусь от злости. Уже начинает отпускать – хорошо, нет никого, только голуби бродят. Но они не лезут и тупых вопросов не задают. И только я начинаю успокаиваться, как откуда ни возьмись этот чудила с бородкой.

Вот не надо никогда терпеть, послала бы сразу, обложила трёхэтажным, и все были бы если не счастливы, то хотя бы целы. А этот залезает ко мне на плиты, садится рядом и начинает мне что-то затирать. Я отворачиваюсь, не слушаю, он меня бесит: и голос скрипучий, и говорит медленно, манерно так. Ла-ла-ла, клоунский оркестр, ла-ла-ла, волшебный барабан, любое желание, ла-ла-ла, устал, ничего не хочу…

А потом суёт мне этот барабан. Я отталкиваю, а он снова мне его в руки пихает.

«Я его, – говорит, – вам дарю, девушка. Теперь он ваш. Он сейчас заряжен. Пожелайте что-нибудь простое и приятное. А потом стукните».

И вкладывает мне палочку в руку. А пальцы у него липкие. И тут я не выдержала: «Исчезни, дебил!» – и палочкой грохнула, криво, по краю, просто со зла.

Октябрьская замолчала. Глаза у неё стали стеклянными, она смотрела куда-то сквозь меня.

– А он что? – нетерпеливо спросил я.

Несколько секунд она тормозила, не понимая вопроса, потом вздохнула:

– А он… взял и исчез.

Октябрьская опустила голову и долго так сидела, молчала, даже стучать перестала.

– Илия, ты понимаешь, что я сделала? Я ж его убила, хозяина красного барабана, совсем убила.

– Ну-у-у, может, он просто быстро ушёл? – Ничего умнее мне в голову не пришло.

Октябрьская выругалась. Грустно и без огонька. Закрыла глаза. Заговорила тихо-тихо.

Она тогда не сразу поняла, что случилось. Был человек, нелепый, доставучий, раздражающий, и вот его нет, только красный барабан на коленях. Чуть не выбросила. Это уже потом, когда поняла, как он работает, вспомнила обрывки услышанных слов, сложила всё вместе, нажелала мелких радостей, наделала глупостей, исправила, уяснила, что к чему, вот тогда-то к ней и пришло понимание. Я бы ни за что не хотел быть на её месте, когда она поняла, что наделала.

Барабан исполнял желания. Любые. Точнее, почти любые. Вернуть своего бывшего хозяина он отказался: то ли не мог, то ли Октябрьская как-то неправильно формулировала. Но это, как я понял, был единственный случай, когда желание вообще не могло быть исполнено. Остальное – пожалуйста, всё что угодно. Вопрос цены. Каждое желание стоило определённое количество ударов палочками. Хочешь мороженое – настучи двести пятьдесят раз, число на боку барабана меняется, показывая, сколько ударов у тебя уже в запасе, а сколько нужно для исполнения задуманного. Для того чтобы желание исполнилось, надо чётко проговорить его вслух, а после один раз стукнуть в барабан.

От всемогущества хозяина барабана отделяло количество ударов, нужных для исполнения конкретного желания. Чтобы набрать очки для простой житейской магии, требовалось молотить палочками от десяти минут до нескольких часов. А вот чтобы, например, вылечить больного, особенно тяжёлого, требовалось такое количество ударов, что надо было барабанить неделями или даже месяцами напролёт.

– Я, чтобы хоть как-то успокоить совесть, приходила в хоспис, выбирала бабушку или ребёнка, а потом долбила, долбила, долбила. Потом загадывала желание, и человек выздоравливал, вставал и уходил домой. Самой мне легче от этого не становилось, чем больше я видела, тем яснее понимала: всё это – капля в море. Пока я исцеляю одного, умирает десять, образно говоря.

– А ты не пробовала загадать, чтобы выздоровел не один человек, а целая палата, или все в хосписе, или вообще все?

– Думаешь, один такой умный? – Октябрьская покачала головой. – Пыталась, конечно, и так и сяк. Только оказалось, что к барабану логика оптовых продаж неприменима. То есть исцелить десять человек по одному гораздо быстрее, чем тех же десять зараз. А уж всех на земле… Солнце погаснет, прежде чем я набью нужное количество. Так что я лечила, кого могла, но легче мне не становилось…