Российский колокол №3-4 2021

Пастораль

Вздох коровий о пастухах, Ломкий стоит сухостой в груди. Если все лето ходил не так, Осенью каждая ночь грубит. Был же кипящий ночной ковыль, Кто-то в крови ковал-ковал, Лязгал кнутом по бокам кобыл, Целое племя в реке купал. Дом на краю села – пустой, Только кровать, фотография, печь. Ты на пороге его не стой, Лучше войти, затопить, прилечь! Выдох теплый коровий гнет Ивы к земле и корчует пни. Это не выпь по ночам орет, Это ноябрь, убывают дни. Выход из рамы оконной – есть. Выход из рамки, что на стене, — Даже изранившись, не пролезть. Темные реки на остром стекле.

Уральское

От этой спокойной и чистой следа не осталось, На этой дешевой и влажной следа не оставишь. Усните, навеки усните, уральские стены, В дыму сладкосинем, как женщины в русских вселенных, Как женщины в юбках до пят, и как скалы – их юбки!.. На рыхлых дорогах отпетые шлюхи, как шлюпки, Качаются вяло, прибиты попуткой к обочине, Для нужд человеческих наспех мужьями обучены. Усни, Златоуст, глубоко перепрятав избушки За плечи хрущевок картонных – счастливых рубашек, Доживших до точки старушек, до ручки – рабочих, Усни, Златоуст, им во сне станет сладко и душно! Горите, огни, и сосите, леса, догорая, Ты на перекрестке не трогай меня, дорогая, Меня растрясло по кусочкам на этой дороге. Не трогай и дома меня, дорогая, не трогай.

Вместо прозы

Когда мне было шесть лет, меня отправили в Анапу, в пионерлагерь. Мы ходили на море парами – мне никогда не хватало пары. Я записалась в кружок «Умелые руки», а еще в библиотеку, Хотя принято было либо то, либо это. От своих подружек по палате я усвоила такие правила: Первое, что нельзя спать на сердце, иначе оно останавливается; Второе – нельзя есть чужое варенье, если была желтуха; Третье – если платье обляпано борщом — прогладь его утюгом. Я крепко-накрепко запомнила и до сих пор чту правила эти: На сердце никогда не сплю, следовательно — я бессмертна; Чтобы не гладить платья, стараюсь их не обляпывать слишком; Варенье подъедаю исключительно у родных и близких. Да здравствует мое прошлое! На бетонные дорожки брошены тени, Впервые оказалось, что обычная трава может и порезать, В носу занозы, а на мелководье пойманы два краба, Но лучше – глубина, и кроме меня, никто не умеет плавать!

«Святые не держат осанку…»

Святые не держат осанку, Расслаблены бледные скулы. Держащие мира останки Их жесты, движения скупы. Не то что придворные куклы В застывших улыбках акульих — В застывших предметах печальных Гораздо виднее дыханье, Чем в клетках за ребрами кукол, Чем в блестках белков, завитушек. Гораздо виднее волненье В живых наводнениях шелка, В снегах и холмистости мантий, В медовых и масляных струях. По ним бы скатиться на санках, От них бы ослепнуть и крикнуть, Но не подобает по сану, И держит стальной позвоночник. Святые не держат осанку, Расслаблены бледные скулы… И сгорбленная Богородица (Сначала – Над, а после – Пред) И умиляется, и молится, И улыбается на свет.

Санкт-Петербург, Русский музей,

ноябрь 2002 г.

Буквально

Я проще слов. Любого из. Я проще слов. Не лучше, нет. Не чище, нет. Честнее? Нет. Я – слон, но слом и мне знаком. Как Маяковский — в горле ком; пятью углами держит за. Завидую? Ревную? Да. Но яда слов… Дословна – я! И здесь, теперь, весной и вся я говорю: невинность есть ноль в верхней части буквы «я» и лесенка внизу. Залезь!

«А сердце как будто высосали…»

А сердце как будто высосали. Как будто уральский комар (крупнее нигде не видывала) Впивался и выпивал. Глаза засмотрели трещины: Ведь были же родники! Теперь только кирки резкие В урановом руднике. Я знаю, что ночь – последняя, Что ночь без тебя – обвал, А сердце как будто высосали. О вакуумный овал, Ты тянешь за край пространство, Как скатерть, и все – твое: Фарфоры, фанфары, странствия. Я вою. Я воин, но Куда мне тягаться с бабой! Не трогать. Не смять. Не сметь. На что мне тягаться с бабой — Пусть с ней разбирается смерть.

«Солдаты идут по квадрату, поют песню…»

Солдаты идут по квадрату, поют песню. В ста километрах отсюда, наверно, Пенза. Об этом никто не знает – в строю тесно. Солдаты идут по квадрату, поют песню. На север, на юг, на восток, на проклятый запад, Не чувствуя ног, но кухонный чуя запах. За час до отбоя споткнешься, очнешься – завтрак. Идут по квадрату солдаты, поют солдаты: «Может, выйдет замуж, ну а может – подождет Эти две зимы и оба лета!» Забудешь меня – и ладно, я сам забылся, Всей грудью дыхну на ладан, на пух землицын, Увижу корней причуды и зерен лица, А звезды по небу августа будут катиться. Как все совершенно, Отче, секретно, слишком! Но к счастью, любая сосна выше наших вышек, И сосны краснеют от взгляда и от заката, Идущего по квадрату простого солдата.

Фро

На синем почтовом ящике сорвана дверца, На сине-зеленом фоне – закаты, закаты. И ветра нету, как будто не будет завтра. Как птица в неволе, томится свободное время. Впервые в жизни я рада любой работе. Но скоро пройдет и это – я точно знаю, точнее, чувствую: баба! – живьем берите! А выйду – на палку тряпкой, и выйдет знамя! И, вечно пьяной, повисну позором красным (в безветрие вряд ли получится гордо реять) над бездной вокзала – бедной, бессонной, грязной: не верю, но жду обратно… но больше – не верю.

Река Волхов

Замирать у бойницы, увидев судьбу реки Как свою, как фамилию мужа, как сумерки, Что в глубокой тайне оставят талант и март. Замирай хоть весь мир, не задержите аромат Новгородских болот и слез. Свежеликий срез Сердобольного месяца пахнет почти как лес. Богоносные люди растут в тишине болот, Богоносных людей ни мороз, ни медведь не дерет. Умирают, увидев улыбку Бога в реке, Как сияние ряби весенней на солнышке.

Акация

Акация! Твой возглас вечно длился… Твоих изломов крики измотали, И впору было надписать: «Mortale». Все думали, что ты – сухая липа. Так, мимоходом думали: «Спилить бы!» И мимолетом птицы пролетали. Стояла ты, как мертвый пролетарий, Как заживо шахтер сожженный в недрах, Как женский визг последнего мужчины. Когда-то так стояло наше время. Теперь стоит оно не наше вовсе, Да что там! Время – делу, время – Бог с ним! Все дело в том, что дело было в мае, Гроза прошла, Христос вот-вот воскреснет, А дерево мое еще пугает своим безлистьем. Акация! Твой возглас бесконечен. Учусь терпеть, стирая зубы в порох, И, ежедневно наблюдая почки, я ежегодно получаю почту.

«Лен, как музыка, тонок…»

Лен, как музыка, тонок, выше – чуть слышная синь. Травушка траурных ноток спрятала бездну низин. Лен, как на штиле, – длительность, словно высокая си. Тише остывшего кладбища, синяя лень висит. Здесь все дороги – белые, здесь добывают мел бабы и дети малые, эту бы землю – ел. И подо льном, как музыка, лег бы, чуть вздрогнув, спать, чтобы, проснувшись, в раннюю синь головою встрять. Жаль только – мало времени и неуютен крюк. Заводям серым нервным что ни касание – круг. Родина – дело малое, там добывают мел. Дети асфальтной классики, Я эту землю ел!