Росстани

Много талончиков у Данилы. Берет десяток поллитровок. Пять литров. Должно хватить на всех.

Три оставшихся талона Даня продает алкашам у магазина. На вырученное, не особо выбирая из того немногого, что есть в магазине, покупает продуктов.

Все, что можно было – и талоны, и деньги, – оприходовал.

«Последний раз вместе все гуляем. По городкам да селам разъедемся – когда еще увидимся?» – срезая путь, через придорожные кусты пробираясь к дому, Данила носом глубоко втягивает черемуховый дым, меняет в руках значительно разные по весу – один тяжелый с тарой, другой легкий с кульками – пакеты и мурлычет недавно переделанную Кукинскую «За туманом»:

«Понимаешь, это важно, очень важно,От интерновских избавиться оков —Превратиться из испуганных в отважныхВсемогущих поселковых докторов.И пусть твердят друзья-подруги,Что там серость и невзгоды,Что там смыслом жизни станет лишь еда —Все равно туда уедем на три года,На четыре, а быть может навсегда…»

Общежитие для интернов – на пятом этаже психоневрологического диспансера.

Общага в диспансере – с отдельным, для проживающих в ней, боковым, исключающим для интернов и пациентов взаимное тревоженье, входом.

Прошлой осенью очередной этап распределенных в область докторов из Питерского медицинского заселялся сюда несколько смущенно – не помешает ли такое соседство их учебе?

Уже через неделю поступила первая жалоба. Не от интернов. От главного врача диспансера. На сумасшедшие гогот, топот, музыку и крики над головами замученных жизнью пациентов, пришедших и привезенных в старое, уже серое, но белое в прошедшей молодости здание в поисках потерянных веры, надежды и любви.

До черной лестницы на пятый, уже родной, этаж – коридор на первом, освещенный из открытых дверей подсобных помещений.

– Здрасьть, Марь Ванна! – Это – вахтерше, в двух парах очков перебирающей гречневую крупу. Это – мимо первой двери.

– Ната-а-аль Сергеевна! Ну, не на-а-адо! Сегодня – все будет нормалек! – Это – коменданту, вздрогнувшей и напрягшейся на звяк в оттянувшей до предела правую Данину руку ноше. Это – мимо второй двери.

– Люськ, Таньк, я – за вами! Пять сек! Успею – спинку потру! – Это уже симпатичной в халатиках девчачьей очереди в душевую. Это – мимо третей двери.

Четыре лестничных пролета вверх не прерывая дыхания, и – дверь в самую большую пятиместную несемейную комнату. Пинком.

– Доброго здоровьица, коллеги!

2

«Третия висна. На Епифана.

Денница нонце аки юшка багряна. Аки от пожара сполохи в оконцы с утрица влители.

Всё в избитцы моёй рази алым пыхнуло. В душоньки токмо теминь горемышну ни освятило.

Цитвёртый гот скори пойдёть аки я тутыньки.

Третьиводни на Николу до мамки ходил. С Паски у иё нибыл.

А мамки то болыпи нетути.

На обшшай их с отцом фотохрафии ярмоноцьной лента цёрна.

Во дому околитьё. Тиноты кругом. Воском пахнит.

Помирла мамка.

Рёву дал. Ох и поривел я. Аки убяжал таки нирявел. Бородень с усьнёй ужо кудритце. А справно заривел.

В мамкином рундуке што в синике усё кумельком. Да полупусто. Надоте думати энто бабки сосидцки усё вышишкали.

Нашол в ём стары бумашки всяки. Да титратки школьны. Свои да Дуськи бобы. Да обшшу нашу книшку асбуку.

Да титратку мамкину в кою она писни нишших с паперти писывала.

И ишшо какуто стару книшку. Толсту да цёрну. Да нипонятки красным исписану.

Много цистова миста в их.

Карындаш взял малинькой. Ишшо один новый карындаш во комоде нашол. Бирець буду. Балакать тапериця совсим нискем. Попишу хоти.

А давно ни писал. Но вроди низабыл аки делаётце энто. Хоти всиво дыва класа в нацяльном уцилишше Русинском ужо многонько готков аки кончил.

По дому порыскал. Цё надоть тяжолоё и нитяжолоё тожи взял.

Шубинки тама. Да лошку оловяну. Да пару латок. Да чипелу с цюгунком из пецьки. Да стрикозки мамкины с нитками под глядильцем. Да и само глядильце. Сольцу остамшусё. Да с круп разных цяво-то. Ишшо струмент койкакой. Да гуню стару.

Много цяво взял. Пригодитце.

Ели долыбал аки тилок опоёный со всим энтим до дому свово лисново.

Да вкучу от устали пал.

А Николу то я с киота снял. И тожи взял.

Пусь бабки сосидцки помучатце куды он дился.

Обо мни то нидогодатце.

Они ш думають сгинул я взатоши».

Глава вторая

1

– Доброго здоровьица, коллеги!

…Минут тридцать назад, выгрузившись на перрон с женой и дочкой, с несколькими чемоданами и двумя велосипедами, Данила в первый раз воспользовался своим служебным положением. Позвонил на «скорую». Представился. Сказал где, с кем и с чем он. И закурил.

В третий раз стряхивая пепел, Шведов услышал сирену.

Грязно-зеленый уазик вырулил прямо на перрон. Резко затормозил в полуметре от помахавшего ему рукой Данилы. И открыл левую дверцу.

Уазик не был паровозиком из Ромашково. Водитель в уазике был.

– Здорово, доктор! Василий я, – протянул руку.

– Здрасьте. – Даня взял руку. – Данила. Борисыч. Это – Людмила. Николаевна. А это – Анна.

– Даниловна? – гоготнул.

Василию – лет сорок пять. Выцветшему «ВАСЯ» на костяшках волосатого кулака – лет тридцать. Тельняшке, надетой прямо на голую душу, – лет двадцать. Погасшей беломорине в зубах – полчаса, не меньше.

– Велики твои, Даня, тебе здеся без надобности. Я тебя сам куды угодно доставлять буду. Щас московский с севера подойдет. Может, загоним твои тачки проводникам? Водяры себе в поезде возьмешь. На привальную. В нашем-то лабазе, в «Красной Шапочке», уже неделю голяк. Только талоны разглаживаем да разглядываем. А, Данила? Борисыч, гы, – опять гоготнул.

Не переставая устраивать в салоне складные велосипеды, Данила посмеивается. Захлопнул задние дверцы. Достал сигареты:

– Дай-ка от твоей прикурю. Пока ты не съел ее.

Василий тоже смеется. Сработаются.

Едут по центральной улице. Не Ленина, как ни странно. Советской. В начале ее – вокзал. В конце – больница. По середине – короткая добровольная экскурсия Василия.

– Bo-на она, Данила! Bo-на! Гляди! Вишь?! С красной крышей! Вишь?! Это и есть наша «Красная Шапочка». Закрыта, бля, опять… – Беломорина в зубах зло зашевелилась.