Рота почетного караула

Андрей уже со знанием дела вернулся к знакомому параграфу и продолжал читать спокойнее, даже с выражением:

...
– "Кроме того, почетный караул может назначаться: к боевым знаменам, выносимым на торжественные заседания; на открытие государственных памятников; для встречи и проводов представителей иностранных государств; при погребении военнослужащих, а также гражданских лиц, имевших особые заслуги перед государством".

– Стоп!
– опять остановил лейтенант.
– На сегодня хватит, остальное проработать самостоятельно. Вопросы? Нет? Разойдись!

Шеренга пошатнулась, распалась, и, тяжело громыхая сапогами, словно подошвы были железные, солдаты ринулись к лавочке - перекурить.

Кто-то выхватил из рук Андрея устав.

Патешонков, вытянув худую, петушиную шею, восторженно толкал Андрея в бок.

– Королей и герцогов видел? Ни в жизнь! А тут они сами тебе навстречу! Ваше величество! Рядовой Звягин!

Андрей нехотя поддержал шутку:

– Я предпочел бы принцессу...

– И во Дворец бракосочетаний!
– рассыпался смешком Линьков.

– Тебе все шуточки...
– грустно одернул его Андрей.

После перерыва лейтенант Гориков представил им командира отделения.

– Сержант Матюшин!
– Щелкнул каблуками долговязый сержант, тот самый, что бегал за уставом, и доверчиво посмотрел на шеренгу.

Одет он был опрятно, даже несколько щеголевато, но в пределах той допустимой нормы, которая позволяет выглядеть одновременно и уставным, и элегантным. Мундир облегал его плотную фигуру так, словно был сшит на заказ, хотя и казался поношенным, как бы уже выбеленным солнцем. И всем сразу понравилась эта не парадная, а будничная, свойственная солдатам последнего года службы подтянутость, стройность, которая дается не напряжением, а естественна, как привычная поза или походка.

– Ну, так с чего начнем?
– простецки, по-свойски улыбнулся сержант и, опустив голову, в каком-то веселом своем раздумье прошелся вдоль строя.

Это его добродушие, товарищеская непринужденность (подумаешь, чего бы ему выламываться: на каких-то два-три года старше) сразу передались шеренге. Она зашаталась, как забор, потерявший опору. И из возникшего тут же говорливого ручейка, побежавшего от фланга к флангу, выплеснулся озорной голос.

– Начнем с кибернетики!

Сержант поймал этот камушек, брошенный в его огород, не моргнув глазом.

– Пожалуйста, можно... Вот вы, - уперся он немигающим взглядом в осклабившегося Линькова, - ответьте, пожалуйста, во-первых, что такое кибернетика, во-вторых, каков диапазон ее действия?

– Ну, это и первоклассник знает...
– насмешливо отозвался, борясь со смущением, Линьков и потер стриженый затылок так, что, показалось, раздалось поскрипывание.

На его лицо тенью вдруг упала сосредоточенность подающего надежды математика, любимца учителей, бессменного победителя школьных олимпиад.

– Я знаю!
– перебил Аврусин.
– Кибернетика - это, так сказать, наука об общих принципах управления... о средствах управления и об использовании их в технике, в живых организмах...

– Примерно так, - спокойно согласился сержант и опять взглянут на Линькова: - А как называется труд Андре-Мари Ампера?

Линьков совсем сник, замялся. И остальные стыдливо молчали, потупив взоры, как в школе, когда учитель начинал выбирать в классном журнале фамилии.

– "Очерки по философии наук". Это он придумал название "кибернетика", - торопливо выпалил опять Аврусин.

– Смотри какой деловой!
– шепнул Патешонков.

– Прекрасно!
– сказал сержант.
– Ну а теперь к делу.

– Перекурить бы эту кибернетику!
– снова обрел форму Линьков.

И шеренга прыснула, поломалась. Нестеров полез в карман за сигаретами. Сержант встрепенулся:

– Р-р-азговорчики! От-ставить!

И, точь-в-точь как у лейтенанта, что-то в нем выпрямилось, сжалось. Приложил руки к бедрам, словно готовясь сделать взмах невидимыми крыльями, и повернул влево-вправо головой.

– Равняйсь!.. Смирно!.. Вольно!

Как бы незримым тросиком схваченные, подбородки дернулись вправо, мгновенно повернулись обратно, и строй снова спружинил вниз на чуть согнутом колене. И - молчок!

– Тема первого занятия: обучение строевой стойке, - строго сказал сержант, спрятав совсем уже глубоко добродушие и простоту, беспечность, которые сближали его с шеренгой, делали похожим на всех. Между ним и строем пролегла черта.

Оказалось, что даже такой пустяк, как постановка носков сапог, требует своей методики.

– Носки свести вместе, делай - раз!
– скомандовал сержант.
– Носки развести, делай - два!

– Во даем!
– развеселился Линьков.
– Ансамбль пляски острова Пасхи!

Андрея одолевала усталость. Как сквозь сон, вслушивался он в монотонный голос сержанта, который учил теперь "держать грудь". Смешно подумать, но и в этом тоже была своя наука. Чтоб приподнять грудь, надо сделать глубокий вдох, в таком положении ее задержать, "выдохнуть и продолжать дыхание с приподнятой грудью". Устав давал точную инструкцию.

– А такой фокус знаете?
– услышал Андрей и не сразу осознал, что сержант обращался к нему.

– Какой?
– механически спросил Андрей, пытаясь сбросить одеревенелость.

– Смирно!
– скомандовал в ответ сержант и внимательно посмотрел на Андреевы ноги.

– Поднять носки сапог!

Андрей легко оторвал носки от асфальта, но тут же запрокинулся назад, замахал руками, едва удержав равновесие.

– Вот-вот!
– обрадованно, что фокус удался, усмехнулся сержант. Значит, неправильная стойка, не подали корпуса вперед. Попробуйте еще.

Андрей чуть подался вперед, стараясь не сгибаться, попытался приподнять носки сапог и не смог: они были словно припаяны к асфальту.

– Тупая, как зубная боль, злоба вдруг засаднила в Андрее.

– Вы что, смеетесь?
– спросил он, едва сдерживаясь, чтобы не сказать грубость.
– Я что вам, кукла?

– Над чем... смеюсь?
– опешил на мгновение сержант.

Губы его дрогнули, он виновато заморгал, не поняв или обидевшись.

– Над нами смеетесь...
– процедил Андрей.
– Мы что же, выходит, совсем олухи?