Рота Шарпа

– Нет.

– Уверен? – она глядела не него, нагая и озабоченная.

– Конечно, я уверен. Ты прекрасна, как всегда. Почему это ты должна была измениться?

Она пожала плечами, подошла к нему и села рядом. Пробка наполовину торчала из бутылки, она вытянула ее до конца и принюхалась:

– Кошмар, - отхлебнув, она передала бутылку Шарпу.

– Так что случилось?

Он понял, что пришло время для разговора. Тереза помолчала пару секунд, глядя в огонь, потом резко повернулась к нему, ее лицо исказилось:

– Значит, ты будешь в Бадахосе?

– Да.

– Точно? – она как будто сомневалась в его уверенности.

Шарп пожал плечами:

– Я не могу быть абсолютно уверен. Армия там будет, это точно, но нас могут послать в Лиссабон, а могут и здесь оставить. Откуда я знаю?

– Я хочу, чтобы ты там был.

Шарп ждал продолжения, но она замолчала и только смотрела в огонь. Вино горчило, но он отхлебнул немного и набросил жесткое одеяло ей на плечи. Она выглядела расстроенной.

– Почему ты хочешь, чтобы я там был? – спросил он мягко.

– Потому что там буду я.

– Потому что там будешь ты, - он произнес это как самую обыденную вещь в мире, но внутри себя он искал и не находил причину, малейший повод для Терезы оказаться внутри самой большой французской крепости в Испании.

Она кивнула:

– Да, я буду там. В крепости. Я уже была там, Ричард, жила там с апреля.

– В Бадахосе? Ты сражалась?

– Нет. Они не знают, что я La Aguja. Они считают меня Терезой Морено, племянницей Рафаэля Морено. Это брат моего отца, - она печально улыбнулась. – Французы даже разрешают мне проносить в город винтовку, представляешь? Чтобы защищаться от ужасных герильерос! Мы там живем, тетя, дядя и я, торгуем мехами, кожей и хотим мира, чтобы выручить побольше денег, - она скривилась.

– Я не понимаю.

Она отстранилась, пару раз ткнула байонетом в очаг и глотнула еще вина, затем спросила:

– Там будут проблемы?

– Проблемы?

– Как сегодня. Убийства? Воровство? Насилие?

– Если французы будут сражаться, то будут.

– Они будут сражаться. Ты должен найти меня там, понимаешь? – она умоляюще взглянула ему в лицо.

За окном собака облаивала мягкие хлопья снега. Он согласно кивнул, хотя оставался в замешательстве:

– Я понял. Но почему в Бадахосе?

– Ты рассердишься, если я скажу.

– Я не буду сердиться. Так почему в Бадахосе?

Она снова помолчала, кусая губу и глядя ему в лицо, потом взяла его руку и положила под одеяло, на свой обнаженный живот.

– Есть разница?

– Нет, - он погладил ее мягкую кожу, все еще не понимая.

Она глубоко вздохнула:

– У меня родился ребенок.

Его рука замерла, чувствуя жар ее плоти. Она пожала плечами:

– Я же говорила, ты рассердишься.

– Ребенок? – в голове все завертелось, как та снежная круговерть над пламенем.

– Твой ребенок. Наша дочь, - на ее глазах появились слезы, она уткнулась ему в плечо. – Она больна, Ричард, очень больна, ей нельзя путешествовать. Она может умереть. Такая маленькая еще…

– Наша дочь? Моя? – он почувствовал, как его переполняет радость.

– Да.

– Как ты ее назвала?

Она посмотрела на него, в глазах стояли слезы:

– Антония. Так звали мою мать. Если бы был мальчик, я назвала бы его Рикардо.

– Антония… - произнес он.
– Мне нравится.

– Правда?

– Конечно.

– И ты не будешь сердиться?

– С чего бы?

Она пожала плечами:

– Солдатам дети ни к чему.

Он прижал ее к себе, вспоминая первый поцелуй – недалеко отсюда, под страшным ливнем, когда французские уланы обыскивали русло реки, и расставание в дымном сумраке Альмейды. Они провели так мало времени вместе!

– Сколько ей сейчас?

– Только исполнилось семь месяцев. Очень маленькая еще.

Конечно, маленькая, подумал он. Крошечная, уязвимая, больная, где-то там, в Бадахосе, окруженная французами, в кольце стен, высоко поднимающихся над Гвадианой. Его дочь.

Тереза покачала головой:

– Я думала, ты рассердишься, - она произнесла это мягко, как снег, падавший за ставнями окон.

– Рассержусь? Нет, что ты. Я...
– но слова не приходили. Дочь? Его? И эта женщина – мать его ребенка? Все нахлынуло так внезапно, все было так удивительно и запутанно, что слов не осталось. Не просто дочь – семья, а ведь Шарп считал, что у него нет семьи с тех пор, как почти тридцать лет назад умерла мать! Он крепче обнял Терезу, прижимая ее к себе, потому что не хотел, чтобы она видела его глаза. У него есть семья! Наконец-то у него есть семья!

В Бадахосе.

Глава 7

– Куда идем?

– В Бадахос!

В батальоне эту шутку считали бесконечно смешной. Стоило кому-то громко задать этот вопрос, как вся рота набирала побольше воздуха и орала в ответ. Они переиначивали испанское произношение: гортанный, приглушенный звук «х» тянулся у них аж до самого конечного «с» - название это в исполнении полка Южного Эссекса напоминало звук, который издают четыре сотни одновременно блюющих людей, и полк смеялся, шагая по уже знакомой дороге в Португалию. Они шли на юг, совсем близко к границе.

– Куда идем?

– В Бадахос!

Все еще было холодно. Снег сошел, только на вершинах белели шапки, на реках таял лед, но северный ветер каждый день пригонял дождевые тучи, которые секли через шинели и промокшие одеяла, отчего биваки всегда были сырыми и парили. Большая часть армии все еще торчала на севере, возле Сьюдад-Родриго, пытаясь убедить противника в отсутствии передвижения войск в сторону огромной южной крепости, охраняющей дорогу в Лиссабон.

– Куда идем?

– В Бадахос!

Лоуфорд был все еще жив, хотя ослабел и метался в лихорадке, но в том самом монастыре, где умер Кроуфорд, его обещали скоро поставить на ноги. Через месяц или около того, когда его старый батальон осадит Бадахос, полковник будет плыть домой, а из дока до фамильного поместья, без сомнения, доедет в карете. Он улыбнулся Шарпу, когда тот навестил его, и даже попытался сесть.

– Это всего лишь левая рука, Ричард.

– Да, сэр.

– Я могу ездить верхом, держать шпагу. Я вернусь!