Ровесники. Герой асфальта (редактор, составитель, художник Ellen79)
Шрифт:
Я не помнила, как ноги отнесли меня в нашу, девичью гримёрку. Случившееся не укладывалось в голове, однако, сердце уже реагировало на всё, осознавая величину катастрофы. Итак, произошло то, чего я больше всего боялась. Виталик всё видел и все понял. Бедный, и как только у него хватило сил выдержать представление до конца, ничем не выдавая своего душевного состояния на сцене?! А я?.. Чего же я наделала?!.. Стоило так долго внушать себе отвращение к Канарейке, убеждать самоё себя в его ненадёжности и распущенности, размышлять о своём отношении к Виталику… Чего мне дал этот дурацкий аутотренинг, если в любое время, в любом месте, где бы мы ни оставались с Вадимом наедине,
Не было никакой охоты соблюдать приличия и стесняться окружающих – уткнувшись лицом в жёсткий ворс диванчика, я рыдала в голос. Возле меня кто-то присаживался, гладил по плечам, пытаясь поднять – я вырывалась и снова падала ничком, не желая никого видеть, не в состоянии слушать кого бы то ни было. Только что я лишилась очень важного и ценного. Я словно похоронила самого близкого, жизненно необходимого мне человека, без которого лёгкие отказывались поглощать кислород, а душа разрывалась на части, истекая кровью. Одна… Одна… Теперь одна, как Робинзон Крузо на необитаемом острове. И некуда деваться от этого вынужденного одиночества, некуда бежать…
Чьи-то мягкие, но сильные руки уже в который раз оторвали меня от дивана, заставили сесть.
– Ксюшенька, девочка моя маленькая, ну что ты?... Успокойся, Ксенечка… - Надо мной склонилось доброе, родное лицо Татьяны Евгеньевны Ворониной. Вот так же когда-то, сверху вниз смотрел на меня Виталик, нечаянно стукнувший меня дверью в лоб. Тогда я боялась, что тушь у меня на глазах размажется. Я всех и вся ненавидела… И даже не сразу смогла заметить, какой он славный и замечательный, этот вежливый темноглазый мальчик с чёрными, сросшимися на переносице бровями. Теперь он никогда уже не улыбнется мне так, как в тот далёкий день, он даже не посмотрит в мою сторону. Он будет ходить мимо меня как мимо чужого, постороннего человека и мне придется забыть о наших встречах, о поцелуях в подъездах и школьных закутках… У меня больше нету верного, пламенного рыцаря, который так красиво говорил мне о любви. У меня вообще ничего больше нету. Виталик… Мой Виталик… Как же я буду без тебя жить?!
Как во сне передо мной мелькали разные лица. Татьяна Евгеньевна что-то говорила мне, заботливо прижимая к себе. Яна Лисовенко, топчась рядом, пыталась напоить меня водой из гранёного стакана. Не сразу, но это ей всё-таки удалось. Пила я короткими частыми глотками, каждый раз, соприкасаясь с толстым стеклом, зубы выбивали дробь и звон этот бил по барабанным перепонкам, заставляя тело судорожно передёргиваться.
– Ну всё, всё…Успокойся. – Воронина осторожно вытерла слезы с моих щек носовым платком. Скорее всего, своим личным. – Девчонки, что тут у вас творится, можете объяснить?
Девчонки, как оказалось, были здесь в полном составе. Они давно уже обсуждали случившееся.
– А вы разве ничего не заметили, Татьяна Евгеньевна?
– Это Канарейка всё устроил!
– Виталька видел, как они из ящика вылезли – оба в помаде. Вон, Ленка видела!
– Ага! А я думаю, чего они там притихли? Давно уже выскочить должны. Сама уже текст придумала, к ящику подошла и ногой его пнула, чтоб поняли, что вылезать давно пора. Они и вылезли! Все в Ксюшкиной
помаде.– Ксюш, успокойся… Когда Канарейка пристаёт, устоять невозможно. Ты не виновата.
– А Вадьке надо по мозгам дать!
– Точно. Ни стыда, ни совести! Вся школа знает, какая у неё с Виталькой любовь. А он-то, лучший друг, такую подлянку устроил!
– Да он по жизни такой, будто вы не знаете!
– Онегин ещё один нашёлся! Ради прихоти и на дружбу плевать!
Голоса щебетали наперебой, и я даже не пыталась понять, кто когда говорит. Слёзы кончились, наступила полнейшая апатия. Всё ещё прижимаясь к тёплому, по-матерински уютному телу Татьяны Евгеньевны, я сидела и тупо смотрела прямо перед собой. Милые, добрые девчонки…Как бы мне хотелось поблагодарить их за поддержку и участие…Но сил на это не осталось. И думать сейчас почему-то ни о чем не хотелось. Казалось, я просто умерла. Морально.
Дверь распахнулась, в гримёрную шумно ворвалась Ирина Павловна, вечно запыхавшаяся, возбуждённая, вечно спешащая куда-то, она и сейчас не изменяла себе.
– Нет, я с ума скоро с ним сойду, честное слово! Тань, ты здесь? Как тебе эта средневековая новелла в стиле Ги де Мопассана?
Обнаружив меня в объятьях Татьяны Евгеньевны, Овсянникова растерянно застыла. Тотчас же её кольцом окружили девчонки.
– Ирина Пална, ну что там?
– Где Виталька, Ирина Пална?
– А Вадим? Вадим где? Они больше не дрались?
– Тихо-тихо. – Овсянникова сокрушённо приложила ладони к вискам. – Голова кругом от вас идёт… Виталик уже ушёл.
– Как?!
– Когда?!
– Да сразу. Грим смыл, переоделся и ушёл, ни с кем не прощаясь. Я его пыталась задержать, но он не послушал.
Что-то лопнуло в моей груди, словно не выдержала чудовищного напряжения и порвалась туго натянутая струна. Вот и всё… Конец.
– А Вадька, Ирина Пална? Он-то что?
– А ничего. Курить пошёл в туалет с кем-то из ребят.
– Обалдеть можно!
– Как будто ничего не случилось!
– Я же говорила! Он только о своём удовольствии думает!
– Тихо-тихо, девочки! – Ирина Павловна даже в ладоши захлопала, пытаясь успокоить своих учениц, хотя, сказать по правде, сама она сейчас нуждалась в утешении не меньше. – Господи, подумать только! Они со своими мексиканскими страстями чуть спектакль не сорвали!
И так как из виновников ЧП в гримёрке была одна я, на меня Овсянникова и накинулась в первую очередь.
– Ксенька! Хватит реветь, слезами горю не поможешь! – Голос её вовсе не был злым, скорее просто строгим, что уже говорило само за себя. Я, всхлипнув, подняла на Ирину Павловну мокрые глаза:
– А я уже не плачу.
– Вот и правильно! Нечего из-за них нервы мотать. Кавалеров ещё куча будет, а ты у самой себя одна. Правильно я говорю, девчонки?
Не сразу и не особо уверенно девчонки согласно загудели. Легче от этого мне нисколько не стало, и я, опустив голову, почувствовала, как слёзы, стоявшие до поры до времени в глазах, снова ринулись по щекам вниз. Заметив моё состояние, Татьяна Евгеньевна набросилась на Овсянникову:
– Нашла чем ребенка утешить! Кавалеров много, ты одна… Не бери в голову, Ксюшенька. Только сердце своё слушай. Как оно тебе говорит, так и делай.
– Она своё сердце уже послушала. – Иронично заметила Ирина Павловна. – Там, в ящике, во время представления. Ни к чему хорошему это, как видишь, не привело.
Напоминание о ящике вывело меня из столбняка, и я подпрыгнула на диванчике, почти отталкивая от себя заботливые руки Ворониной.
– Ничего я не слушала! Никакого сердца! Я не хотела!