Роза

По окну сарая бежали струи дождя, и вид их напомнил ему о дневнике Мэйпоула, строки в котором шли как по горизонтали, так и по вертикали. Что там этот сукин сын записал за день до своего исчезновения? «Завтра меня ждет величайшее приключение!»?

Леверетта Блэар нашел в «Хэнни-холл», в конюшне — строении с башней, вымощенным кирпичами двором и опускающейся заградительной решеткой, так что все сооружение вместе напоминало средневековый замок. Управляющий имением был во дворе. В долгополом пальто и сапогах, опустившись коленом на мокрый булыжник, он был целиком и полностью поглощен чисткой огромной шайрской [53] кобылы, которой он вычесывал грязь из длинной шерсти на ногах, из ниспадающих на самые копыта волос. Лошадь стояла, положив морду Леверетту на спину. Несмотря на дождь, и лошадь, и человек выглядели вполне довольными.

53

Шайры — порода лошадей-тяжеловозов.

В углу двора кузнец бил молотом по лежавшей на наковальне красной полоске железа. Конюшня была вычищена, лошади цокали копытами в расположенных справа и слева вдоль широкого центрального прохода стойлах; одна сторона, по-видимому, предназначалась для рабочих лошадей, другая — для охотничьих. «Величественная и одновременно буколическая картина, — подумал Блэар — когда-то в этот двор съезжалось местное дворянство в розовых охотничьих костюмах, чтобы отсюда начинать псовую охоту. И, наверное, на этой же конюшне многие поколения Хэнни лишали девственности своих служанок». Странно, но Блэар вроде бы начинал смотреть на все глазами Розы.

Его лихорадило, хотя он и не мог понять отчего: был ли то приступ малярии или же сказывался перегрев возле печи. Мысли его все время непроизвольно возвращались к Розе, ему никак не удавалось разобраться, серьезно она говорила или же шутила, когда попросила, чтобы Блэар увез ее с собой. Дело не только в том, что своими чувствами он спровоцировал ее на необдуманное решение. Но это предложение делало ее реальной и важной. До сих пор Роза была для него не более чем сиюминутным эпизодом или несколькими; прозвучавшее предложение означало, что с Розой может оказаться связано его будущее. И если для этого понадобились ее постель и те угольные пятна, что перешли с нее на Блэара, — что ж, такова уж грубая природа мужчин. Он ничего ей не пообещал. Возможно, все сказанное было с ее стороны не более чем шуткой. Или еще одной из окружающих ее загадок, такой же, как ее дом. Но из-за размышлений об этом Блэар никак не мог сосредоточиться. Даже орудуя лопатой в печи, он думал о Розе. Блэар запрокинул голову назад, чтобы капли дождя охладили лицо.

— Есть такое шахтерское правило: «Чем глубже, тем жарче» [54] .

— Блэар! — вспыхнул Леверетт. — Я этого не слышал.

— У вас что, не хватает конюхов, чтобы заниматься чисткой?

— Хватает, но мне нравится делать это самому. Чтобы управлять имением, надо не только постоянно смотреть во все глаза, но иногда и самому прикладывать руки. — После каждого прохода гребнем Леверетт вытряхивал из него грязь; в тех местах, где он уже прочесал, шерсть становилась белой и шелковистой. — Я работал везде в имении. На ферме, в саду, конюшнях, в овчарне, даже на пивоварне. Я воспитывался так, чтобы из меня получился управляющий имением. Джон обычно говорил, что я похож на Адама: того ведь поставили, чтобы он сторожил райский сад, а не стал его владельцем. Считаю, мне повезло, что епископ Хэнни так мне доверяет. Я никогда не стремился занять место одного из Хэнни, да мне это и не нужно.

54

Игра слов: «The deeper the shaft, the greater he heat» может быть понятно в прямом смысле: «Чем глубже шахта, тем жарче», но может и в переносном.

— Мэйпоул мог бы стать владельцем, хотя бы отчасти.

— Лишь совладельцем личных доходов Шарлотты, ничего более.

— Все равно это весьма прилично для викария, у которого нет ничего, кроме пары костюмов. — Пока Блэар произносил это, мысли его снова обратились к Розе. Какую корысть можно иметь с шахтерки? Ее зарплату? Пригоршню монет, которые к тому же делали ее хуже в глазах общественного мнения, поскольку она зарабатывала эти деньги сама? Лучше уж наследство по семейной линии, в ожидании которого и под которое можно хотя бы получить кредит. — Когда мы спускались в шахту, вы сказали кое-что такое, о чем я тогда же должен был бы вас расспросить. Вы упомянули, что уже бывали однажды в шахте, старой, неглубокой — около десяти футов.

— Это заброшенная шахта с той стороны имения, что смотрит на Уиган.

— Вы говорили о ней когда-нибудь Мэйпоулу?

— Потому-то я в нее и спускался. Он спросил, знаю ли я какую-нибудь старую шахту, вот я ему и показал.

— Когда это было?

— Сразу после Нового года. Джону было интересно. Тут много заброшенных штолен, в некоторых из них прятались священники, когда Хэнни были еще католиками, сотни лет назад. Та штольня, о которой вы спрашиваете, находится в пределах имения, у северных ворот, примерно в пятидесяти ярдах по правую руку, если выходить. — Леверетт передвинулся и взялся за противоположную ногу лошади. — Кажется, я вам плохой помощник. Я и бедняге Джону ничем не помог.

— Вы всегда как-то подозрительно отсутствуете. Разве что вчера на пикнике были, и то занимались собаками. Вечно вы заняты какими-нибудь четвероногими.

— Это просто чтобы не чувствовать себя неудобно: ведь когда вы еще только приехали, я не рассказал вам всего.

— Не рассказали мне о Шарлотте? О том, что епископ хочет, чтобы она забыла о Мэйпоуле и согласилась на Роуленда?

— Да. Но это бы испортило ваше представление о Шарлотте и вообще о всех Хэнни. Вы застали их не в лучший момент.

— Знаю, знаю: Англия по большей части страна солнечная. Значит, получается что-то вроде: Роуленд или я. Шарлотта привязана ко мне до тех пор, пока не согласится выйти за него замуж, так? А я тем временем привязан к ним?

— Можно и так понимать.

— Ладно, я доведу Шарлотту, и она согласится.

— Для вас это слишком низко. Вы этого не сделаете.

— Ничто для меня не низко. Я промок, выжат и готов отсюда уехать в любой момент. Как Эрншоу. Он ведь тоже было ловушкой, да, этот великий реформатор? Хэнни притащил его сюда, чтобы занять чем-нибудь Шарлотту. Вы мне говорили, что Эрншоу не ухаживает за ней, значит, вы все знали.

— Шарлотта богата и привлекательна.

— В ней не больше обаяния, чем в молодой гадюке. В любом случае, я не хочу быть ни еще одним Эрншоу, ни одной из деталей ловушки для Роуленда.

— Он же будущий лорд Хэнни.

— Он маньяк-убийца. Ну и семейка! — Блэар взъерошил пятерней волосы, и ему пришла в голову мысль, что лошадь ухожена куда лучше, чем он сам. — Вы мне говорили, что у Шарлотты есть в имении свой коттедж. Где он?

— Зачем вам это?

— Хочу с ней поговорить, убедить ее.

— Это тот коттедж, что возле каменоломни. Идите по задней аллее, что за главным зданием, увидите каменоломню и тогда уж мимо не пройдете. А если она не захочет с вами разговаривать?

Ну, тогда у меня остается то, с чего я начал. Найду Мэйпоула, где бы он ни гнил или ни прятался. Хэнни ведь не нанял Мэйпоула специально для того, чтобы тот исчез, а?

— Джон не пошел бы на подобное, точно так же, как и вы.

— Вы неисправимый оптимист, да?

Дорога представляла собой две узкие колеи, наезженные на подстилке из прошлогодних листьев. Буковые деревья, зеленые от мха и черные от сажи, прятались позади полотно сросшегося колючего кустарника, с которого капала вода. Через полмили с одной стороны дороги открылся луг с пасущимся на нем стадом овец, казавшихся особенно белыми на фоне деревьев, а по другую сторону меж кустов замелькали дома на Уиган-лейн, все ближе подступающие к границам имения «Хэнни-холл».

Еще один, последний поворот, и начался спуск с холма; дорога пошла вдоль каменной стены, защищавшей путешественника от падения с крутого обрыва в том месте, где одна сторона холма была полностью выбрана на щебень. Блэар остановился, чтобы осмотреться с высоты одолженной ему Левереттом коляски. Обрыв был не меньше сотни футов высоты, песчаник успел уже густо порасти водорослями и отчаянно цеплявшимся за камни кустарником, внизу терялось в тени мрачное и унылое озеро. Однако дом, который, казалось, служил приложением к каменоломне, выглядел по сравнению со всем этим полным контрастом. Нижняя его часть была выложена из взятого в этой же каменоломне серовато-коричневатого камня. Фасад же верхнего этажа был белым, в стиле Тюдоров, переплетение черных брусьев венчалось веселенькой претенциозной крышей из красной черепицы. Между домом и каменоломней располагались небольшая конюшня, теплица и голубятня. Вокруг самого дома выстроилась изгородь из розовых кустов, стоявших еще голыми, без листьев, и бледно-желтых нарциссов, едва начавших открывать бутоны. Из высокой кирпичной трубы вился дымок. Вид дворика и самого дома как бы приглашал зайти.