Рождение и развитие ислама и мусульманской империи (VII-VIII вв.)

Впрочем, механическое деление жителей Аравии на оседлых и кочевников не совсем точно: непроходимой границы между ними не существовало. Здесь имелось много типов смешанного хозяйства: кочевники, имеющие небольшие участки обработанной земли около источников воды, служащих водопоем для скота; племена, часть которых кочевала, а часть в основном занималась земледелием, не прерывая родственные связи и обмениваясь продуктами; в то же время жители оазисов сами имели скот, пасшийся в степи. Чистые кочевники составляли подавляющее большинство только в особо пустынных районах.

Итак, если брать Аравийский полуостров в целом, то большинство его населения (более 4 миллионов) было земледельческим и только 3 миллиона – по преимуществу кочевым. Это должно приниматься во внимание при оценке уровня развития социально-экономических отношений в Аравии накануне рождения ислама. Если же учитывать арабоязычное население Заиорданья, Сирии и Приевфратья, то удельный вес носителей оседлой культуры окажется еще выше. Главное, пожалуй, заключается даже не в том, какой процент населения Аравии был оседлым, а в том, что кочевой мир Аравии находился не на периферии цивилизованного мира, как другие большие регионы обитания кочевников, а в его окружении. По крайней мере 18 веков через пустынный (вернее, в то время саванный) центр Аравии осуществлялись торговые связи наиболее развитых стран древнего и средневекового мира, берега Персидского залива были покрыты торговыми колониями. Кочевники так или иначе были частью всего древневосточного мира.

Население Аравии вследствие ее географической изолированности было чрезвычайно стабильно, ни о каких вторжениях в нее больших инородных масс в историческое время неизвестно – движение шло только из Аравии, – а мелкие этнические группы, попадавшие сюда случайно извне, ассимилировались и бесследно растворялись в основной массе. Однако само население Аравии издревле делилось на две большие этнические группы: обитателей Южной Аравии, носивших в раннем средневековье собирательное название «химйариты», и в основном кочевое население остального полуострова, которое соседи (по крайней мере с VII в. до н. э.) называли «арабами».

Химйариты, создатели древней цивилизации Йемена, говорили на языке, относящемся к южносемитской группе, а обитатели степной Аравии – на другом языке, относящемся к северосемитской группе. Несмотря на наличие большого фонда общесемитских корней и взаимопроникновение лексики в ходе многовековых связей, взаимопонимание носителей этих двух языков, видимо, было затруднительным. Различия между ними еще больше подчеркивались несходством образа жизни. Поэтому они до VII в. считали себя разными народами.

Насколько можно судить по имеющимся источникам, существовало деление на южноарабские (йеменские, или кахтанитские) племена и североарабские (низаритские). Йемениты в первые века нашей эры расселились по всему полуострову, продвинувшись до Сирии (йеменитами были, например, Гассаниды). Однако это деление было нечетким. Места их обитания были перемешаны, а различия в языке постепенно стирались.

Арабы долгое время не имели собственной письменности. На юге они пользовались южноарабским письмом, а на севере – различными вариантами арамейского. Лишь около V в. на базе арамейского письма вырабатывается собственный арабский алфавит, учитывающий особенности фонетики арабского языка. Установить, где именно он зародился, у Лахмидов или у Гассанидов, пока не удается. Возможно, что в обоих центрах приблизительно одновременно сложились два различных стиля (или почерка) арабского письма. Для нас сейчас важно то, что к моменту, когда арабы вышли на широкую историческую арену, они имели собственную письменность, наличие которой в момент сложения новой религии и государства сыграло огромную роль в формировании средневековой арабской культуры как особого этапа развития культуры Средиземноморья и Среднего Востока.

Впрочем, письменность в домусульманскую эпоху была достоянием очень узкого круга людей: правителей, жрецов, крупных купцов. Главной формой накопления и передачи информации было запоминание и устное воспроизведение. Особую роль в этом играла поэзия. Стихи – короткие экспромты и большие, хорошо обработанные поэмы – были не просто формой выражения чувств автора, но большой общественной силой, прославляя и фиксируя подвиги соплеменников, насылая проклятия на врагов и оплакивая умерших. Нередки были случаи, когда поэты играли роль современных дипломатов, разрешая межплеменные конфликты в поэтическом соревновании; та сторона, чей поэт, по всеобщему признанию, наиболее убедительно показал права соплеменников, признавалась победительницей. Поэт, ша‘ир (в этом слове еще сохранялись отголоски первоначального смысла «ведун», «вещий»), казался современникам причастным к иным, высшим, силам, которые внушают ему необычную, поэтическую речь.

В кочевом мире сложилась своеобразная форма племенных эпосов: рассказ о героических событиях прошлого в виде стихотворных отрывков, перемежаемых прозаическими пояснениями, связывающими их в единое повествование. Обычно это был рассказ о каком-то одном дне сражения или иного происшествия. Записанные в конце VIII в. арабскими филологами, они получили название аййам ал-араб («дни арабов»). Аййам, как и чисто поэтические сборники – «диваны», служат для нас основным источником сведений о жизни и представлениях домусульманских кочевников Аравии, но поэзия своеобразно преломляет окружающий мир и порой может обмануть исследователя, если он начнет буквально понимать ее образный язык.

Социально-экономические отношения в Аравии V–VII вв.

Долгое время в нашей науке появление ислама слишком прямолинейно связывалось с процессом разложения у арабов родоплеменного и сложением классового общества, хотя многим было ясно, что оценивать уровень социального развития кочевников в отрыве от соседних земледельческих цивилизаций неверно. Классовое общество в Южной Аравии к VII в. имело по крайней мере двухтысячелетнюю историю и прошло примерно те же фазы развития, что и общества других древних цивилизаций Востока. К сожалению, наши сведения о нем основываются лишь на различных посвятительных, мемориальных и строительных надписях, которые дают достоверную, но очень специфическую информацию.

Насколько мы можем сейчас судить, наиболее характерным процессом, протекавшим в Южной Аравии в интересующее нас время, было падение значения самоуправляющихся общин – ша‘бов, объединявших население городов и их сельских округ, на которых держались древнейеменские государства. Типологически они однозначны античным полисам или древневосточным городам-государствам. В VI в. объем компетенции ша‘бов и их глав сократился. На первое место выходят представители высшей царской администрации: кайли, наместники, мактавы. Постепенно кайли вытесняют глав ша‘бов, кабиров («великих»), а одновременно исчезает царская власть, охватывающая весь Йемен. Ша‘бы сохраняют роль как форма ограниченного самоуправления мелких административно-политических единиц, но, видимо, ша‘бы больших городов уже не распространяют свою власть на сельскую округу.

Падение роли городских общин, превращение городов-государств в города, подчиненные стоящим над ними правителям, находящимся вне этой общины, сказалось не только в экономике (запустение ряда ирригационных систем, прекращение монументального строительства), но и во внешнеполитическом положении Южной Аравии, которая не имела возможности противостоять усиливающемуся нажиму кочевников и установлению их политического господства. Здесь основным принципом социальной организации были кровнородственные отношения при коллективной (родовой или племенной) собственности на пастбища.

Кровнородственные коллективы образовывали сложную генеалогическую систему, связи внутри которой отчасти заменяли политическую организацию, а отчасти были политической организацией, закамуфлированной псевдородственной связью. Наименьшая ячейка, сыновья одного отца, именовалась (вполне естественно и для нашего слуха) «сыновья такого-то» (например, «сыновья Хашима» – бану Хашим), точно так же и более крупная ячейка (с внуками и правнуками) именовалась по деду, прадеду и так далее, до больших объединений в десятки и сотни тысяч человек. На первых ступенях, примерно до 10–12-го поколения, все эти бану соответствуют реальной генеалогии, а затем начинается выпадение промежуточных звеньев, появляются легендарные предки, призванные придать реально существующим неродственным объединениям и союзам силу общности порождения. Для обозначения групп и объединений различного уровня в арабском языке не было специальных терминов. Слово «племя» (кабила) употреблялось лишь для противопоставления кровнородственных групп кочевников территориальным общинам-ша‘бам; понятия вроде ашира, бану, батн выражали не различные ступени объединений, а различные линии родственных связей и взаимных обязательств на уровне рода и, может быть, разные хронологические слои. Так, батн («чрево») первоначально явно означал группу родственников по материнской линии, а в VI–VII вв. – по отцовской.