Рождение волшебницы

Полная женщина в зеленых шароварах чудовищного объема перевела сказанное неуловимыми переливами мессалонской речи. Выслушав вполоборота, Нута кивнула и вернулась глазами к разрезу.

Юлий не понимал ни ту, ни другую сторону, потому что не имел при себе толмача. Он ссутулился в кресле и, оглядывая Золотинку, пронзительно потом озирался, словно пытаясь уразуметь, что тут вообще происходит. Ни очумелый вид истаявшей от утомления лекарки, ни приятные ужимки Рукосила – ничто не давало ему подсказки.

– Имя этой девушки, которая ложно именует себя Золотинкой, – продолжал Рукосил с новым поклоном, – принцесса Септа из рода Санторинов.

Легкий вздох изумления среди слован, и, когда женщина в зеленых шароварах перевела, еще более явственный гул разноречивых чувств среди мессалонов.

– Среди прочих государственных обязанностей, возложенных на меня великим государем Любомиром, одна из самых утомительных и ответственных – должность судьи Казенной палаты. Должен сказать, что я принужден по роду службы разбирать множество неприятных дел о незаконном волшебстве, ведовстве, о сглазе и порче, о привороте, оборотничестве. И вот прошлой осенью, сколько помнится, в мои руки попал оборотень, который оказался на поверку некой довольно никчемной старухой из Колобжега по имени Колча. Оказавшись перед лицом ээ… строгих испытаний, весьма строгих испытаний, я бы сказал, старуха стала на путь раскаяния и добровольного сотрудничества с властью. Среди вещей Колчи нашли между прочим старый попорченный, но хорошего дела сундук, который старуха, по ее уверениям, выловила в бушующем море более семнадцати лет назад. Сундук представлялся мне волшебной вещью, применение которой не просто было разгадать. Досада, раздраженное воображение, ревность к порученному великим государем делу прямо-таки изводили меня, лишая сна. Наконец, в некотором умопомрачении я схватил топор и обрушил его на сундук, чтобы разнести в щепы. И тайна открылась. Разломав сундук, я обнаружил за внутренней его обивкой старый лист пергамента. Морская вода в свое время попортила письмена, но все же можно было разобрать мессалонский язык, неплохо мне известный в силу служебных обязанностей. – Последовал изящный поклон престолу. – То было письмо несчастной принцессы Нилло. Письмо, как я понял, составлялось в несколько приемов, и последняя приписка последовала на гибнущем в море корабле. Нилло уложила свою шестимесячную дочь Септу в сундук, упрятала письмо под обивку и, когда надежда оставила несчастную, с помощью немногих верных людей, которые сопровождали принцессу в ее скитаниях, бросила сундук во вздыбленную пучину. Море оказалось милосерднее к девочке, чем к матери. Принцесса Нилло и все корабельщики до единого утонули, а сундук с убаюканным младенцем, маленькой принцессой Септой из рода Санторинов, выловила старая хищница Колча, о которой я вел речь прежде.

Отступивши на два-три шага, Рукосил отвесил Золотинке земной поклон, то есть, согнувшись в поясе, коснулся палубы рукой. Она только поежилась от знака учтивости, достойного царствующих особ.

Закоченев чувствами, она не понимала своих отношений с Юлием, с Рукосилом, не понимала самой себя и так же мало способна была радоваться, как сознавать значение случившейся с ней перемены. Единственное, что не казалось ей загадочным и непостижимым во всем, что теперь происходило, так это поведение Рукосила, который, обнаружив письмо, повел себя так… как должно. Ее не смутило – вряд ли она способна была разбираться сейчас в таких тонкостях, – что великодушный Рукосил таил это потрясающее открытие много месяцев. Наверняка он знал, кто такая в действительности Золотинка, когда посылал ее к позорному столбу… и когда допустил ее к Юлию – тоже. Однако нынешнее, несомненное благородство Рукосила и самое это коленце, что выкинула ни с того ни с сего судьба, не давали возможности сомневаться. Так что потрясенная, измученная, ошеломленная и сбитая с толку Золотинка – или принцесса Септа? – приняла подарок судьбы к сведению. На большее она оказалась не способна.

– А вот и само письмо, – продолжал между тем Рукосил.

Он достал из кармана скрученный свитком сероватый лист и, коснувшись в поклоне палубы, передал его принцессе Нуте.

– Если не ошибаюсь, – сказал он при этом, – принцесса Септа приходится вам троюродной сестрой.

Принцесса Септа из рода Санторинов, не чувствуя ног, обмякла и, вряд ли понимая, что делает, грохнулась на вощеную палубу.

То есть Золотинку постиг голодный обморок. Голова у нее закружилась как у принцессы Септы, а уж падая, она грянулась на палубу в качестве сомлевшей от четырехдневного голода и усталости Золотинки.

Никому это и на ум не взошло – бросившиеся на помощь дворяне видели в ней принцессу Септу, а принцессы в голодный обморок не падают. Потому-то единственного лекарства, в котором нуждалась сомлевшая девушка, чашки супа и ломтя хлеба, она не получила. Заполошенные женщины стали совать в нос какую-то вонючую дрянь и тереть виски, отчего Золотинку стошнило мучительным пустым желудком. Ее снесли вниз, раздели и снова стали тыкать в нос пузырек с камфорным извинем – до пустой рвоты, и тогда уж оставили в покое, уложив в постель.

Придавленная тяжелой дремотой, спала она вечер, ночь и очнулась среди дня. На лакированных досках низкого потолка бежали крученные отсветы речной волны.

Золотинка приподнялась, осознав постель и обитую желтой тканью комнатку, и снова обвалилась навзничь на мягко объемлющие пуховики. Нужно подумать, думала она – и это все, что могла сообразить. Нужно подумать, вспоминала она и потом в суматохе набегающих друг на друга событий, но дни уходили за днями, а она не находила случая продвинуться дальше этого рубежа. Оказалось, что у нее нет времени для размышлений – жизнь обернулась сплошным необузданным праздником. В это утро, первое утро, когда проснулась она принцессой Септой, ее не оставляли одну и на малую долю часа. Притаившиеся где-то служанки следили за пробуждением принцессы и нахлынули в комнату.

После положенного приветствия они совлекли с нее легкое покрывало и тем побудили встать – обнаженная, беспомощная Золотинка оказалась в их полной власти. Служанки взялись за дело пылко. Явился серебряный тазик, один и другой, кувшины с подогретой водой, мыло и гребни, губки, полотенца, какие-то щеточки, горшочки с притираниями, румяна и белила. Золотинка только вспомнила, что голова не мыта, как уж надо было зажмуриться под волной душистой пены. Вкрадчивые ладони девушек ласкали ее мазями и благовониями. И явились удивительные предметы из прозрачного кружевного шелка. Ни на что не пригодные, казалось бы, по своей неосязательности полоски и угольнички все, что положено, прикрыли и облекли приятной чистой прохладой. Тесемочки, завязочки и застежки затянулись без единого недоразумения.

Умытая, благоухающая Золотинка только глянула в зеркало, и служанки восхищенно залопотали. Девушки перебирали руно волос и зарывались в него лицом. А потом одна из них нежно обхватила Золотинкину голову полотенцем, а другая, восхищенная сильным станом, коснулась губами запавшего от голода живота, сладостно поцеловала рубчик трусов и завязку. У Золотинки кружилась голова.

– Сдурели? – пробормотала она, с усилием собрав остатки здравого смысла.

Сладкая отрава восторженной ласки, нахлынувшего, как потоп, поклонения, проникала куда-то к сердцу, и Золотинка, измученная душой, не имела сил сопротивляться.

Все распоряжения, по видимости, были отданы заранее – внесли наряды. Несколько пар разного покроя и расцветок шаровар. Штаны, значит, различались у мессалонок, как у нас платья, а вовсе не ставились на один салтык. Золотинка выбрала то, что поскромнее, отвергнув прозрачные или с высокими разрезами шаровары. Зато служанки нашли такую рубашечку, что облекла ее одной обманчивой тенью.

У нее хватило благоразумия присмотреть себе сверх того коротенькую, шитую серебром жилетку, так что голыми под шелковой обманкой остались только руки.

И тогда разложили перед ней узорочье – драгоценности принцессы Нуты, как можно было понять из того, что служанки толковали между собой. Не разбирая еще самых слов, Золотинка угадывала порой вложенный в них смысл и, безусловно, – чувство.

На шею и на ключицы легло тяжелое, холодное ожерелье. Голову обхватил обруч с маленьким камнем посередине. На левое предплечье надвинули ей браслет, весь осыпанный переливчатым блеском.

И вот Золотинка была готова. Девушки ползали по ковру, чтобы обнять ее узкие ступни мягкими туфлями без каблуков.

– Я хочу есть, – вспомнила она, задевая себя взглядом в зеркало.

Они только улыбались. Таз, кувшины, лишние шелка, кружева – все исчезло, девушки ускользнули. И в ту же дверь вошла толстая женщина в растянутых донельзя шароварах. Давешняя женщина-толмач.

– Десять тысяч лет жизни, моя принцесса! – молвила толмачка и, скрестив на груди руки, поклонилась, сколько позволял негнущийся стан.

Следом со своим «десять тысяч лет!» уже входили, кланяясь, почтенные вельможи Нутиной свиты. Седобородые старцы, в крошечных круглых шапочках и очень просторных книзу кафтанах колоколом – узкие в плечах, они распадались складками до середины бедра.