Рожденные ползать
Шрифт:
— Ох, ептыть! — Чернов стремглав бросился обратно в укрытие, как кошка взлетел вверх по стремянке и плюхнулся в кресло самолета. Пока я помогал ему пристегнуть ремни и включал электропереключатели, он вышел на связь:
— Я — полсотни-пятый. Готовность — один. Понял… Так точно. Выполняю…
Без слов, жестом, майор показал, что начинает закрывать фонарь кабины. Мне показалось, что в этот момент его лицо приобрело какой-то землистый оттенок. Впрочем, может быть, дело было просто в плохом освещении. Я кубарем скатился вниз, оттащил в сторону стремянку и ногой выбил стояночные колодки
Раздался громкий хлопок, и синее пламя вспыхнуло под брюхом самолета. Это заработал пусковой двигатель. Послышался свист раскручиваемой турбины. Звук усиливался, нарастал. Еще один хлопок — зажглись форсунки камеры сгорания. Тут же загрохотал выводимый на рабочие обороты, реактивный двигатель. Помещение мгновенно наполнилось дымом и едким запахом керосина. Через минуту самолет вырулил из укрытия и, на ходу поворачивая крылья во взлетное положение, стал быстро удаляться.
«Время «Ч», время «Ч», время «Ч»", — без остановки пульсировало у меня в голове. Я прекрасно знал, что это значит. Время «Ч» — это война!
Август 1983 года. Понедельник. Старенький дизель везет меня по эстонской земле. Я смотрю в окно на проплывающие пейзажи и время от времени ощупываю лежащий во внутреннем кармане новенький военный билет. Даже не верится, еще неделю назад я был гражданским человеком, каким-то там заводским инженериком. И вот — уже целый лейтенант ВВС.
Конечным пунктом моего назначения является аэродром Дурасовка. Однако билеты мне выданы до какой-то загадочной станции — Квазалемма, что в 60 километрах от Таллина. Ну что ж, Квазимодо, так Квазимодо (переиначил я название местечка на свой лад). Доберусь до него, а там спрошу у кого-нибудь. Язык, как говорится, до Киева доведет. Прорвемся!
Ну вот, кажется, и приехал. Я выхожу на перрон и оказываюсь в одиночестве. Больше с поезда не сошел никто. На перроне небольшая будка из красного кирпича с названием станции. Похоже, что это вокзал — он закрыт. Окошко билетной кассы затянуто паутиной. Сразу за будкой стоят несколько частных домиков, между которыми петляет дорога, уходящая в лес. Никаких следов аэродрома или какой-либо воинской части не обнаруживается.
По дороге, мне на встречу, идет женщина средних лет. С радостью подскакиваю к ней:
— Извините, вы не скажете, как мне добраться до Дурасовки?
— Я не понимаю по-русски, — отвечает женщина на приличном русском языке и проходит мимо.
Я ошарашенный, бреду дальше. Неплохое начало! Чуть подальше во дворе одного из домов мужик лет сорока рубит дрова. Подойдя к ограде, изображаю самую вежливую улыбку, на которую только способен:
— Добрый день, вы не скажете, как я могу добраться до аэродрома Дурасовка?
Услышав русскую речь, абориген лишь отрицательно качает головой.
— Дурасовка, Дурасовка! — решив, что он не понял дважды громко и внятно повторяю я.
В ответ эстонец нахмурился и сжал топор так, что побелели костяшки пальцев. Я понял, что это настоящий советский патриот и даже под пытками не выдаст расположение секретной авиабазы. И еще, до меня, наконец, дошло, что мой язык действительно может довести до Киева и даже до Тамбова. Однако добраться
до Дурасовки, он только мешает. Кажется, в данной ситуации лучше быть глухонемым, но зато эстонским глухонемым.Нужно было на что-то решаться. Передо мной лежала уходящая в лес дорога, та единственная ниточка, которая могла хоть куда-то меня привести. Не теряя времени, я зашагал по ней.
Густой лес, тянувшийся вдоль дороги, казался бесконечным. Редкие машины проносились мимо, не реагируя на мои отчаянные размахивания руками. Я уже начал отчаиваться, когда внезапно впереди показался перекресток, со стоящим на нем одиноким магазинчиком. Одним рывком преодолев разделяющее нас расстояние, я на входе столкнулся с каким-то парнем.
Поняв, что это мой последний шанс я решительно загородил ему дорогу и поспешно выпалил:
— «Теre»! — это было единственное известное мне по-эстонски слово, которое означало — «Привет».
— Ну, ты даешь Анютов! Где это ты так научился шпарить по-эстонски?
Передо мной стоял мой однокурсник по институту — Алик Бармин, которого я не видел со времени окончания.
— А ты что здесь делаешь? — изумленно спросил я.
— Служу.
— И давно?
— Уже три дня, — гордо ответил Алик.
— Здорово, значит, будем служить вместе!
— Конечно, — отозвался Бармин. — Добро пожаловать в 666-ый истребительно-бомбардировочный полк, имени двухсотлетия взятия Бастилии — самый бардачный в Прибалтийском округе и его окрестностях.
— Постой, но мне сказали, что меня отправляют в самый лучший полк округа, — растерялся я.
— Не волнуйся, тебя не обманули. Он и есть лучший…по аварийности.
— Ну, спасибо, обрадовал… А почему название такое странное — «Дурасовка»?
— Говорят, это в честь первого командира гарнизона. Его фамилия была — Дурасов, — проинформировал меня Алик и хитро улыбнулся. — А еще говорят, что… Знаешь, есть школы для нормальных детей, а есть специальные — для умственно-отсталых? Также, и в армии. Есть гарнизоны, куда посылают… Ну, в общем, ты меня понял.
Переговариваясь, мы подошли к автобусной остановке, которая находилась прямо напротив магазина. Вскоре подъехал переполненный «Икарус» и мы с Аликом с трудом втиснулись внутрь.
Через каких-нибудь минут десять, наш транспорт прибыл на конечную остановку. Пассажиры не спеша, выходили, и я огляделся вокруг. Прямо передо мной находилось небольшое здание, напоминающее обыкновенную заводскую проходную. Вплотную к нему примыкали зеленые железные ворота с большой красной звездой. Это был контрольно-пропускной пункт гарнизона.
Народ спокойно проходил через двери КПП, не предъявляя никаких документов. Возле входа стоял низкорослый солдатик, азиатской внешности, с голубыми погонами и штык-ножом на ремне. Не обращая ни на кого внимания, он сосредоточенно ковырял землю носком заскорузлого кирзового сапога.
Глядя на ряды колючей проволоки, окружавшие гарнизон, я неожиданно даже для себя самого спросил:
— А это правда, что полк, ну того …двести лет… как в Бастилии?
— Про двести лет не знаю, — усмехнулся Алик. — Но следующие два года ты здесь будешь сидеть плотно, как шпала в гудроне. Это, я тебе обещаю.