Розмысл царя Иоанна Грозного

В одну из ночей Выводков передал свою власть старосты Тешате и, простившись с товарищами, ушёл из лесной деревушки.

Ему одному ведомыми путями он то уходил в самые дебри, то приближался к проезжим дорогам, то рыскал невдалеке от будного стана.

Наконец лес поредел, и за опушкой, через пахоту, показалось селенье.

Выводков передохнул, закусил ржаным сухарём и разделся…

К полудню он появился в деревне, перепугав насмерть ребят и женщин.

Людишки с любопытством следили за нагим великаном, спокойно расхаживавшим по уличкам.

Густая копна волос ниспадала на широкие плечи рубленника, длинная борода торчала липкими клочьями, едва защищая богатырскую грудь. На ногах болтались привязанные к икрам тяжёлые камни. Железные, в тупых колючках, вериги при каждом движении жутко позвякивали и рвали на спине кожу. По чреслам болталась изодранная рогожа.

— Блаженный! — с суеверным благоговением передавали друг другу людишки, низко кланялись Выводкову и подходили, сложив горсточкою ладони, под благословение.

Чуть сутулясь, спокойно вышагивал Выводков, как будто никого не замечая. Его кроткий взгляд был устремлён куда-то в пространство, и на лице беспрестанно играла радостная улыбка.

— Благослови, странничек Божий! — молитвенно подползали к нему холопи.

— Благословен и пень, и червь, и человек, и колода! Радуйтесь, херувимы, пчёлы дивого мёду сулили! — точно про себя, подпевал староста и, подплясывая, крестил воздух мелкими крестиками.

Дойдя до боярской усадьбы, «юродивенький» вдруг задрожал и дико вскрикнул.

Холопи упали ниц и замерли, не смея пошевелиться.

Из оконца светлицы высунулась голова боярыни. Она ласково поманила нагого.

— Покажи милость, человек Божий, переступи во имя Христово порог мой.

Василий отчаянно затряс головой и царапнул ногтями грудь.

Скорбно звякнули железы, и глухо перекликнулись оттянувшие икры камни.

— Бога для пожалуй в хоромины! — не отставала боярыня. — Помолись за нас, грешных, за избавление из полона князя Апраксы.

Шея рубленника вытянулась и напряглась. Кряхтя, он опустился на четвереньки и приложился ухом к земле. Вдруг двор огласился дикими стонами и проклятьями. Юродивый вскочил и, точно подхлёстываемый бичами, рванулся к тыну и закружился.

— Апраксе погибель! Со вотчиной и со чады! — грозно ревел он, исступлённо колотя себя в грудь кулаками. — Апраксе погибель! Во веки!

И, резко остановившись, присел в страхе на корточки.

— Вон он! Вон он, нечистый, низвергает в геенну боярина.

Белая, как убрус, повязанный под раздвоенным подбородком, вышла боярыня на крыльцо и бухнула на колени.

— Помилуй, провидец!

Закрыв трясущимися руками лицо, Выводков подкрался к женщине.

— Встань!

Она послушно поднялась и сложила на животе руки, как перед причастием.

— Молись, раба! Великой грех содеял Апракса!

Он отставил два пальца правой руки и так взглянул в небо, как будто требовал от него наставления.

— Слышу, Спаситель! — благостным вздохом булькнуло в его горле. — Ты! — Тяжёлая рука легка на узенькое плечо боярыни. — На скит в лесу длань подъемлют воеводы для спасения князей земных. Тако ли?

— Тако.

— Многомилостив Отец наш Небесный!

Толпа осенила себя широким крестом и эхом отозвалась:

— Многомилостив Отец наш Небесный! И тако глаголет сын его единородный: иже в добре будет жить с холопи боярин и прокормом достатным прокормит до конца живота своего, а той воевода снимет заставы со святаго скита, — обернёт Господь Апраксу в вотчину в благоденствии.

Боярыня отвесила земной поклон и подала юродивому туго набитый мешочек.

Василий возмущённо отступил.

— Избави мя, кладезь святой, от злата земного!

И, притоптывая босой ногой, скороговоркой пропел:

— Сгинь, сгинь! Сгинь! Сгинь!

Неожиданно улыбнувшись блаженно, он мягко предложил:

— А во спасение раба Божия болярина Апраксы — отдай сию казну людишкам своим.

Боярыня, не задумываясь, бросила мешочек в толпу.

Тёмною ночью ушёл Василий из вотчины. За ним увязалась кучка холопей.

Во всю дорогу «блаженный» почти не разговаривал и мурлыкал под нос всё, что приходило на ум. Чем бессмысленнее были слова, густо перемешанные именами святых, тем большим благоговением проникались люди и тем благоюродивее казался им нагой.

К вечеру второго дня, миновав посады, рубленник подошёл к вотчине боярина Кашина.

Его окружила большая толпа. Застыв перед хоромами князя, Василий простоял всю ночь в безмолвной молитве.

Тем временем боярыня Апракса поскакала в губу. Воевода внимательно выслушал женщину и обещал исполнить предрекание юродивого.

Но, едва боярыня уехала, — вызвал дьяков.

— Сдаётся мне — юродивый тот сам не разбойник ли?

В вотчину Кашина поскакал переряженный дьяк.

Круг почитателей юродивого рос с каждым часом. Холопям пришлись по мысли проповеди Василия. Всё, что покорно переносили они от господарей, всё, что годами складывалось в груди затаённым возмущением и ненавистью, — смело бросал за них в лица дьякам обличитель.

— Чмутит, — донёс воеводе язык. — Не инако — ведомы ему те людишки разбойные!

Едва Выводков оставил вотчину Кашина, его встретил отряд стрельцов.

— Откель Бог путя дал? — спросил с усмешкой голова.

Рубленник кичливо выпрямил грудь.

— Армате Христовой гоже ли ответ держать перед арматой князей земных?

Переряженный дьяк запальчиво подскочил к голове.

— А холопей чмутить — положено ли армате Христовой?!

Блаженный встряхнулся, будто невзначай больно ударил веригами по плечу дьяка и гулко отрезал:

— Да и положено ли мором морить, а и измываться над смердами?

Разинув рты, людишки восторженно слушали дерзкие речи нагого.

Вдруг к рубленнику подскочил монах и сорвал с него крест.