Розовая Гвиана

Следует отметить, что зенитчики вверенного мне подразделения показали отличную боевую подготовку и уверенное владение техникой…»

Вот какую историю рассказал мне Орька в тот вечер. Мы долго сидели молча, глядя на марку в кляссере. С марки на нас смотрели Дарюс и Гиренас. Лица у них были спокойные и немного усталые, будто они только что закончили рейс и вышли из самолета. Но между ними чернел крест из двух наложенных друг на друга пропеллеров, а ниже креста художник нарисовал два надломленных орлиных крыла.

— Ты говорил, что их шесть штук в серии. А что нарисовано на других пяти? — спросил я.

Орька достал из шкафа каталог и разыскал нужную страницу.

— Вот, посмотри.

На первой марке серии были изображены карты североамериканского и европейского побережий, а между ними, над волнами Атлантики, — летящая «Литуаника». Вторую марку я уже знал. А на третьей была нарисована высокая фигура ангела смерти в длинном черном хитоне, широко распростершего крылья над обломками сгоревшего самолета.

— Остальные три с такими же рисунками, только другого цвета. Эти марки очень трудно достать, потому что их мало выпущено, — сказал Орька.

— Откуда ты все это знаешь? — спросил я.

— Мне рассказал Алексей Николаевич Гуковский. Заведующий музеем. Помнишь? Мы у него были однажды.

Да, Гуковского я помнил. Он знал тысячи разных историй о марках и мог их рассказывать без конца, и слушать его можно было тоже без конца.

— Понимаешь, когда Блин назвал их фашистами… я просто не мог… что-то во мне сорвалось, и… и я сам не знаю, как все получилось…

— Он ничего не знал про марку. Если бы знал, не сказал бы.

— Все равно… у него эта дурная привычка — к месту и не к месту ляпать это словечко… Я этого терпеть не могу.

— Просто он дурак. А парень все-таки хороший.

Мы долго думали, как сделать, чтобы не вызвали Юркиных родителей. Наконец Орька сказал:

— Выходит, все-таки я виноват. Если бы Юрка знал… В общем — завтра я иду к завучу и расскажу про все. Про марки, про «Литуанику» и про то, как я стукнул Юрку… Только вот… Юрка меня все равно где-нибудь поймает и так отколотит…

— Не отколотит, — сказал я. — Надо и ему тоже рассказать про «Литуанику». И тогда он не отколотит.

— Знаешь, как сделаем? — обрадовался Орька. — Вот будет здорово! Я буду завтра рассказывать завучу, а ты расскажешь Блину. А потом, когда ты расскажешь, я подойду к нему и мы помиримся. Идет?

— Идет! — сказал я.

На другой день в школу мы шли вдвоем, и настроение у нас было отличное. Мы уже подходили к школьной ограде, как вдруг кто-то разом хлопнул нас по плечам. Мы обернулись. Перед нами стоял Блин.

— Ну-ка, иди сюда на пару слов! — сказал он Орьке, а на меня даже не обратил внимания.

Они прошли вперед. Я отстал от них на три шага и прислушался.

— Ты на меня не злись, — сказал Блин. — Я против тебя ничего не имею. Ну? Дай пять!

И я увидел, как он протянул Орьке руку.

— Просто я ничего не знал про «Литуанику», — сказал Блин.

Орька обалдело посмотрел на него и сказал:

— А теперь знаешь?

— Знаю.

— Откуда?

— Помнишь, когда меня завуч увела в учительскую? «Из-за чего у вас драка?» — спрашивает. Я молчу. А сам думаю: что же это за марка такая, из-за которой ты так рассвирепел? «Так вы ничего не скажете, Блинов?» — «Ничего», — говорю. Тогда она садится за стол и пишет записку. «Вот, — говорит, — передайте вашему отцу. Постарайтесь, чтобы он зашел ко мне сегодня же. Идите к нему на работу сейчас». Что делать? Я пошел. Конечно, не удержался, заглянул в записку. А там написано: «Уважаемый Павел Васильевич! Помните, Вы обещали школе грузовик на два рейса для перевозки парт? Мне не удалось дозвониться к Вам на работу, поэтому посылаю Юрия. Хочется, чтобы Вы зашли в школу до трех, чтобы мы сумели договориться насчет дня перевозки». Ну, я прилетел к отцу, сунул ему записку и опять в город. Дай, думаю, забегу в музей к Гуковскому, спрошу у него про марку. Я ему растолковал, как она выглядит, и он сразу догадался. «А, говорит, — это «Литуаника»! Очень грустная марка». И рассказал мне про нее все. И тогда я понял, за что ты меня стукнул. Вот. Так что ты не злись, ладно?

— Ладно, — пробормотал Орька, ожидавший совсем другого. — И ты на меня тоже не злись.

Юрка сунул руку во внутренний карман пиджака и вынул небольшой прозрачный конвертик.

— На, возьми, — протянул он конвертик Орьке. — Это тебе.

Тут я не выдержал и подошел к ним.

Орька держал в руке целлофановый пакетик, сквозь который просвечивал высокий ангел смерти, широко распростерший черные крылья над обломками самолета.

— Мне? — едва слышно пробормотал вконец растерявшийся Орька — Это мне? Зачем? — И вдруг, присмотревшись, вскрикнул: — Юрка! Блин! Где ты ее достал? Где?!

— Гуковский дал. «Это, — говорит, — очень похвально, что вы интересуетесь марками. И уж коли мы заговорили о «Литуанике», я вам подарю кое-что. Есть тут у меня несколько дубликатов…» Достал из альбома эту марку и дал. А я марки-то не собираю…

ЧУДЕСА

Кто выдумал рисовать воскресенье в календаре красными цифрами? Надо было самыми черными. А лучше всего, если бы красного листка в календаре не было. Тогда отец не приходил бы домой в грязном расстегнутом пиджаке, не пил бы воду из крана на кухне и не бросал бы в мать ботинки.

Сегодня воскресенье, и день тянется так, что конца не видно. Борька уже сбегал в соседний двор к Витьке Березину, у которого четыре белых голубя, потолкался около кино и посмотрел фотографии в витрине, забежал в зоологический магазин, где в стеклянном ящике на песке лежал уж. Он хотел узнать — подох этот уж или еще живой, но продавщица сказала, что если он ничего не покупает, то в магазине делать нечего. И он ушел, потому что взрослые над всем главные, всему хозяева.

Денег мало, всего две копейки. Он вынул монетку из кармана и посмотрел на красивую цифру, похожую на лебедя. Что можно купить на эти деньги? Только две ириски. Даже в кино не сходишь. Даже в трамвае не прокатишься. Плохо, когда у человека так мало денег.

Он перевернул монетку и посмотрел на выпуклый герб. «Куплю моторную лодку, — решил он, — десять пирожных и флаг. Флаг прибью на корму, и он будет стрелять под ветром, а разрезанная острым носом вода будет разлетаться, как орлиные крылья. Жаль, что Нева далеко и лодку будет трудно тащить к берегу. Нет, лучше не надо лодку».

Он зашел в магазин «Динамо», купил велосипед и прокатился немного по улице. Завидовали все. Завидовала женщина с большой красной сумкой, завидовали мальчишки около кино, завидовал милиционер на перекрестке. Потом он подарил велосипед хромой девочке, которая гуляла с бабушкой по тротуару, купил мороженое в шоколадной скорлупке и стакан газировки с тройным сиропом, и когда было истрачено все без остатка, сунул монету обратно в карман.

«Пойду в Летний сад», — решил он.

В Летнем саду на солнечных скамейках сидели парни и девушки. Некоторые читали толстые книжки или водили пальцами по раскрытым тетрадям, а некоторые уже но могли читать и, положив тетради и книжки на колени, смотрели на клумбы с цветами и на прохожих.

— Эй, мальчик, — крикнул парень, сидевший рядом с двумя девушками, — иди-ка сюда!

Борька подошел.

— Ну-ка скажи, что такое сходящийся ряд?

— Не знаю, — сказал Борька.

— Ставлю тебе пятерку за откровенность, — сказал парень. — А вот нам за откровенность пятерки не ставят.