Розовый Дождь
Шрифт:
– Да, помню, помню, Розочка, помню...
– вторила ей другая женщина в желтом платье, но худощавая и без внуков - как в воду глядела! И сам дурачок этот как сквозь землю провалился, и матушку свою - Царствие ей Небесное - свел в могилу раньше времени, и папашу...
– Марта выразительным жестом у виска без слов показала, какая участь постигла отца несчастного принца.
– Да мало, что сынуля с папашей-то "того" - вмешалась в разговор миловидная девица в оранжевом платье с большим вырезом на груди и шляпке по последней моде - на затылочке - так ещё и этот - туда же... Виданое ли дело, чтоб до 40 лет дожить - и не женится! И это притом - что невест у нас - пруд пруди - и красивые, и здоровые, и чего им только мужикам не имется-то!
– возмущенно говорила девица, одновременно посматриваясь в зеркальце - не съехала
– Но-но, дорогуша, ты на всех-то огород не городи!
– возмутился рыжебородый, которому явно стало обидно за представителей своего пола.
– Сколько уж не живу на свете, сколько стариков не слушал, все говорят - женились всегда в 20, максимум в 25 - и принцы, и благородные, и мы, простолюдины - никто не засиживался в холостяках, так-то! Я сам на своей благоверной в 20 женился, помню, а в 40 у меня уже два старших сына женатые были...
– Во-во!
– подхватил длинноухий - этот Гастон один такой у нас - никто так больше и не поступал, никто. Да и удивительно ли - мать умерла, отец - "того", вот и не уследили... Не женили в свое время, а сам все - турниры да охоты, турниры да охоты, да пиры - где уж тут о женитьбе -то подумать... Не на собаках ведь да не на кобылицах женится-то!
Все собеседники покатились со смеху. А потом рыжебородый толкнул в плечо длинноухого:
– Да ладно бы турниры да охоты... Он ведь все время за книгами сидел! Читал что-то! У меня-то зять был лакеем во дворце у него, так он-то мне и говорит, что этот Гастон все страницами шебуршит по ночам, да бормочет что-то под нос...
– Ну уж если до книг дошло - пиши пропало - отчаянно махнула рукой грудастая дородная Роза, при этом ухитряясь не уронить заснувших внучков, - моя б воля - выкинула бы все эти книги на помойку или растопила бы ими печь - што пользы-то от них? Закорючки какие-то, петельки - што толку от них - сидеть, горб себе насиживать... Пошел бы лучше на танцы, с девушкой, на лужок поплясать в обнимку у костерка или в иллюзиум... А там, глядишь, и жену бы себе сыскал - да получше, чем у благородных - нашенские-то, посмотри, кровь с молоком - по двоих-троих младенчиков за раз рожают, у-у-ух!
– Во-во, - подхватила миловидная девица.
– Уж я бы точно не промахнулась... Аккурат троих - вот бы эти худосочные тетери полопались-то от зависти!
– и прыснула от смеха...
Неизвестно, чем бы дальше кончился этот весьма не благочестивый разговор - все-таки кости-то перемывались не какой-нибудь соседке, а членам королевской фамилии, и не где-нибудь на кухне, а в кафедральном Соборе столицы - если бы вдруг с хоров не раздалось громкоголосое пение, едва не заглушаемое бешеным звоном всех - а их без малого почти сотня - больших и малых колоколов собора.
Наши собеседники, как и все остальные прихожане, замолкли и любопытными взорами обратились в сторону входных ворот у западной стены, которые открывались и по специально проложенной в толпе стражниками в белых плащах с черным орлом в короне, распростершим крылья - гербом королей Авалона -, дорожке, застеленной длинным пурпурным ковром, двинулась процессия.
Впереди шел Его Святейшество Первосвященник - глава всей церкви Содружества - в белоснежно-белых длиннополых священных одеждах со знаками Создателя на ней, вышитых золотыми нитями, в высоком конусообразном головном уборе с таким же знаком и посохом в руках. Дальше, за ним, шел высокий зрелый мужчина в белоснежном камзоле с золотой цепью с медальоном, на котором изображена выложенная из бриллиантов корона с литерой "А" наверху, белоснежных брюках, заправленных в белоснежные мягкие ботфорты, с обнаженной головой. На поясе у него была длинная шпага в серебряных ножнах. Мужественное лицо, задумчивые серые глаза, сжатые волевые губы, иссиня черные волосы и брови, идеально выбритые щеки и подбородок... С первого взгляда все присутствующие узнали в мужчине принца Гастона. Принц шел медленно, торжественно, под оглушающий звон колоколов и пение хорала, а сзади юноши-пажи в белоснежных плащах с черным орлом несли за ним длинную пурпурную мантию. За юношами также торжественно и величаво следовали все 49 королей Содружества - верных вассалов короля Авалона - в горностаевых мантиях и золотых коронах, "принцы
крови", рыцари Круглого Стола, купцы высших гильдий и прочая знать, рука об руку со своими раззолоченными женами, одежда которых, впрочем, была не богаче, чем у простолюдинов, однако сделана с большим вкусом и изяществом...Лицо Принца Гастона было бледным как смерть, что, в общем-то, никому не показалось удивительным - в конце концов, коронация - дело ответственное, в каком-то смысле гораздо более важное, чем брак. Наоборот, лица его свиты, королей Содружества и самого Первосвященника - торжественны, сияющи, величественны, как и подобает моменту.
Первосвященник торжественно и не торопясь восходит по ступенькам к алтарю и алтарь из золотистого света начинает сам переливаться всеми цветами радуги. На престоле уже лежит золотой венец-диадема, украшенный изумрудами. Внезапно пронзительный перезвон колоколов и пение хорала стихают. Первосвященник при гробовом молчании берет венец, а принц Гастон смиренно опускается на колени на заранее положенные пажами на пол пурпурные шелковые подушечки. Первосвященник с венцом в пухлых руках, круглое румяное жизнерадостное лицо которого совершенно никак не вязалось с серьезным и торжественным выражением, которое оно вынуждено было сейчас принимать, произнес:
– Сын мой, наследный принц Гастон Кронбургский, от имени Создателя я, недостойный его слуга, спрашиваю тебя, клянешься ли ты верой и правдой служить Создателю этого неба и этой земли, сотворившему все из небытия?
– Клянусь - немного дрогнувшим от волнения голосом, но четко и ясно сказал Гастон.
– Клянешься ли ты верой и правдой служить благу твоего народа во исполнение заповеди Создателя - любить своих подданных, как самого себя?
– Клянусь.
– Клянешься ли ты верой и правдой служить Священным Принципам Порядка и Процветания как наиболее полному выражению святой воли Создателя и тем силам, которые поставлены Им для исполнения этих принципов в Нижней Целестии...
...Формулы вопросов, как и формула клятв, была стандартной для всех королей - не только Авалона, но и всех остальных королевств-членов Содружества - и произносилась она механически. Троекратный вопрос Первосвященника, троекратная клятва и - водружение венца на лоб наследного принца. Эта процедура повторялась сотни тысяч раз в людских королевствах одинаково. А потому Первосвященник, задавая третий вопрос, одновременно уже опускал свои румяные пухлые руки с короной на голову Принца Гастона, но на этот раз, совершенно неожиданно возник сбой...
...Вдруг, вместо ожидаемой клятвы - возникла пауза - и руки Первосвященника остановились на полпути к голове коронуемого.
По всей публике, свите и даже хорам прокатилась волна глухого удивленного ропота. Брови Первосвященника поползли удивленно вверх, лысина под конусообразным головным убором покрылась испариной - ему уже было под 90 лет и короновал он уже двадцать пятый раз - и впервые произошла осечка...
– Святой отец, я не могу дать такую клятву...
– раздался дрожащий от волнения, но тем не менее ясный и громкий голос принца Гастона.
Весь собор просто взорвался гулом возмущения, свита из королей и "принцев крови", окружавшая Гастона, отшатнулась от него как от зачумленного, как и сам Первосвященник, а Гастон между тем встал с колен и посмотрел прямо в глаза священнослужителю, и тот не выдержал пронзительного и безумно-смелого взгляда его черных глаз...
Народ же бушевал, и если бы не сильные руки стражи в бело-черных плащах, при помощи копий и алебард сдерживавших толпу, то она бы ворвалась в алтарь и растоптала бы наверное насмерть всех там присутствующих. Такого богохульства никто не смог бы стерпеть! Народ бушевал, стражники едва не падая держали строй, сквозь запасные ворота вбегали десятки и десятки новых - крик стоял такой, что ничего не было слышно. Торжества были безвозвратно испорчены...
Впрочем, Принц Гастон отвернулся от побелевшего как бумага пухлого лица Первосвященника и, повернувшись спиной к престолу и лицом к толпе, властно воздел руки. И жест его был настолько исполнен величия и силы, а лицо его - благородства и решительности - губы сжаты в тонкую нить, челюсти - так, что выступили желваки, а красивые черные как южная ночь глаза, казалось, едва не испускали испепеляющих лучей - так они горели - что толпа вдруг сама собой стихла и успокоилась. Воцарилось гробовое молчание.