Розовый Дождь
Шрифт:
– Мама!..
– воскликнула Милена, но та сделала выразительный жест в её сторону и Милена замолчала.
– Довольно играть комедию! Для меня эта корона - как могильный камень на моей голове! Забирай её себе, как ты всегда и мечтал, восседай на троне, посреди любящего тебя народа, правь и изображай из себя Роланда Древнего, только вот посмотрим, будут ли тебя боготворить твои подданные, замерзая в сырых жилищах и умирая от старости и болезни в 60 лет!
– Фея быстрым жестом сняла с головы золотую корону и водрузила её на голову Гастона так стремительно, что тот не успел ей помешать, и бросилась к выходу из залы.
По собранию прокатился шум недоумения и удивления.
Но тут со своего места уже вскочила Стелла и, стремительно подлетев, перехватила Королеву за руку, помешав ей уйти.
–
– Стелла улыбнулась, взглянув на пухленького малыша на руках у мамы.
– У меня, например, были десятки тысяч внуков и внучек, но ни одного из них я не знала даже по имени и не могла их воспитывать, а ты можешь с ним даже и понянчиться сама... Разве это не прекрасно?
Фея покраснела как мак, а потом, упав на грудь Стеллы, зарыдала...
Даже самые грубые и жесткие сердца не могли не расчувствоваться и по многим щетинистым и грубым щекам поползли слезы. Всем было жалко Королеву. Люк встал со своего места и подошел к Фее, положив свою тяжелую руку на её плечо.
– Я сожалею, что так вышло, Ваше Величество...
– тихо сказал он.
– Но я уверен, что если бы тут стоял Ваш муж и мой отец, которого я знал только несколько часов, он бы сказал Вам простить меня... Незадолго до смерти он говорил о Создателе, о том, что Он гораздо ближе к нам, чем кажется, и мне думается, говорил он об этом не случайно... Он что-то знал, знал что-то такое, что ни мне, ни Вам не известно...
Но Фея резким движением отстранилась от груди Стеллы, сбросила со своего плеча руку Люка и немигающим, полным ненависти взглядом, уставилась на его лицо, на его единственный уцелевший глаз.
– Молчи! Молчи, волчонок! До конца жизни я буду ненавидеть тебя и хоть во мне нет больше магической силы, но проклятие фей ещё сбывается! Я... Я...
– но тут уже Гастон, взяв обезумевшую вдову в свои медвежьи объятия, зажал ладонью ей рот.
– Довольно проклятий и зла, сестричка, довольно... Сегодня день примирения и прощения, через неделю - Новый год - год нового тысячелетия - и мы не должны допустить, чтобы новая Эра началось со зла... Хорошо?
– Фея бессильно кивнула и Гастон, взяв её за руку, повел обратно к трону.
– Грядет новая Эра и, как знать, может быть нас ещё ждет много всего хорошего впереди.
– А я больше не верю в светлое будущее... Я больше не верю в добро, я больше не верю в счастье, моя жизнь закончена...
– мрачно и громко проговорила Фея.
– И я не верю больше в Создателя... Если бы Он был на самом деле, Он никогда бы этого не допустил - Безликого, чудовищ, смертей, убийства моего Принца... Его выдумали феи, чтобы оправдать свою власть над людьми, тешить свое тщеславие - Лили была права...
Шум возмущения и негодования прошел по зале от такого богохульства, а Стелла схватилась за голову и переглянулась со своими дочерями и с Жемчужно-Белой - такого скандала ещё не видывало Сообщество! А Фея зарыдала, теперь уже на груди своей дочери, Милены...
Никто не знал, что и делать. Королева была безумна, хотя всем и жаль её было очень. Стелла и Жемчужно-Белая одновременно подумали, что надо бы её увести в спальню, от греха подальше. Люк кусал до боли губы - радость от завтрашней свадьбы напрочь покинула его. Даже Гастон был в прострации...
Но тут...
– Думаю, Лили бы с тобой сейчас не согласилась, Эсмеральда!
– раздался сильный, мелодичный, высокий и необыкновенно мягкий и гармоничный мужской голос.
Что тут началось! Люди и волшебницы
повскакивали со своих мест, озираясь и шумя, кое-где попадала посуда, стулья, пурпурные феи, все как одна, одновременно набожно сложили свои бело-розовые, изящные ручки и воскликнули: "аххххх...!", даже Азаил, хитро спрятавшийся в темном углу, у каминной трубы, как настоящий таракан или паук, в надежде поживиться остатками пира, свалился на пол от неожиданности - уж кому-кому, а ему этот Голос был знаком лучше, чем кому бы то ни было!!!– А что касается твоего мужа... Он сам захотел уйти... Он будет тебя ждать в другом мире, там, куда, я, надеюсь, отправишься со Мной и ты... Не в моих правилах разлучать влюбленных!
Фея удивленно, с расширившимися от ужаса глазами, посмотрела в ту сторону, откуда исходил голос, и её глаза увидели... скромную коренастую фигуру священника в шерстяной черной рясе и колпаком прокаженного на голове. Фея указала на него дрожащим пальцем и прошептала непослушными губами...
– В-вы... в-вы...
– Отец Эйсмер!
– воскликнул на весь зал удивленный Асмунд, вскакивая с места и опрокидывая стул.
– Да, это Я! Ну... или почти... Я...
– сказал отец Эйсмер, вставая из-за стола и снимая с лица холщовый колпак прокаженного. Под ним было круглое лицо - обычное, человеческое - с приятными крупными чертами лица, жизнерадостными ямочками на пухлых щеках, выбритой священнической тонзурой на макушке, но... в то же время и совершенно необычное. От лица исходил свет и от этого света зажмурились все, даже Стелла, Фея и Жемчужно-Белая, а Азаил, как таракан, опять заполз в темный угол, подальше. Пламя огня в камине стало бледным. Многие люди попадали на колени в испуге или в благоговении. Но свет этот был все же не таким, каким был свет Непобедимого Солнца. Тот свет был жгучим, палящим, убивающим, как пламя солнца в мертвой пустыне, подавляющий волю и разум. А этот - ласковым, теплым, добрым, как свет весеннего солнышка, дарящего всему миру жизненную силу, пробуждающего силу любви и плодородия, как свет, исходящий от лица любящей матери, ласкающей свое дитя на руках... От этого света у всех полились слезы - но не от боли в глазах, а от умиления и радости, даже у Азаила...
Сколько продлилась эта немая сцена, не знал никто, так как никто не ощущал времени. Радость в душе и мир были так сладки, что каждому хотелось, чтобы это состояние продлилось всю вечность, но...
Свет стал спадать и вот уже можно было различить силуэты мебели, обстановки, других людей...
А потом псевдо отец Эйсмер плавно подошел к Фее, обнял её и стал гладить её по мягким золотистым волосам, как та когда-то делала с Принцем, и Фея все больше и больше успокаивалась...
Первым очнулся от солнечного ступора Асмунд. Он, как ребенок, с широко открытыми глазами уставившись на нового отца Эйсмера, проговорил:
– Значит... в Бергстадском храме, с самых пеленок, я, получается, был рядом с самим Создателем!? И когда подсовывал лягушек и ужей в ботинки? И когда прятался в твоем домике, за занавеской, от мальчишек, которые меня обижали? И когда воровал у тебя из шкафчика вкусное вино, приготовленное для таинств? И когда...
Отец Эйсмер довольно улыбнулся и, оставив уже успокоившуюся Фею, ласково потрепал Асмунда по его непослушным волосам.
– И так, и не так, мой мальчик... Я с каждой сотворенной мною душой и был тогда с тобой, все верно, но только вот отец Эйсмер был тогда другим, настоящим, и - уверяю тебя - про ужей и вино он знал и нисколечко на тебя не обижается!
– и по-мальчишески озорно подмигнул Асмунду...
– Но как же тогда, как...
– Отец Эйсмер погиб, как и твой отец, на той злосчастной ярмарке, вместе со своей семьей... Но перед смертью, в последнее мгновение, он воззвал ко Мне, чтобы Я не оставил сирых и убогих детишек его прихода, и Я... не смог ему отказать! Я всегда исполняю то, что просят мои дети от всего сердца... Так что пришлось Мне какое-то время походить в его образе. Он охотно уступил мне свое тело... А иначе, как ты думаешь, Асмунд, удалось бы ли почти беззащитному караванчику беженцев так далеко уйти целым и невредимым? Удалось бы ли твоим малышам спастись? Не удивило ли тебя, почему это вдруг Гастон со своей доблестной дружиной оказался в нужное время и в нужном месте?