Розовый слон

К Скродерену все прислушивались, потому что смерть даже в кругах алкоголиков еще не утратила свое значение. Некоторые оглядывались на костяную флейту, которую когда-то вместе со своей ногой таскал по джунглям вдоль тибетско-индийской границы какой-то человек.

— Тайны у монахов имеются, а монахинь нет, — крякнул Нарбут. — Поехали!

— Наверное, все же имеются и монахини, а то откуда бы у них взялось столько монахов — каждый девятый. — Скродерен никак не мог удержаться, чтобы не поделиться с другими своими знаниями. — Тибетские монахи — это тайная буддистская организация, такая же, как масоны — вольные каменщики…

— Они что же, просто так по своей воле строят? И не халтурят? — наивно спросила Ванда, пережевывая ломтик сухой колбасы и выставляя на обозрение свои черные сверкающие голени.

— В том тайном обществе вообще нет каменщиков. Они рассеяны по всему миру.

— Шепский тоже? — спросил Бертул.

Нарбут заржал, а Скродерен только откинул голову с по-гамлетовски широким лбом.

— Можно, конечно, смеяться, но у Шанского есть свои секреты. Он бывал во Франции и наделен магнетизмом. Очень интересно, как вольные каменщики признают друг друга, — Скродерен вскочил на ноги и стал говорить, размахивая руками, сверкая голым животом. — Один приходит к другому, а тот еще не знает, что вошедший вольный каменщик. Тогда вошедший вместо обычного "Добрый день!" говорит "Боаз".

— В юности мы вместо "чао" говорили "боа". Значит, это шло от вольных каменщиков, — вспомнил Нарбут.

— Говорит "боаз" и ступни ставит вот так, — Скродерен сложил пятки вместе и вывернул ступни под прямым углом.

— В одном старом фильме Чаплин тоже ставил вот эдак свои плоскостопые ноги, — подключился Бертул.

— Тогда хозяин спрашивает посетителя: "Кто ваша мать?" Это на самом деле значит: "В какой ложе, то есть первичной организации, вы состоите?" А незнакомец отвечает: "Меня учили остерегаться". И надо проводить большим пальцем по глотке, будто бы ее перерезают.

— Зверство… — Азанда передернула плечами под винного цвета накидкой.

— Вот почему вольные каменщики так сильны. Года они исчисляют по-своему. Сейчас у них 5973 год. Хорошо бы и нам, создавая свой клуб, ввести какие-либо условные знаки общения.

Бертул знал, что в его справочнике под буквой "О" имеется термин "Организованная группа", поэтому он поспешил унять Скродерена:

— В этом нет необходимости. Я знаю тебя, ты знаешь Пакулиса, который сейчас фотографирует нас, пока еще не пьяны. Пакулис знает Камиллу… Ну, рот высох. Поехали!

Скродерен опять сел на пол, в общем довольный собой, потому что доказал, что он знает о мире нечто такое, о чем другие даже и не догадываются.

Биннии сохраняли спокойствие и не удивлялись даже тому, чего не знали. Ну, чего этот поэт бахвалится! Броня запустил магнитофон, и мелкие оконные стекла начали вибрировать. Больше никто никого не слышал, зато все понимали, что вот так — это модно. Нарбут все же не выдержал и кулаком указал, чтоб приглушили магнитофон.

— Это были "New York dolls", — важно сказал Броня.

— А что это такое? — спросила Камилла.

Биннии сочувственно улыбнулись друг другу.

— Она не знает, что такое "New York dolls"? Нью-йоркские куклы?

Момент растерянности прервал Бертул, наполняя стаканы одновременно из нескольких бутылок:

— "Кровавая Мери" без томатного сока.

— В Америке пьют коктейль "Индейская кровь", — одновременно осушая стакан и уплетая кильку, поучал Броня.

— Мы бы тоже пили индейскую кровь, но в Бирзгале нет индейцев, — отозвался Бертул. — Единственная животина, подлежащая убиению, — свинья, но пить "свинскую кровь", право же, совершенно не звучит. — Бертул снова налил, входя во вкус.

Биннии непрерывно протягивали свои щупальца и, не признавая вилки, потому что человек должен быть естественным, совали пальцы то в банку с треской, то в салат из огурцов. После них к этим закускам никто больше не притрагивался, хотя все считали себя современными молодыми людьми. У Нарбута мелькнула мысль — а не хитрят ли они? Не создают ли они таким манером себе съестные запасы?

Нарбут пил не торопясь, старался подольше сохранить розовую пелену блаженства, сотканную первыми рюмочками, которую разрушает обычно тяжелое, беспамятное опьянение; до отъезда осталось всего несколько дней, нет, ночей, и в нем пульсировала ноющая боль близкого расставания. Азанда останется… останутся ночи в сарайчике на сеновале, где благоухание слаще и пронзительнее любого созданного человеком аромата…

Биннии знали, как ведут себя в подобных компаниях за рубежом. Довольно тощий рацион последних дней способствовал более сильному воздействию намешанных Бертулом бомб замедленного действия.

— В мире все… так! — Броня стащил рубашку через голову и повязал ее вокруг пояса. То же самое проделала и Байба, оставшись в цветастом бикини-лифчике. Этого Азанда не могла перенести. Вино смыло все то напускное безразличие хорошего тона, которое было ей присуще в киоске с мороженым. У Байбы же нет фигуры! Азанда остановила лошадь, выпрыгнула из коляски, расстегнула юбочку и осталась в черных, хорошо сшитых шортах и прозрачной винного цвета блузке. Модель из "Бурды". Один подскок, и у нее на голове оказался черный котелок Алниса.

— У меня есть журнал "Бригита" из Федеративной. Там была одна статья о Марлен Дитрих. Она, мол, когда-то была помоложе и сексапильнее и тогда в кино снималась в черных чулках, в черном белье и в черном цилиндре… — И на радостях, что теперь она действительно здесь самая прекрасная, Азанда взяла бутылку превосходного вермута и налила всем, делая округлые движения женственными руками, извиваясь всем корпусом между березовыми чурбаками, не опрокинув ни единой бутылки; и все смотрели на ее гибкие руки и на талию, которую так хотелось обнять.

Нарбут болезненно вздохнул и прикрыл глаза. О, если бы он умел лгать и обещать Азанде роль в каком-нибудь фильме! Но Нарбут уже рассказал ей про свою каморку в Риге, в которой спит, и про студию с большим окном в доме художников, в которой пишет. И о том, что иногда грабастает сотнями, если попадается заказ, а иногда не зарабатывает ни черта. Я еще не Рембрандт, чтобы свою Саскию-Азанду в бархатном платье сажать на колени, приветствуя жизнь бокалом вина. Пока бархата не было, был только бокал вина, он дешевле бархата. И Нарбут с высот рессорной коляски слегка осоловевшими глазами смотрел вниз, и казалось ему, что черная лошадь везет его мимо странного города, в котором с неба свисают лохмотья облаков, а пестрые полуголые люди, прекрасная Азанда и крепкобедрая Камилла весело празднуют приход Страшного суда…

Биннии перестали копаться в тарелках, потому что все внимание присутствующих было обращено к Азанде и никто больше не смотрел на их жирные пальцы. Броня вынул из сумки "Пан-Америкен" цветной журнал, а из магнитофона извлек томные, растерзанные аккорды, прерываемые шумным дыханием и вскриками, будто кого-то в заданном ритме кусала собака.

— Секс! Это секс-музыка, — крикнул он этим невеждам. — А здесь — журнал из Федеративной Германии "Poster-Press". — Броня, оторвав корпус от спиц большого колеса, открыл нужную страницу и протянул журнал Ванде, которая все еще часто перекладывала с места на место блестящие голени, словно под её кожаные чулки залезли блохи. К журналу потянулось несколько голов. Нагая девушка в бикини слабо отводила руку полуголого нахального парня. Снимок в цвете, большого формата, яркий. Заметна была даже оставленная лифчиком полоска на боках девушки. Красотам Азанды Биннии все же что-то противопоставляли, если не свою, то хоть чужую наготу.