Розы для киллера
Шрифт:
— Помню. У меня тогда за мастерскую полгода было не плачено, грозились отобрать, я и отдал Аделаиде четыре работы за гроши.
— Вот-вот. Как вы думаете, почему именно тогда на многих художников наехала администрация худфонда с угрозами отобрать мастерские за неуплату? Подолгу ведь не платили, а тут вон разом набросились — вынь да положь!
— Неужели Аделаидины происки?
— А вы как думали! Она нажала на пружины, администрация припугнула вас и ваших коллег — а тут и Аделаида со своим предложением. Хоть и невыгодно, а деньги нужны — вы и продали. И другие так же.
— Ох, зараза!
— Володя, о покойнице… — хмыкнул Максим Максимович.
— Максим Максимович, да ведь душа горит, ведь за гроши отдал работы, а одну картину так жалко, даже фотографии у меня не осталось!
Все
Лида, как это услышала, глаза выпучила, воздух ртом хватает, а сказать ничего не может. И — грох без сознания. Еле ее реаниматоры откачали, но частичный паралич правой стороны остался, и речь стала какая-то неразборчивая, неуверенная, не всякий ее теперь поймет.
Аделаида ее в больнице посетила, совести хватило — яблок принесла полуживому человеку. Лида тогда еще совсем плоха была, сказать ничего не могла, только рукой левой машет — пошла, мол, вон. А Адочка делает вид, что не понимает, и всячески изображает перед окружающими «добрую самаритянку» у одра больной подруги. Это чтобы знакомые не заподозрили, как будто уже весь город эту историю не знал!
Платочком Лиде лоб отерла, а потом, выйдя из палаты, платочек этот в урну и выбросила. Вот, Володя, какие формы в наших условиях принимает конкурентная борьба.
— Ну и сволочь! — плюнул в сердцах Пятаков.
— Володечка, все же она умерла…
— А сами-то!..
— Я — старый сплетник, меня хлебом не корми, только дай о ближнем гадость какую сказать.
— Уважаю самокритику! Кстати, скажите мне, милейший Максим Максимович, у вас тоже с покойной Адочкой были какие-то таможенные дела? Так сказать, пиковый интерес в казенном доме?
Глаза коллекционера забегали, он сделал шаг назад и чуть в сторону, будто приготовился спасаться бегством.
— Что вы, дорогой, что вы! Никаких криминальных дел у меня с покойницей не было, кто вам такое сказал?
— Нашлись доброжелатели. Слухами, что называется, земля полнится.
Коллекционер посмотрел на часы:
— Простите, Володя, у меня через полчаса встреча, очень важная. Рад был видеть. — С этими
словами Максим Максимович поспешно ретировался.Пятаков задумчиво посмотрел ему вслед. Почему он так запаниковал при упоминании таможенных дел? Боится попасть в поле зрения следствия, если станет известно, что покойная Аделаида подвела его с таможней? Аделаида таки его подвела, судя по тому, что Пятаков подслушал на инсталляции. Не так, конечно, как бедную Лиду, но подгадить сумела. Усмотрит ли Громова в этом мотив для убийства? Конечно, Максим Максимович человек пожилой, но если присмотреться к его нескладной фигуре, в ней чувствуется сила, а в круглых глазках вспыхивают энергия и решимость. Пятаков вспомнил крепкое рукопожатие коллекционера и зябко вздрогнул, представив его «с бритвою в руке». Начинаешь подозревать каждого, и любая версия кажется правдоподобной.
Но чушь какая, он ведь точно знает, что не Максим Максимович договаривался с Глебом о покупке Духовидова — Глебу и в голову бы не пришло предложить такую халтуру настоящему знатоку, да еще за бешеные деньги…
Владимир Иванович огляделся. Галерея была пустынна, секретарша Марина болтала в углу с консультантом. В дальнем конце Вера Сергеевна вытирала пыль. Пятаков подошел поздороваться.
— Как вам здесь работается теперь?
— Уж и не знаю, долго ли, как бы не закрыли галерею. Двоих зарезали, страх какой!
— Что теперь будет, не знаете?
— Не знаю, приезжали какие-то на джипе, — Вера Сергеевна понизила голос, — деньги забрали и бумаги. Говорят, разберемся.
— Кто такие, милиция?
— Да нет, от владельца люди.
— А что, Аделаида разве не хозяйка была?
— Наполовину или как там еще, не знаю я. Велели ничего не трогать, ждать.
— Вера Сергеевна, а в тот день, когда Глеба убили, вы были тут?
— А куда же я денусь! Я привыкла, коли мне деньги платят, так надо работать. Даром денег никогда не брала и не буду. Да мне, правду сказать, никогда и не предлагали.
— А вы не помните — все время кто-нибудь в зале был, не было такого, чтобы все разбежались, галерею без присмотра оставили?
— Нет, такого не припомню. Двери входные тогда закрыты были, девочки обедать по очереди ходят. Но я все больше в подсобке или в кладовых убирала, так что, если и было что, — я бы не заметила.
— Ну ладно, Вера Сергеевна, пойду я.
— До свидания, Володенька.
Когда Пятаков уже скрылся за дверью галереи, Вера Сергеевна вспомнила вдруг кое-что, о чем нужно было ему рассказать. Она окликнула Владимира Ивановича, но он не услышал и не вернулся.
— Ладно, — пробормотала она, — потом расскажу, как увидимся.
Я шла с работы, вернее тащилась еле-еле с двумя тяжеленными сумками, и тут меня приветствовал Ромуальд. На другом конце поводка Ромуальд чинно вел Нину Ивановну, как видно, понимал, что старушке за ним не угнаться, и вел себя прилично.
Я с радостью поставила сумки прямо на снег и остановилась поболтать. Нина Ивановна была очень расстроена, хотя и бодрилась.
— Что случилось, с Володей что-нибудь?
— Случилось. — Нина Ивановна посмотрела на меня даже как будто неприязненно, но потом махнула рукой: — Маргарита звонила.
— И что? — осторожно спросила я. — Что-то плохое?
— Все хорошо, — вздохнула Нина Ивановна, — просто замечательно, только они разводятся.
— Кто? — тупо спросила я.
— А ты не знаешь? Володя с дочерью моей, Маргаритой.
— Так они же и так… — изумилась я. — Уже два года.
— А теперь он звонил ей и сказал, что разводится, — всхлипнула Нина Ивановна, — и главное, ей, говорит, не говори, мне то есть.
— А она сразу вам и сообщила? — догадалась я. — Год не звонила, а теперь сразу сообщила?
— Ну да, звонит и говорит, что, мол, там происходит, кто, говорит, у него есть, что за баба?
— А ей какое дело?
— Ия так же говорю! — обрадовалась Нина Ивановна. — Тебе, говорю, можно, а ему нельзя? Наташенька, ну почему же вы мне-то не сказали? Неужели же я не понимаю, мужчина он молодой, сорок с небольшим, ясно, одному жить плохо, да только я же мешать не буду!
— Нина Ивановна, ей-богу, ничего про это не знаю! — воскликнула я. — Да у нас с ним ничего серьезного, Ромуальд, скажи.