Розы в кредит
Шрифт:
– Садитесь вот сюда…
Человек подтолкнул Мартину, и она упала на что-то мягкое – по-видимому, на пружинное сиденье…
– Если бы год назад кто-нибудь сказал мне, что я, Бэбер, полюблю женщину так, как я любил Мари, я бы просто расхохотался. Женщин я презирал, они, уж не взыщите, только на то и годны, чтобы переспать один раз, да тут же и вышвырнуть. Все они – девки и ничего больше… Мари, та понимала, что человека надо жалеть…
Бэбер говорил, шаря в темноте. Мартине виден был его силуэт, вырисовывавшийся на светлом четырехугольнике откинутого сзади брезентового верха
– Держите, – он протянул стакан Мартине.
– Ну вас! – сказала она, едва не задохнувшись. – Да это спирт?!
– А то как же! – Бэбер хохотал, – Подумать только – я уже и смеюсь! Надо достать пожевать чего-нибудь.
– Ничего не видно…
– Подождите, сейчас будет и освещение. – Бэбер зажег свечу в фонаре и подвесил его к потолку кузова. – Мари нравилось заниматься любовью здесь при таком освещении.
– Вы забываете, что она – моя мать…
– Что же из того? Любовь – священна… И подумать, никогда, никогда больше…
Бэбер выронил из рук хлеб, который начал было нарезать, повалился на пол, все его гигантское тело содрогалось от рыданий.
– Ну, Бэбер, не надо… – Мартина прикоснулась рукой к обнаженному плечу Бэбера. – Я-то ведь не плачу!
Бэбер поднялся и уселся у ног Мартины, положив голову ей на колени. Он все еще всхлипывал.
– Я не скулил вот так с тех самых пор, как проиграл матч против Мартинэ… Я только любитель, но гордость-то остается гордостью!…
Тебя зовут Мартиной, верно я говорю? Мари любила мечтать о тебе, она все твердила:
«Моя дочка барыней живет, но я знаю, что меня-то, свою мать, она не забыла, помнит, верно, как я ее укладывала с собой в постель… ну и бранила ее иногда». Если Мари видит нас оттуда, сверху, она должна радоваться… душенька она моя, и волосики у нее были, как золотые нити на елке. Вот ты – ты темная, ты черная, как ласточка.
– Как сорока…
– Нет, сорока болтлива, а ты совсем ничего не говоришь.
Он обнял колени Мартины своими сильными, очень сильными руками…
– Доченька моей Мари, – твердил он, – Мартина – ее любимица, девочка-пропадавшая-в-лесах…
– Она тебе рассказывала?
– Да. Как тебя искали всей деревней и как нашли под деревом, а ты спала ангельским сном, протянула ручонки лесничему и смеялась, нисколько не испугавшись, а, наоборот, довольная. Любимица Мари… Смотри, не простудись, становится свежо. – Он достал одеяло и накинул его на плечи Мартины: – Иди сюда, тебе тут будет лучше. В уголке… Когда ездим вдвоем, спим здесь по очереди: один ведет машину, другой спит. Ложись…
Мартина легла на матрас. Бэбер лег рядом с ней, обнял ее. Он опять плакал, бормотал что-то бессвязное, целовал ее, ласкал. Вот, вот в чем ее безумная судьба… И это она, которая всю жизнь принадлежала только одному мужчине! Что это надвинулось на нее – ночь или смерть?… Крышка гроба повисла над ней…
Когда занялся день, она различила склоненное лицо Бэбера, он говорил:
– Мартина, мне надо уезжать… Я потеряю работу, если не приеду вовремя за грузом. Через неделю вернусь… Во вторник, слышишь, Мартина? В следующий вторник. Обещай мне, что ты будешь здесь!
Поклянись!– Обещаю… – сказала Мартина…
Бэбер поднял ее своими железным руками, спустил с грузовика и положил под дерево, напротив лачуги.
– Не ходи в хижину, – наставлял он ее, – там страшно… В следующий раз я тебя увезу отсюда. Вот УВИДИШЬ, я хорошо зарабатываю, со мной ты будешь счастлива… не заходи в хижину. Когда выспишься, отправляйся к себе в Париж. Я тебя буду ждать здесь через неделю… Делай со мной что хочешь, только приходи! А не то – берегись!
Он залез в грузовик. Мартина не открывала глаз, она лишь услышала грохот отъезжающего грузовика.
Тогда она высвободилась из одеяла, в которое ее укутал Бэбер. Вокруг нее все сверкало утренней чистотой, спокойствием, свежестью. С восходом солнца жизнь начнется сызнова: надо будет идти на автобусную остановку… потом опять пальцы клиенток и взносы по обязательствам… Мартина поднялась и с трудом, вся разбитая, дотащилась до лачуги. Снова очутиться здесь… Она смотрела на кровать, буфет, стол. Дневной свет еле проникал сквозь грязные окна, но крыс слышно не было. Здесь гораздо холоднее и сырее, чем снаружи. Машинально, с детства привычным жестом Мартина вытащила вязанку хвороста из-за плиты, спички тоже лежали на своем месте.
Когда хворост разгорелся, она подкинула маленькое поленце, потом пошла и вытащила ведром воду из колодца, вода была холодна и прозрачна. В буфете должна найтись мята или липовый цвет… Они всегда там хранились.
Да, так и есть. Вода кипела. Ребром ладони Мартина очистила стол, поставила на него чашку, подсластила отвар мяты конфетой. Вот она и дома… В конце концов, почему не подождать Бэбера здесь. Здесь, где мать была счастлива со столькими мужчинами, для ее несчастья хватит одного. Любовь, если то не любовь Даниеля, страшней, убийственней любого яда. Крюк, на котором висела лампа, был на месте, но можно и не вешаться: Бэбер все равно ее доконает.
Она принялась ждать.
Через неделю по деревне на сумасшедшей скорости промчался грузовик, ему вслед неслись ругань, крики. Только чудом он никого не задавил и не столкнулся ни с одной машиной! Грузовик остановился перед помещением жандармерии, водитель выскочил из кабины и одним прыжком очутился в комнате, где два жандарма играли в карты.
– В хижине Мари Венен… – выкрикнул он, – скорее…
Его голубые глаза налились кровью, потные волосы прилипли ко лбу, мускулы под кожей дергались, как у лошади, затравленной оводами.
– Что там такое? – спросили жандармы, застегивая пряжки поясов. Несчастный случай, преступление?
– Крысы! – закричал человек. – Крысы сожрали дочь Мари. Они должно быть, накинулись на нее скопом… Как на падаль! От лица ничего не осталось…
Он стремительно выбежал из комнаты, прыгнул в грузовик и умчался.
В 1958 году на международном цветочном рынке появилась новая душистая роза «Мартина Донель»: у нее несравненный аромат старинной розы, а форма и цвет розы нашего времени. На конкурсе роз жюри единогласно присудило ей первую премию.