Рубедо

Орудие Господа, в которое вдохнули силу, но забыли вложить душу.

Спаситель, который не пожелал спасти.

— Вы слушаете?

Марго встрепенулась, мозаика рассыпалась на искры, и перед ней снова очутилось сосредоточенное и вспотевшее лицо инспектора.

— Я говорил, что попробую поправить ту плачевную ситуацию, в которой вы оказались по милости вашего брата и вашей собственной неосмотрительности, — повторил Вебер. — Но… в ответ на небольшую услугу.

Она сглотнула, побелела лицом. Где-то на краю сознания гнусно захихикал покойный барон.

Бесчестье или смерть?

Если смерть грозит Родиону, то бесчестье Марго переживет, ее жизнь и так стоит меньше булавки.

— Вы так побледнели! — услышала она голос Вебера. — Позвольте, я не собираюсь предлагать ничего предосудительного и, тем более, противозаконного. Вот, — он выложил на стол два картонных, пестро расписанных прямоугольника, — я, без вашего позволения, рискнул приобрести пару билетов на открытие театрального сезона. Вы не откажете в удовольствии сопроводить меня в ложу?

Марго в оцепенении глядела на билеты.

— Я понимаю, в такой момент, — поспешно продолжил инспектор. — Быть может, неуместный. Но тем важнее вам сейчас отвлечься. Тем более, первая в сезоне постановка, знаменитый «Иеронимо», соберет немало почетных гостей, я бы мог познакомить вас с некоторыми… Прошу вас, не отказывайтесь.

Вебер вложил картонку в ладонь Марго, и она машинально сжала билет — он пах бумагой и краской, плотный, оттиснутый на хорошей машинке. Вроде той, на которой печатали скандальные статьи.

— Подумайте, Маргарита, — повторил Вебер и накрыл ее пальцы своими. — Обещайте.

— Да, — ответила она, поднимаясь. — Я обещаю подумать, Отто.

Потом инспектор проводил ее до экипажа, учтиво подсадил и заплатил кучеру — Марго не возражала. Ее руки еще чувствовали прикосновение Вебера.

Под кого ты ляжешь, маленькая свинка? Театр — ведь это только предлог. Его высочество спустил тебя с лестницы, инспектор — примет в свою постель.

Марго зло ударила кулаком по сиденью и крикнула кучеру поворачивать к набережной.

Там было немного свежее, просторнее. На противоположном берегу Данара раскинулся парк — оттуда доносился легкомысленный вальс. Над головою — глубокое небо, а в груди так тяжко, точно сердце обратилось в камень. Если перегнуться через перила и спрыгнуть — утянет на дно.

Марго отпрянула, глотая горячий августовский воздух. Мимо, презрительно щурясь и покачивая над головами кружевными зонтиками, прошли чопорные фрау. На тумбах пестрели афиши, исполненные в тех же цветах, что билет в руках Марго, обещая лучшую постановку знаменитой пьесы и присутствие самих коронованных особ.

Марго долго смотрела на них, отгородившись от мира невидимой скорлупой, куда больше не попадали ни посторонние звуки, ни запахи, ни цвета. А были только эти крикливые бумажки, только картонный билет в руках. Да еще огненная Холь-птица взирала с герба, как олицетворение бесконечного цикла смертей и перерождений.

На что ты пойдешь ради любви, Маргарита?

Она уже знала ответ.

Вернувшись домой, Марго запечатала билет в конверте и отправила обратно на адрес: Второй полицейский участок, Бундесштрассе, пятнадцать.

Авьенский университет, Штубенфиртель.

Натаниэль Уэнрайт один из немногих, кто не боялся приветствовать Генриха за руку.

Вызывающе загорелый, в бриджах и пробковой шляпе, он оттягивал на себя внимание студенчества и профессуры, позволяя кронпринцу оставаться в тени.

— Судя по экипировке, прямиком из Афары, — заметил Генрих, небрежно облокотившись о перила главной лестницы и нервно посматривая на спешащих студентов из-под полей прогулочного котелка, удачно скрывающего рыжие волосы. — Или Бхарата?

— Бхарата, — крупнозубая улыбка Натаниэля приподняла кончики усов. — Скажу тебе, Харри, жара стояла, как в тигле, — его речь, летящая, быстрая, с мягким ютландским акцентом, заглушала шум из открытых окон, выходящих на студенческий городок. — Наш проводник подхватил малярию, пришлось извести на него весь запас хинина. Еще и на обратном пути в Каликату едва не обокрал какой-то оборванец! Схватил трофейную сумку, полагая, будто в ней битком набито ютландских фунтов! Пришлось познакомить нахала с моим коронным джебом [6] , иначе остался бы ты без подарка.

6

Удар прямой рукой в боксе.

Натаниэль достал из походной, перекинутой через плечо сумки плоскую коробочку. В ней на белой подложке покоилась крупная бабочка кофейного окраса, ее закругленные крылья пестрели завораживающим сочетанием темных и светлых волнистых линий.

— Брамея [7] ? — от волнения накалились ладони, и Генрих поспешно отвел руки, рассматривая бабочку со стороны, но не касаясь ее. — Не видел ничего подобного раньше.

— Brahmaea Wainwrightii, — с гордостью сообщил Натаниэль, и, поймав быстрый взгляд Генриха, продолжил: — Да, да, мой друг, можешь поздравить меня с открытием. Первый в мире экземпляр — и он твой!

7

Семейство крупных ночных бабочек.

— Я весьма польщен, — ответил Генрих, завороженный гипнотическими переливами узоров. — Она прекрасна, Натан. За одно это открытие ты достоин докторского звания.

— Вот и вторая причина, по которой я готов принимать поздравления, — продолжая улыбаться, ответил Натаниэль.

— Шутишь?

— Ничуть! Я защитился в Сарбэнне в мае, оттуда направился в Бхарат, и вот я здесь. Новоиспеченный доктор Уэнрайт.

Смех Натаниэля заразителен. Его живые глаза наполнены энергией и силой, его развитые плечи и смуглая кожа — как вызов бледным и анемичным авьенцам, и эта открытая уверенность отчасти передавалась и Генриху, отодвигая на второй план его вечную нервную настороженность. Рядом с Натаниэлем становилось легче дышать, и Генрих с улыбкой заметил:

— Сегодня же устроим грандиозную пьянку! Сколько ты пробудешь в Авьене?

— До конца семестра. Рождество проведу с семьей, иначе моя бедная Эмма зачахнет с тоски. Но постой! У меня есть и другой сюрприз.

Натаниэль протянул сверток в коричневой бумаге. Генрих принял его осторожно и, сдерживая волнение, развернул.

«Дневные и ночные бабочки Авьена. Иллюстрированная энциклопедия», — вилась надпись большими золочеными буквами. И имя — Рудольф Габихтсберг.

Щеки вспыхнули от радости и смущения.