Рубеж-Британия

Машенька хлопочет подле меня. За руку придерживаю.

— Ты бы присела уже, — говорю ей заботливо.

Смотрит ошалело первое мгновение. А затем млеет прямо у всех на виду. Думал скромница с платьем под горлышко, а не тут–то было, под тканью грудь свободно болтается уже не маленькая, круглая и пышная, да на худеньком теле смотрится, как две дыньки. Вот бесстыжая.

Отец её посматривает хитро. Понятно, что замыслил дочь свою князю сбагрить. Авось женюсь. Сердцу ж не прикажешь.

А мне что? Я холостой. Сердце теперь пустое. Но болит ещё.

От этого злюсь только больше. Людей пробую слушать, да не интересен мне их лепет. Похвалы и удивленья.

Мысли всё лезут о прошлом. Пилю опилки каждый день, и часа не проходит, чтоб не точило меня былое. Вырвать бы всё это с корнем, забыть и обесценить. Вот как у этой. Раз и всё. Как не бывало.

Да, Агнесса, да! И чёрт с ней, пусть летает с принцем! Я у неё всё равно первый.

Сто грамм за Агнессу! Совет да любовь!

Татьяна? Ненавидит? Да вот уже и не уверен. Встретимся ещё на балу. Пусть подлый Олег с небес смотрит, как кружу я его сестру в танце, и бьётся головой о стену.

Сто грамм за Татьяну! Нет, за Румянцевых!!

Анна, а ты где лазишь?? Что ты теперь без своей фиолетовой подлодки будешь делать? А?! Полно уже воевать, дурочка.

Сто грамм за Анну!

Справа от меня тётечка сидела. А теперь вместо неё Машенька обосновалась. Сидит, как струна натянутая, грудь выпятила, глазки опустила.

— А ну барышня, что невесёлая сидишь, — говорю сквозь гам за столом.

Всё–таки простой люд галдит, как на базаре, расслабившись в конец. Видят, что князь простой и уже пьяный. Тогда как вначале все смирно за столом сидели и в рот мне смотрели.

— Какая я барышня, — шепчет Машенька милым голоском. — Я из крестьянских. Фамилия моя простая.

— Ярлыки всё это, мы все одинаковые. Хотя нет, — машу рукой. — Простые люди лучше, сердца у них открытые, а сами они не злые. Вот как ты.

— Не перехваливай, барин, — заулыбалась, раскрасневшись ещё больше. — Ты не знаешь, как я работяг за халтуру гоняла. Пол твой криворукие всё нормально сделать не могли.

— Хозяюшка, — говорю ласково.

Глазками голубыми посматривает из–под ресниц. Интересная девушка, вовремя подвернулась. Трогать не хочу, просто полюбуюсь.

— Чего налить–то тебе? — Спрашиваю, посмеиваясь.

— Бражка у нас гадкая, я бы самогонки лучше махнула, — выпалила и застеснялась сразу.

Теряться не стал. Налил ей из мутной бутылки пол стакана.

— Давай за мою новую хозяюшку, — предложил тихо, чтоб никто не слышал.

Хотя соседи уши греют. А ещё две девицы продолжают на меня смотреть с надеждой.

Маша выпила неожиданно нервным рывком, да всё до дна опрокинула, вызывая у меня удивление.

Не покривившись даже, выдохнула и закусила.

Чуть осмелев, стала расспрашивать. Как служба моя, где родился, как родители поживают… Тоски навеяло. Да не тут–то было.

Гармонь мужик притащил. Как заиграла! Женщины сразу в пляс. Мужики сидели, сидели, да следом подались. Хоровод стали водить вокруг мангала. У некоторых ноги заплетаются, другие и вовсе по траве покатились.

Всем весело.

Вечереет. Гости устали. Затянули девки песню грустную народную, на закат глядя.

Половина мужиков спит, другая половина плачет. Один я сижу за столом в задумчивости. Сбоку со мной лишь один компанию составляет, и тот уткнулся лбом да спит.

Отлучился за дом на задний двор в уборную. А там детвора у моего мехара играет, целая банда из пятнадцати сопляков. Один залез прямо на плечи Медведю и восседает гордо.

Меня увидели, бросились врассыпную. А мальчишка, что сверху сидел, не успел спуститься. На дерево перелез кое–как и чуть не сорвался. Я едва подоспел и ссадил. Даже протрезвел от волнения за мальчишку.

Пацанёнку лет десять. Пойманный с поличным, стоит передо мной и смотрит с опаской, боится дышать. Другие из кустов выглядывают, смотрят, что же будет.

— Прости, барин, — взвыл. — Я всё ототру.

Ах он про грязь, что они мне на корпус нанесли с обуви. Похоже, всё излазили.

— Не страшно, — говорю ему без строгости. — Совсем недавно он в розовой крови оргалидов купался да ледышками спину потирал.

— Ого!

— Поэтому не сержусь я на вас. Смотрите, трогайте, только если лезете наверх, аккуратнее, чтоб не сорвались и не покалечились. Подстелите соломы что ли.

Стали выходить из кустов первые, кто посмелее.

— А расскажешь, барин? — Спрашивает парень лет пятнадцати, самый взрослый в банде, судя по всему.

— Сейчас до уборной отлучусь и назад. Собирайтесь пока, — отвечаю и спешу по простым делам. А то уже невмоготу!

Когда вернулся, собралось и пацанов, и девочек на целый школьный класс. Компактно расселись, кто куда прямо под Медведем, я сам на траву, где почище, уселся прямо в мундире. И давай историю нашего путешествия рассказывать, стараясь цензуру соблюсти, кое–где приукрасить, кое–что умолчать.

Взрослые подсели в процессе. Все слушают, раскрыв рты и не галдят. Да вообще не пикают. Только охают, да ахают периодически.

Я и сам начинаю гордиться нашими бойцами, их смелостью и отвагой уже по–новому. Осознаю, как много мы сделали. Осознаю, что товарищей не вернёшь.

А ведь в Новороссийске всех будут ждать семьи. Прямо на пирс придут встречать «Жемчужину». Одни бойцы выйдут сами, других в гробах по трапу вынесут. И вся толпа будет затаив дыхание ждать и надеяться, что их моряк да казак живой сейчас к ним спустится.

Никто ж заранее ничего не скажет, по телеграфу не передаст. Не положено, миссия ж секретная.

Но все они героями вернуться вскоре.

Как ушли, так и придут. Это я сбежал, потому что давило до невозможности…

Рассказал гостям о приключениях, опустил всех по домам. Потому что темнеть стало. Мамки пьяные обозначились, сразу колотить своих непослушных отпрысков принялись.

Не вытерпев сцен, в дом пошёл, потому что в сон клонить стало. А мне, как офицеру, негоже под кустом засыпать при людях, которые и не собирались расходиться, судя по балагану с берега.

Поднялся на второй этаж, где у меня спальня. А там Машенька хлопочет под светом лампы керосиновой. Бельё перестилает, подушки взбивает. Кровать хоть и старая от прежних хозяев досталась, но добротная, прочная, скрипит не так сильно.