Рубеж. Пентакль

А сейчас у меня отобрали «вчера» (оставив лишь память – не извлечь, не вытащить, не уйти туда!), оставив лишь «сейчас» и «завтра». Вместо свободного «там» меня обрекли на вечное «здесь», и даже если я куда-то лечу золотой осой – это все равно «здесь», только на несколько шагов левее или правее.

Левее, правее, выше, ниже…

Убогие слова, тесные понятия.

Привыкай, блудный каф-Малах, ибо других у тебя больше нет.

Я сплю.

Интересно, люди спят иначе?

Я вижу сны.

Я беспокоюсь: сморщенный плод готов упасть, все слабее цепляясь порталом за ветвь Древа Сфирот… я сплю, понимая, что сплю, понимая… люди, знакомые мне, описывали сон иначе.

И еще: можно ли испытывать во сне беспокойство?

Не знаю.

Скорлупу сна подбрасывает, словно лодку на волнах, трещины в ней ширятся – но золотой свод еще держится. Золотой? Почему скорлупа сна – тоже из золота?! Как своды моего склепа-медальона! Или мою темницу действительно трясет, и никакой это уже не сон, а…

Тянусь чем могу – волей.

Остатками.

Выплескиваюсь из золота – куда?

Тянусь наружу, тянусь туда, вовне, ожидая наткнуться на привычный барьер, воздвигнутый моим сыном. И не успеваю осознать, что никакого барьера нет, а есть кто-то знакомый, я помню его, он тоже умеет ставить барьеры, только сейчас ему не до меня, потому что…

Я вырвался!.. нет, я ворвался!

Бешеный черно-белый мир распахивается передо мной – мир, который я вижу знакомым взглядом.

По глазам хлещет снежной кашей.

* * *

Вьюга раскололась ослепительной вспышкой.

Впереди кто-то падает – пан Юдка не промахнулся.

Это не моя мысль! Я просто не могу понимать…

…От удара меча шабля черкаса ломается пополам. Стальная молния дважды перечеркивает противника, словно ставя на нем крест, и обе руки его безвольно обвисают. Сердюки добьют. А не добьют – выживет.

Он знает свое дело, герой по имени Рио, и он крепко держит поводья смерти, что обосновалась на конце его клинка.

«Убей!» – хочу я беззвучно крикнуть ему изнутри, но, поперхнувшись, сдерживаю крик. Любое вмешательство может сейчас привести лишь к одному: отвлекшись, герой просто-напросто погибнет, так и не нарушив запрета. Рио дает коню шпоры, сбивая наземь пешего усача, сворачивает за угол грязного хлева, крытого соломой, – и я вижу…

Вернее, мы видим.

Вместе.

– …Баба!.. да у тебя ж чорт в пеленках… слышь, баба…

Спрыгнувший с брички черкас в изумлении таращится на жутковатого мальчонку, которого держит на руках женщина по имени Сале. Портьеру размотало порывом ветра, выставив на всеобщее обозрение разнопалые руки, заостренные черты лица, исхлестанного ураганным снегом…

– Так ты, мабуть, ведьма!

Перекрикивая вой метели, молодой парень отводит для удара шаблю.

Бросаем коня вперед, понимая, что не успеть – черкасов у брички трое, да и одного хватит…

Мы.

Вместе.

…Женщина по имени Сале зажимает ребенка под мышкой, будто какой-то безгласный тюк. Короткое движение освободившейся рукой – изумление костенеет на лице черкаса, занесенная шабля виснет в свистящей снежной карусели, а женщина по имени Сале делает шаг вперед, и пистоль за поясом истребителя ведьм меняет хозяина.

Выстрел.

Женщину окутывает облако дыма, мгновенно унесенное ветром прочь. Двое падают одновременно: парень – с торчащей из груди рукояткой ножа, его приятель на бричке – с простреленной головой.

– Ах ты, сучья ведьма! Хлопцы, баба Остапа стрелила! Да зараз я твою чортову породу на порох пошматую!

Разряженный пистоль летит в голову третьего черкаса, но тот успевает уклониться. Крепче прихватив ребенка, женщина шарахается в сторону, ныряет под бричку; вторя ветру, свистит шабля, вспарывая колючую метель и опаздывая всего лишь на миг…

– Не уйдешь, стервь!.. не уйдешь!

Почему бричка и люди вокруг нее, играющие сейчас в смертельные догонялки, приближаются так медленно? Или предательница-вьюга нарочно громоздит перед конем снежную стену, сечет лицо ледяными иглами, пытаясь отшвырнуть назад, не пустить?..

Выбиваюсь из сил, чтобы Рио видел насквозь.

Ну хоть чуть-чуть, самую малость…

…Черкас уже на бричке. Ждет, с какой стороны появится ведьма с чортовым отродьем. Но умница Сале не спешит высовываться – тоже выжидает, на какую сторону спрыгнет ее противник.

Грохот бьет в уши.

Жаркая волна обдает щеку. Черкас кулем валится в бричку и, пару раз дернувшись, затихает.

Мы оборачиваемся.

Позади один из сердюков, криво ухмыляясь, снимает дымящуюся фузею с плетня.

Мы одобрительно киваем стрелку.

Мы.

Мне абсолютно наплевать, кто здесь воюет и по каким причинам. Моего сына только что спасли от верной смерти, и значит, женщине по имени Сале вместе с обоими Заклятыми мой сын нужен живым.

Этого достаточно.

Более чем.

* * *

– Стой, кто идет?!

Дорога была страшной. Кони оскальзывались на обледенелых склонах, разъяренная тьма кишела белыми осами, бурля вокруг кучки дерзких, осмелившихся перечить дикой бабе-завирюхе… Бричка дважды едва не опрокидывалась. Раненный в ляжку сердюк, что взялся править упряжкой, матерился на чем свет стоит – и все косил на сторону хитрым зеленым глазом. Что уж он там хотел высмотреть в метели, один Святой, благословен Он, ведает; а может, и Он не очень-то… Сугробы ловчими псами кидались под ноги коней, норовя вцепиться изломанными челюстями наста, позади буран забавлялся эхом криков и редкой пальбы, ловя на лету и разрывая добычу в клочья.

– Вперед, вперед, – бормотал рядом бледный Юдка, хрустко обдирая лед с усов и бороды. – Поспешать надо, хлопцы… поспешать… вэй, черкасы, раклово племя, киш мирин тухес зай гизунт!.. Вперед!..

И маленькая, смятая бешеной мглой процессия упрямо ползла вперед, пока из хуртовины вдруг не выросла черная громада замка, спросив испуганно:

– Стой, кто идет?! – И без паузы: – Стой, говорю! Стрелю сейчас!.. Вот те крест, стрелю!

Только здесь мы с героем Рио очнулись от невеселых дум.