Рубежи

Колонна осторожно продвигалась по городу. На кабинах машин ручные пулеметы. Кузова ощетинились штыками. Замыкающий танк развернул башню и охранял нас с тыла.

Наконец, оказались в центре, так хорошо нам знакомом. Мародеры похозяйничали здесь основательно, даже газетные киоски не пощадили, перевернули их, а газеты и журналы рассыпали по тротуару. Витрины в магазинах порушены, стекла разнесены вдрызг, их осколками усыпан асфальт. Повсюду разбросаны пуговицы, гребенки, словом, всякая ненужная мелочь.

Колонна втянулась в ворота сада, в глубине которого высился особняк с колоннами. В нем совсем еще недавно располагался облисполком. А еще раньше этот дворец принадлежал какому-то ясновельможному пану. Здание имело вид печальный: двери распахнуты, разбиты, окна без стекол. Постарались мерзавцы, ни одного стеклышка целым не оставили. В комнатах шкафы и столы перевернуты, частью поломаны. На полу слоем валялись бумаги.

Скрипник отправил танки патрулировать улицы. Курсанты начали приводить в божеский вид особняк. Появились часовые и дневальные, были созданы патрульные группы. Их Скрипник инструктировал особо:

— Проверить магазины, учреждения. Подозрительных задерживать. Мародеров расстреливать на месте.

Нас трое — Олесь и курсант со странной фамилией Бяков. Я его почему-то совсем не помнил. Возможно, и сталкивались в мирные дни невзначай. Невзрачный, с понурым носом, глаза постоянно испуганные, бегающие.

Медленно движемся по тихой улочке. Солнце вот-вот обопрется о горизонт. Ни одного прохожего, все будто вымерло. Но мы каждой нервной клеточкой ощущаем на себе скрытые взгляды. Следили за нами из-за закрытых ставней и жалюзей, с мансард, через щели заборов. И от сознания этого по коже пробегают холодные мурашки. Потому шагаем напряженно, безмолвно, с винтовками наперевес, готовые в любой момент открыть огонь.

Миновали одну улочку, втянулись в другую, более широкую и нарядную, с каменными и кирпичными домами, многие из которых украшены лепными завитушками. Вот широкие витрины магазина. Стекла, как и всюду, выбиты, осколки похрустывают под ногами.

— Бачь! — воскликнул Олесь.

Бяков втянул голову в плечи и взглянул на меня. В магазине кто-то есть. Заглянули внутрь: орудуют три мужика. Один в конфедератке, другой в черной фуражке с лакированным козырьком, а третий с непокрытой рыжей шевелюрой. Грузят на ручную таратайку отрезы мануфактуры — цветной ситец, черное сукно или драп, голубой атлас.

— Стой! — крикнул Бяков. — Стрелять будем!

Мародеры наутек не пустились. Отпетые, видать, попались. Глянули на нас недоуменно и, переглянувшись друг с другом, передернули плечами: мол, шатаются здесь всякие, мешают людям заниматься делом.

Бяков выстрелил в потолок. В пустом здании выстрел грянул гулко и устрашающе. Мародеры уразумели, что шутить с ними не собираются, и моментально попрятались. Тот, что в конфедератке, юркнул за прилавок, в фуражке — за тюк мануфактуры. Рыжий отскочил в сторону и вдвинулся в дверной проем. И открыли огонь из пистолетов. Пришлось и нам залечь.

Началась беспорядочная перестрелка. Олесю удалось ранить мародера в черной фуражке. Другие продолжали отстреливаться. До темноты осталось немного времени, и, видимо, они решили удержаться во что бы то ни стало, а там — ищи ветра в поле.

Перестрелка привлекла внимание соседнего патруля из наших курсантов. Их было четверо. Двое побежали, чтоб отрезать мародерам пути отхода, а двое других присоединились к нам. Бандиты, увидев, что к нам подоспела подмога, попытались отойти, но было поздно. Сначала рыжий, неуклюже взмахнув руками, рухнул на асфальт, усеянный осколками стекла. Потом споткнулся и опустился на колени тот, что в конфедератке. Хотел было подняться, но замертво рухнул на стеклянное крошево. Раненный Олесем тоже отдал богу душу.

Ночью в город пришел отряд во главе с полковником — две танкетки и рота красноармейцев: ему было приказано обеспечить отступление через город. О том, что мы находимся здесь, полковник и понятия не имел.

Комсорг курсов Ильичев с двумя курсантами побывал в наших казармах. Мы думали, что и там учинен погром, но оказалось, что все на своих местах, в том виде, в каком мы покинули казармы сутки назад. К великой радости я обнаружил среди других гимнастерок, принесенных оттуда, и свою. В ее петлицах рубиново поблескивали два треугольника — перед первым маем мне присвоили сержантское звание. Старую гимнастерку я выбросил.

Следующий день был относительно спокойным. Правда, кое-где на улицах изредка постреливали: огрызались самые отчаянные грабители. Вместе с курсантами патрулировали и прибывшие красноармейцы. Два танка и танкетки были запрятаны в саду особняка: на исходе горючее, а заправить негде.

Ночью через город двинулись отступающие. Полковник установил цепочку красноармейцев от западной окраины до восточной, чтобы отходящие подразделения не плутали по улицам. Никто не спал, хотя многие остались не у дел. Какой смысл патрулировать, если утром город будет оставлен. Но у особняка регулярно сменялись часовые.

Мы облюбовали тихий тенистый уголок сада. Ночь плыла по земле тихо и звездно. Пахло травой, цветущей липой и гарью: за особняком жгли бумаги. На улице раздавался скрип повозок — везли раненых. Слышались приглушенные голоса и хриплые команды. Моторов не слышно: уходила пехота. Техника либо осталась на поле боя, либо была брошена по пути от Нарева. Причина одна — кончилось горючее.

Олесь лежал на спине и кусал травинку. Бяков раздобыл банку консервов и с аппетитом расправлялся с нею. И разогревать не стал. Неприятно скреб о жесть ножик. Мороз по коже пробирал от этого скрежета. Но Бякова никто не оговаривал. Каждого грызли свои мысли.

Я лежал рядом с Олесем и курил, пряча огонек самокрутки в ладонях. Самосад обдирал горло, вызывал кашель. В конце концов ткнул цигарку в землю. Вспомнил перекуры, когда по весне мы с отцом заготавливали дрова. Собственно, курил отец, а для меня перекур — перерыв в работе. Отчетливо привиделась повергнутая наземь береза, сломанные при падении ветви, белый с черными штрихами ствол, по которому деловито сновали рыжие муравьи. Отец попыхивал дымком, щурился. Мать неторопливо несла нам чайник с ключевой водой. Было ли это когда-нибудь? Возможно, наоборот — то, что происходит со мной сейчас, — всего лишь кошмарное видение? Приду в себя, протру глаза и снова окажусь в солнечной березовой роще, с наслаждением напьюсь зуболомной ключевой воды.

Какие были у меня заботы? Нынче их и заботами-то назвать нельзя. Да, все познается в сравнении. Помнится, на выпускной вечер в педагогическое училище пригласили родителей. До начала мы во дворе резались в волейбол. Кто-то закурил, угостили папиросой и меня. Бояться нечего — в кармане свидетельство о том, что отныне я народный учитель. Подающий неловко ударил по мячу, и тот улетел через забор в переулок, посреди которого текла речка. Небольшая, но скорая и каменистая. Вода скакала по камням. Я с разбегу подпрыгнул, ухватился за верх забора и, подтянувшись, как на перекладине, выглянул в проулок. И надо же такому случиться — в это время мимо проходили мои отец и мать, спешили на вечер. Мать подняла голову и, увидев меня на заборе с папиросой в зубах, опешила. Она искренне верила, что я не курю. Отец понимающе усмехнулся, мать погрозила мне пальцем. Ох и переживал я тогда! Неловко было перед родителями. После вечера пошел провожать девчонку, домой вернулся на рассвете, когда мать доила корову. Встретила она меня сердито и разговаривать не стала.