Рубежи

— Сержант, погляди левее.

Перед нами простиралась вырубка, заросшая мелкой березой. За ней ровной медно-красной стеной поднимался сосновый лес. На вырубке замелькали серо-зеленые мундиры. Каратели шли цепью. Рукава засучены до локтей, на животах готовые к стрельбе автоматы. Вот они достигли середины вырубки, можно разглядеть лица. Сквозь прорезь прицела зацепил взглядом одного — в очках. Руки заросли рыжими волосами..

Подпустили мы их довольно близко. И грянули из всех видов оружия: винтовок, автоматов, ручных пулеметов. Цепь смешалась, многие попадали, и мой очкарик тоже. Остальные пытались обойти с фланга, но и там их встретили дружным огнем. Отстреливаясь, фашисты отошли.

Стрельба позади достигла накала. И вдруг вначале нестройно, а потом дружнее покатилось «ура». Захватчики ретиво скрылись в лесу, преследовать их не было необходимости.

…Мы снова в походе. Идем дремучим лесом, минуя болота, где курлыкают журавли. В середине дня привал. Появился Селиванов, потный, как после рубки дров. Батенев без слов протянул ему кисет. Задымили. Селиванов поставил трофейный автомат возле сосны, лег на живот и сказал:

— Чуть в саму пасть к Горынычу не угодили. Не иначе, какая-то сволочь сообщила фашистам: мол, ждите партизан у моста. Они и ждали. А разведка напоролась на засаду. Они думали, что нас самая малость, вот и бросились в погоню, да получили по сусалам. У нас одного брянича убило, хорошего мужика.

О сути задания, которое нам не удалось выполнить, узнали несколько позднее. Неподалеку от Брянска через Десну перекинут мост, прозвали его «Голубым». Он был взорван в конце сорок первого, но быстро восстановлен оккупантами. Попытки снова поднять мост на воздух предпринимались неоднократно, но тщетно. Уничтожение моста стало особенно важным в это лето, когда загрохотала битва на Курской дуге. Командование фронтом поставило перед Южной оперативной группой орловских партизан задачу — взорвать мост. Был сформирован отряд особого назначения. Слухи об этом просочились из штабных палаток и «по секрету» передавались из уст в уста. Достигли они и немецкого командования, а оно приняло свои меры.

Убитого брянича похоронили на ромашковой поляне, и, словно бы специально, чтоб попрощаться с ним, выглянуло солнце. Оно смотрело на печальную поляну недолго и снова зарылось в серые тучи.

Отдыхали до сумерек. Никита Мироныч от нас не отходил, ему не терпелось выговориться до конца. И накуриться настоящей махорки. Партизаны давно пробивались кислыми немецкими сигаретами, а порой сухими листьями и мхом. И наши запасы вскоре улетучились: многие ведь приходили и жалостливо просили на закрутку или оставить «сорок» — окурочек поменьше половины.

— Опять же о сыне, — продолжал Никита Мироныч когда-то прерванный разговор. — Хлопец был что надо. Не думайте, что это по-отцовски. Все так говорили. Командир разведку ему поручил. Только какая уж по тем дням разведка, ежели немцы — вот они, всей мощью на нас навалились. Сжали в кольцо возле Смелижа, а раздавить не могут. Кишка тонка, не по зубам орешек. У нас тогда и орудия были, и минометы, и даже танки, только мы их в землю вкопали на опасных участках. Вот тебе и стальная крепость. День бьются фашисты, другой, мы держимся. И чем только они нас не донимали! И артиллерией крушили, и бомбами весь лес перепахали, и на обман брали — мол, сдавайтесь, жизнь сохраним.

Никита Мироныч выкурил самокрутку, и Батенев ему отсыпал еще.

— Да, лежим, значит, и ждем новой атаки. Бачим — что такое? Бабы да детишки на нас толпой идут. Не хватало своих хлопот, эти свалились. Кричат, визжат, причитают. Детишки за подолы матерей держатся, самые маленькие на руках. И стали мы различать крики: «Стреляйте!», «Стреляйте!» Мы за головы схватились — за ними же немцы прячутся. Такое и во сне не приснится, и сам сатана не выдумает. Кто не видел, дай бог никогда не видеть. А кто видел, у того век сердце саднить будет. И стрелять нельзя, и стрелять надо. Как быть?! Поднялись мы из окопов, винтовки наперевес и молча двинулись навстречу. Сами осатанели против зверей. А бабы гомонят: «Стреляйте!» Мы идем злые, молчаливые. Если бы тогда против нас двинули танки, мы бы и танки перевернули к чертовой матери! А фашисты начали палить по бабам, в спины. Мы кричим им: «Ложитесь!» Они послушались, кинулись на землю. Ну, смяли мы гитлеровцев, гнали и били без пощады. А моему Васильку пуля попала в голову, потому как шел он самым первым. Вышли из боя, подходит ко мне Фрол, кубанку протягивает и трофейный автомат, вот этот. От Василька, говорит…

Ночью снова поход. Шли, кружили — я всякий ориентир потерял. Справа и слева взлетали разноцветные ракеты. В темно-синем небе добродушно рокотал «кукурузник». Это для нас добродушно. Фашисты этих самолетов боялись: действовали они ночью, невидимо, а ущерб врагу наносили большой.

Командование отряда выбрало глухое место, приказало строить шалаши так, чтобы сверху их и в подзорную трубу нельзя было рассмотреть. Значит, зацепимся здесь надолго.

Мы с Батеневым шалаш соорудили под орешником. Листья у него широкие и густые, от дождя лучше зонта сохраняют, да и выход на поляну незаметен. А на поляне и на солнышке пожариться можно.

Дня два нас не тревожили. Отсыпались. Заходил проведать нас Долматов. Расспрашивал о батальоне, о знакомых, а нас просвещал о партизанской жизни. Долматовцы успели сходить на разведку, чуть ли не в самый Брянск, разжились немецкими сигаретами и привели «языка». Попробовали мы эти сигареты. Скулы свело — никакого табачного вкуса, кислятина одна. Но моршанская махорочка кончилась, волей-неволей приходилось переходить на кислятину. А бросить курить духу не хватало.

И вот боевое задание — подорвать эшелон на железной дороге Брянск — Гомель. Задачу Дука поставил ясную:

— Сбросить эшелон под откос — хорошо, нет слов. Урон фашистам, конечно, большой. Но можно сделать лучше — подорвать его в выемке. И эшелон расколошматите, и пути намертво закупорите на день, а то и два. Представляете, что это значит для фронта? Составы сейчас идут с минимальными интервалами. Два дня простоя — это сколько техники не попадет на фронт, сколько живой силы?

Комбриг выделил пятерых автоматчиков, как прикрытие нам и как проводников. Батенев и я нагрузились толом, каждый навьючил на себя по десять килограммов, и тронулись в путь. Два наших гвардейца ушли с другой группой.

Автоматчики — ребята опытные, бывалые и все местные, знают здесь каждую тропку, каждый лесок и железнодорожный поворот. Командиру лет двадцать пять. Самоуверенный и независимый. Говорят, в свое время состоял он при Дуке ординарцем. Без него комбриг и шага не делал. Как известно, в сорок втором году группу партизанских командиров вызывали в Москву на прием к Сталину. Потому разговоров на эту тему в партизанском крае было много. И этот парень с соломенным чубом тоже летал с Дукой в Москву, только, само собой, в Кремль его не брали. Да он и не очень расстраивался. Главное — был в Москве!

Солнце клонилось к закату, когда мы вышли к железной дороге. Еще в сорок втором году оккупанты вдоль железнодорожного полотна создали так называемую мертвую зону: на сотню-другую метров в глубь леса устроили завалы, а в тех местах, где лесов не было, подходы густо оплели колючей проволокой, понавешали на нее всяких побрякушек, а где и заминировали.

Мы залегли на опушке. Было тихо и как-то очень мирно. На сосне упорно трудился дятел, в чаще покрикивала сойка. Откуда-то тянуло дымком.