Рудольф Нуреев. Неистовый гений

Нуреев умел очаровывать молодых мужчин. Один фотограф вспоминал, как он поднимался в лифте Гранд-опера со своим знакомым, очень красивым парнем. «На одном из этажей двери лифта открылись, на площадке стоял Нуреев; он посмотрел моему другу прямо в глаза, взял его за руку и вывел из кабины… Я нашел своего друга через час, он был очень доволен».

Другим способом классического соблазнения было пригласить молодого танцовщика в свою артистическую уборную до или после спектакля. Ни один не мог отказаться, особенно если Нуреев был постановщиком спектакля и от него зависело распределение ролей.

Представьте картину: парень стучит, входит и видит Нуреева практически голым – только махровое полотенце на чреслах. Одно движение – и полотенце падает на пол. Иногда это искушало, но чаще такая методика обращала избранника в бегство. Тем, кто предпочитал девушек, Рудольф говорил, что надо попробовать всё и он готов подождать, пока парень решится.

Нуреев был свободен и изобретателен в своих любовных играх, но и осторожен, когда дело касалось чужих глаз. Однажды он встретил в Амстердаме аккомпаниатора Элизабет Купер и попросил ее захватить в Париж его чемодан с балетной обувью, «потому что мне не хочется тащить все это с собой в Нью-Йорк». Пианистка согласилась помочь. «На таможне меня остановили и попросили открыть чемодан. Он был полон надувных кукол, эротических игрушек и каких-то штук из перьев! Оказывается, Рудольф обошел все секс-шопы Амстердама! Я приехала в Париж, он позвонил мне в четыре утра и сказал: „Ну, я надеюсь, вы нашли что-нибудь для себя подходящего размера“ В этом он весь. Юморист и фантазер, но также и очень скрытный. Он просто не захотел сам тащить все это через границу!»³⁰.

В 1960–1970-е годы было очень непросто вести свободную гомосексуальную жизнь. Даже на Западе гомосексуализм еще являлся правонарушением, преследуемым по закону. В июне 1969 года американские копы устроили знатную потасовку в гей-баре. Клиенты защищались, бросаясь кирпичами, заведение было закрыто, и в память об этом событии в следующем году прошел первый в истории Америки гей-парад. В Великобритании за отмену санкций в отношении гомосексуалистов проголосовали только в 1967 году, в Западной Германии – в 1969-м, в Австрии – в 1971 году.

Нуреев, хотя и был гражданином мира, чаще всего жил во Франции. «Гомосексуальные правонарушения» в нашей стране были амнистированы только в июне 1981 года. И только в июле 1982 года французский парламент официально отменил судебное преследование за гомосексуализм.

В 1961 году очень небольшое число артистов открыто признавались в своей гомосексуальности, а Нуреев соблюдал обет молчания всю жизнь. Почему? «Быть гомосексуалистом для Рудольфа было столь очевидным, что об этом не было необходимости говорить», – комментировал Патрис Барт, балетмейстер Парижской оперы³¹. Но были и иные причины. Согласно мнению критика Клива Барнса, «Рудольф мечтал стать актером, а Голливуд никогда не нанял бы артиста, открыто заявляющего о своем гомосексуализме»³².

«Вы не говорить, вы делать», – часто повторял на репетициях Нуреев своим артистам. Эта же формула подходила и к его интимной жизни. Нуреев экономил на словах. Но если бы он заговорил, то мог бы присоединиться к высказыванию французского писателя Жана Луи Бори: «Я не разоблачаю в себе гомосексуалиста, потому что мне за это не стыдно. Я не провозглашаю себя гомосексуалистом, потому что я этим не горжусь. Я просто гомосексуалист, и в этом нет необходимости признаваться»³³.

И тем не менее Нуреев не скрывал свою гомосексуальность. Геи, присутствующие на его спектаклях, узнавали «своего» безошибочно. Соблюдал он и определенный «дресс-код», принятый в этой среде: длинные кожаные пальто – черные, белые или красные, меховые шубы, обтягивающие брюки, высокие сапоги на каблуках… Это была очевидная экстравагантность для мира танца и красноречивая – для гомосексуального мира.

В молодости Нуреев отвечал стереотипам красоты, пропагандируемым порножурналами для геев (а он был большой их поклонник): строен, силен, мускулист, эпилированный торс, что является общепринятым у танцовщиков… Джекки Фуджерей, бывший главный редактор журнала «Gai Pied», отмечала: «Нуреев обладал пластикой и эротизмом, к которым стремится любой гомосексуалист. Его современность была в том, что он открыто демонстрировал свое тело в ту эпоху, когда мужское тело показывать было не принято. Для гомосексуалистов он был иконой, как Брижжит Бардо была иконой для гетеросексуалов»³⁴.

«Для молодых гомосексуалистов той эпохи, – подтверждает Дидье Лестрад, будущий основатель Act Up Paris [32] , — Нуреев создавал совершенно новый образ мужчины-гея. Он был абсолютно мужественным, в то время как гомосексуалисты, скорее, женственными. Нуреев не несет свой гомосексуализм как крест. Для нас он был посвященным»³⁵.

Нуреев наслаждался сексом, как он наслаждался танцем: без меры, страстно, со вкусом, отбрасывая все табу и всяческую предосторожность. Как и в танце, ему надо было все испытать – с удивительной даже для того времени свободой.

32

Act Up – группы, созданные по всему миру, с целью вызвать реакцию общества на СПИД, поддержать больных СПИДом.

Гомосексуалист Нуреев вел «двойную жизнь». Он мог тайно испытывать к кому-то нежные чувства и встречаться с другими мужчинами у всех на виду. Он одновременно практиковал то, что Ги Хоккенгем, журналист и писатель, борец за права сексуальных меньшинств, описывал как «белый гомосексуализм» – то есть умеренный и банальный, и «черный гомосексуализм» – то есть гомосексуализм подозрительного мира, мира «плохих парней»³⁶. Так или иначе, после спектакля Нурееву часто доводилось уходить в ночь одному, и он шел в ночные заведения, где собиралась определенная публика.

Какое-то время его путь пролегал через публичные парки. Попробуйте вообразить, что представляла собою свобода городского парка для юного гомосексуалиста, прибывшего из Советского Союза! Там он мог встречаться с мужчинами всех возрастов, всех рас, всех социальных слоев. Там можно было осуществить самые дерзкие сексуальные фантазии, избегая при этом необходимости говорить друг с другом. Там можно было повстречать не только геев, но и гетеросексуалов из числа знаменитостей, а еще чаще – классических жиголо. В Париже Нуреев любил прогуливаться в Сен-Жермен-де-Пре, самом знаменитом месте встреч гомосексуалистов в шестидесятые годы. Также он заглядывал в сквер у собора Парижской Богоматери, известный своей ночной жизнью, и я уж не говорю о парке Тюильри³⁷, который был расположен как раз напротив его дома. В Тюильри ему достаточно было выбрать мужчину по своему вкусу, перейти через Сену, провести с ним один вечер, а назавтра забыть его. Точно так же он поступал и в Нью-Йорке, где его квартира выходила окнами на Центральный парк.

Истинные друзья Нуреева проявляли беспокойство. Так, английский танцовщик Энтон Долин сказал прессе в 1968 году: «Я предупреждал Руди, что, если он не будет соблюдать осторожность, однажды его найдут мертвым в аллее Сохо, с башкой, проломленной гаечным ключом какого-нибудь водителя грузовика»³⁸. В парижских уличных писсуарах, щедро описанных Марселем Прустом и Жаном Жене, Нуреев тем более рисковал, поскольку многочисленные уличные хулиганы могли напасть на «педерастов»³⁹. Под видом хулигана мог действовать и агент КГБ. Но Рудольфу, похоже, было наплевать. Его привлекала подобная игра с огнем, ведь она помогала испытать еще более острое наслаждение.

Однако по мнению Дидье Лестрада, риск нарваться на неприятности в садах и парках Парижа в 1960—1970-е годы был невелик. «Сейчас мы уже почти не вспоминаем об этом, но тогда существовало настоящее братство, и в парках царила дружеская атмосфера. Это была абсолютная свобода в гуще преследующего нас общества. В настоящее время в этих местах гораздо более жестокие нравы…»⁴⁰.

Нуреев мог прихватить с собой на ночную охоту и кого-нибудь из своих коллег. В 1968 году он пригласил Ролана Пети прогуляться на миланский вокзал – место, известное своими свободными нравами. Пети писал впоследствии: «Я никогда не видел такого красочного, экзотического и устрашающего ночного столпотворения! Это был какой-то кошмарный карнавал: везде вымазанные косметикой и белой пудрой даже не лица – маски. Рудольф смеялся, видя мое простодушное изумление, и я не хотел его в этом разубеждать – я действительно был изумлен»⁴¹.