Рука Москвы

Он довольно демонстративно взглянул на часы, давая понять, что разговор его развлек, но ему пора возвращаться к делам. Так начальник комендантского патруля поднимается со скамейки, застегивает китель и надвигает на лоб форменную фуражку. И уже в непрошибаемой броне служебного достоинства поставил он последнюю точку:

— Мне симпатична ваша горячность, господин Пастухов. Да, симпатична. Но все-таки предоставьте проблемы внешней политики решать профессионалам.

И эта его высокомерная снисходительность окончательно меня достала.

— Вы уже нарешали, — сообщил я ему. — Всего. Выше крыши. В Эстонии торжественно хоронят фашиста, а в Латвии собираются судить советских партизан. А если в Литве тихо, то только потому, что русских там всего двадцать процентов. Вот что вы нарешали!

Этого начальник комендантского патруля стерпеть не мог.

— Да кто вы такой, — начал он, наливаясь праведным начальственным гневом.

— Кто я такой? — перебил я. — Скажу. Я — налогоплательщик. Это я вас содержу. И вас, и вашего посла, и все ваше долбанное министерство иностранных дел. И я хочу, чтобы за мои бабки вы работали, а не… валяли. Я хочу, чтобы в Эстонии меня уважали, а не боялись. Извините за выражение, господин секретарь, но оно адекватно отражает переполняющие меня чувства. У вас есть ко мне еще вопросы?

— Никаких вопросов к вам у меня и не было. Мне было поручено довести до вас приказ генерала Голубкова. Я это сделал.

— Не хотите спросить, как мы намерены этот приказ выполнить?

— Нет, господин Пастухов. Это меня не интересует.

— В таком случае разрешите откланяться.

— Не удерживаю. Более того. Надеюсь никогда больше вас не увидеть.

— Ах, господин секретарь, если бы вы знали, как я буду по вам скучать!

Сука.

А с чего я, собственно, так завелся?

Дежурный на вахте взял мой пропуск и сообщил:

— Господин Пастухов, вас просили немного подождать. Сейчас выйдет господин, который хочет вас видеть.

— Просили? — переспросил я.

— Так точно.

— Не приказали?

— Нет.

— Вы уверены?

— Да, уверен.

— Ну, раз просили, тогда подожду.

Я подошел к «линкольну» и сел на переднее сиденье. Водила опасливо принюхался и на всякий случай опустил со своей стороны стекло.

Через десять минут из посольства вышел человек в черной фетровой шляпе с потерявшими форму полями и в мешковатом темном плаще. Он был похож на бухгалтера, засидевшегося на работе над квартальным отчетом. Это был начальник оперативного отдела Управления по планированию специальных мероприятий генерал-майор Голубков.

— Здорово, Серега, — сказал он. — Отпусти машину. Давай прогуляемся. Тебе нравится Таллин?

Мне не нравился Таллин. Мне не нравилась Эстония. Мне не нравился прибалтийский март с тяжелыми сырыми ветрами и нервными, лихорадочными перепадами яркого весеннего ведра и непогоды. И сам я себе не нравился. Давно же понял, что государство — это бульдозер. К совести бульдозера бесполезно взывать. Нет у бульдозера совести. Нет у него здравого смысла. Остановить бульдозер можно только двумя способами: перекрыть горючку или сунуть в его шестеренки лом. И вот на тебе — выступил. Как пламенный правозащитник. Нет, не нравился я себе.

Но больше всего мне не нравился генерал-майор Голубков.

Но он будто и не замечал моего угрюмого молчания. Придерживая руками поля шляпы и поворачиваясь боком к порывам ветра, он озабоченно рассуждал, где бы нам спокойно посидеть в этот поздний час, чтобы не было громкой музыки и чтобы не тратить нервы на молчаливую психологическую войну с эстонской обслугой, которая имела привычку очень вяло реагировать на русских посетителей.

Наш номер в гостинице «Виру» генерал Голубков отверг сразу и без объяснений, многочисленные рестораны и бары тоже его не прельщали, пивные были более подходящим местом, но там было слишком многолюдно и шумно. Говоря все это, он увлекал меня все дальше и дальше от особняка российского посольства, потом выудил из уличного потока такси и приказал ехать на морской вокзал. При этом сел на переднее сиденье и всем телом повернулся ко мне, как бы продолжая беседовать, а сам рассеянно, без всякого интереса наблюдал за идущими следом и обгоняющими нас машинами.

Балтика штормила, движение на местных линиях было отложено до утра, человек пятьдесят пассажиров дремали в креслах просторного зала ожидания, какие бывают в крупных аэропортах. Только сквозь стеклянную стену зала открывался вид не на летное поле с застывшими самолетами, а на ночной порт с россыпью огней, рисующих длинные, уходящие в черноту стрелы причалов.

В торцевой стене зала был буфет с несколькими высокими столиками, а сбоку приткнулся небольшой бар. За стойкой пожилая блондинка-барменша протирала стаканы и лениво переругивалась с официантом в форме капитана дальнего плавания, но без знаков различия. Стюард. Вот как они называются на флоте.

Голубков оглядел зал и провел меня в дальний безлюдный угол.

— Здесь и посидим, — удовлетворенно сообщил он, усаживаясь в кресло, развернутое на порт, и жестом предлагая мне занять место рядом. Потом снял шляпу, бросил ее на соседнее кресло и пригладил ладонями короткие седые волосы, обрамлявшие его добродушное простоватое лицо. — Прекрасный вид, не находишь?

Вид, действительно, был прекрасный. Несмотря на непогоду, порт жил своей жизнью. В свете замутненных дождем прожекторов сновали электрокары, фуры вползали в пакгаузы, двигались краны. На внешнем рейде лежали темные туши танкеров, освещенные тусклыми цепочками бортовых огней. Созвездием Стожар светился какой-то многопалубный теплоход.

Но для генерала Голубкова, как я не без оснований подозревал, этот вид был прекрасен только одним: тем, что стекло отражало пространство зала и можно было, не оборачиваясь, следить за тем, что происходит сзади.

— Высматриваете Николая Николаевича? — поинтересовался я, не отказав себе в удовольствии щегольнуть профессиональным сленгом спецслужб, где словами «Николай Николаевич» или «НН» обозначалось наружное наблюдение.

— А чего его высматривать? Он не очень-то и прячется, — отозвался Голубков. — В наружке две машины и не меньше четырех человек.

Это бодрит. Я взбодрился.

— Так вот. Ты спросил, что происходит в посольстве, — продолжал Голубков, хотя я ни о чем его не спрашивал и вообще еще не сказал по делу ни слова. — Ты спросил об этом у консула. «Консул» — оперативный псевдоним секретаря, — объяснил он в ответ на мой недоуменный взгляд. — Видишь, какие тайны я тебе доверяю? Цени. А в посольстве происходит вот что. МИД России отозвал посла для консультаций. Завтра об этом будет в газетах.

— Ну, отозвал, — сказал я. — А почему паника?

Проконсультируется и вернется.

— Товарищ не понимает. Отзыв посла для консультаций — это очень серьезный дипломатический акт, Серега. Такой же серьезный, как нота протеста. Даже более серьезный. Эстония отклонила нашу ноту протеста против решения о торжественном перезахоронении фашиста. Как ты образно сказал: подтерла этой нотой задницу. Объясню на понятном тебе примере. Что делает часовой, когда не реагируют на его окрик «Стой, кто идет?» Дает предупредительный выстрел. Отзыв посла для консультаций — это и есть предупредительный выстрел.