Рука Москвы

Возле двери Томас остановился и не то чтобы прислушался, а просто внутренне слегка подсобрался, как любой человек перед тем, как вступить в общение с другими людьми.

За дверью сначала было тихо, потом голос Пастухова сказал:

— Нет, в посольство идти нельзя. Там свои игры. И мы не знаем какие.

Артист:

— Может, кого-нибудь совсем постороннего? Найти человека, который хорошо знает эстонский и русский, в Таллине не проблема.

Пастухов:

— Нельзя. Мы не знаем, что на этой пленке.

Муха:

— Я знаю, кто нам нужен. Фитиль, зайди. Хватит сопеть.

От неожиданности Томас даже отскочил от двери. Он мог поклясться, что не сопел. Он даже почти что и не дышал.

Дверь открылась. Муха приказал:

— Заходи.

Томас перешагнул порог и как бы запнулся: такой враждебностью были наполнены устремленные на него взгляды. У Томаса появилось ощущение, что он сунулся в вольер с какими-то хищниками. Почему-то подумалось: с волками. Не с облезлыми волками из зоопарка, а с настоящими. С теми, что молча гонят добычу по лунной степи, а потом так же молча ее грызут.

При его появлении Артист собрал со стола какие-то фотографии и перевернул их лицевой стороной вниз, а Пастухов, сидевший за портативным компьютером-ноутбуком, убрал с экрана изображение. Кроме ноутбука и снимков, на столе лежали три желтых кожаных пистолетных кобуры с ремнями и почему-то только два пистолета.

— Проходи, — повторил Муха. — Зачем подслушивал?

— Я не подслушивал, клянусь! — заверил Томас. — Просто хотел зайти и это самое.

— Что?

— Да просто так. От не хрен делать, — честно признался он и понял, что это был самый правильный ответ.

Враждебность не сказать чтобы полностью исчезла, но как бы поистончилась.

— И я хотел спросить у тебя, чем вся эта история кончается, — продолжал Томас, обращаясь к Артисту.

— Какая история?

— Про которую вы вчера говорили. В аэропорту. С кинорежиссером Кыпсом. Ну, «Гамлет».

— Ты хочешь сказать, что не читал «Гамлета»? — недоверчиво спросил Артист.

— Конечно, читал. Как я мог не читать? Но конец помню немножко смутно. Поэтому и спрашиваю.

— Эта история кончается очень красиво, — со странноватым, почему-то насторожившим Томаса выражением ответил Артист. — «Пусть Гамлета поднимут на помост, как воина, четыре капитана. Будь призван он, пример бы он явил высокоцарственный. И в час отхода пусть музыка и бранные обряды звучат о нем. Возьмите прочь тела».

— Тела? — озадаченно переспросил Томас.

— Ну да, тела.

— Тела, имеется в виду, не очень живые?

— Совсем неживые.

— А сам Гамлет? Он тоже, это самое?

— Конечно. А как же? Труп.

— Труп, — повторил Томас. — Как-то это… А может, не совсем труп? Может, все просто подумали, что он труп, а он потом встал и пошел?

— Куда он пошел? — удивился Артист. — Куда ему идти?

— Ну, мало ли куда. По делам.

— Фитиль! Ты что несешь? По каким делам? Какие дела могут быть у героя трагедии после финала? Это же трагедия! А в трагедии финал всегда только один! Один! Понял? Один!

— Ну, один, один. Я же не спорю. Я просто спросил, чем это дело кончается. А ты нервничаешь. Вместо того, чтобы ответить спокойно.

— Отвечаю спокойно. Последняя ремарка: «Похоронный марш. Все уходят, унося тела, после чего раздается пушечный залп».

— Красиво, — подумав, согласился Томас. — Да, красиво. Но мне почему-то не очень нравится.

— Садись, — сказал ему Пастухов. — У нас проблема. И ты можешь помочь. Ты язык за зубами держать умеешь?

— Вообще-то не очень, — признался Томас. — Особенно по пьянке. Но сейчас это не актуально. На триста пятьдесят девять дней.

Пастухов достал из спортивной сумки с надписью «Puma» странного вида плоский магнитофон с миниатюрной кассетой и наушничек. Объяснил:

— Здесь записан разговор. На эстонском. Нужно расшифровать его и перевести на русский. Сможешь?

— Почему нет? Могу даже перепечатать. Только я печатаю двумя пальцами. И с ошибками, — самокритично добавил Томас.

— Не страшно.

— А кто говорит? — полюбопытствовал Томас и тут же объяснил причину своего любопытства: — Мне же нужно знать. Или не нужно? Тогда не говори.

Вместо ответа Пастухов нажал копку «Play». В наушнике раздался слегка скрипучий, явно старческий голос. Томас немного послушал и обрадованно сказал:

— Знаю. Это господин Матти Мюйр. Он разговаривает с котом.

— С каким еще котом? — удивился Муха.

— Со своим. Его кота зовут Карл Вольдемар Пятый. Серж видел его. Мы вместе были у Мюйра, когда я покупал купчие. И когда, это самое, слегка перебрал.

Сказав это, Томас почувствовал, что краснеет. Это был самый позорный эпизод в его жизни. В том, что он в тот вечер перебрал, ничего позорного не было, со всяким бывает. А вот то, что из-за этого дела он перепутал пакеты с бабками и вместо заранее приготовленной «куклы» отдал господину Мюйру настоящие баксы, — вспоминать об этом было мучительно стыдно.

Пастухов кивнул, подтверждая, что посещение господина Мюйра сохранилось в его памяти, но в позорные для Томаса подробности этого вечера вдаваться не стал, за что Томас был ему глубоко благодарен.

— Фитиль, ты что несешь? — поразился Муха. — У него говорящий кот?

— Странный ты, Муха, человек, — заметил Томас. — Я не перестаю тебе удивляться. Нельзя же быть таким простодушным. И женщины для тебя все одинаковые. Не понимаю. Разве бывают говорящие коты? Бывают говорящие попугаи. Нет. У него самый обыкновенный кот. Пятый потому, что он у него пятый по счету. А Карл Вольдемар — потому что так звали его самого первого кота. И говорит он не с котом, а сам с собой. Сам с собой, но как бы с котом. Теперь понимаешь?

— Теперь понимаю, — сказал Муха. — Ты объяснил, и я сразу все понял.

Томас еще немного послушал скрипучий голос в наушничке и спросил:

— Вы думаете, он может говорить с котом о чем-то важном?

— Мы не знаем, что важное, — ответил Пастухов. — И говорит он не только с котом. — Он выключил магнитофон и кивнул Мухе. — Объяснишь Томасу, как всем этим пользоваться.

— Да умею я, — слегка обиделся Томас. — Что же я, по-вашему, совсем безрукий?

— Я не про диктофон. Печатать будешь на ноутбуке. Это проще, чем на машинке. Муха покажет. Устраивайся в кабинете и приступай. И вот что еще… Ты Таллин хорошо знаешь?

— Он спрашивает, хорошо ли я знаю Таллин!

Поколебавшись, Пастухов взял со стола снимки, выбрал один из них и показал Томасу.

— Посмотри внимательно. Где это могло быть снято? Хотя бы приблизительно.

Снимок был цветной, не очень крупный, но четкий, сделанный на качественной аппаратуре. Возле бревенчатой стены стоял какой-то смугловатый парень с перебинтованной головой, небритый, руки впереди скованы дымчатого цвета наручниками. На левой стороне лица изрядный кровоподтек. Кулаки сжаты, а на правой руке почему-то оттопырен мизинец. И взгляд исподлобья, от которого Томасу сделалось как бы даже чуть знобко.