Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Рукопись из тайной комнаты. Книга первая
Шрифт:

9

Жизнь в доме потихоньку налаживалась.

Доктор, навестивший папу, снял швы, и на папиной голове больше не было бинтов. Был только красный большой шрам, уходящий под ставшие совсем седыми волосы. Но доктор сказал, что это не страшно, и со временем шрам побелеет сам. Больше доктора беспокоила не голова. Он долго слушал папино дыхание, но напоследок удовлетворённо выпрямился:

– Ну, вроде дело на поправку пошло. Но ты уколы пока продолжай, я через недельку к вам загляну.

Мама тоже больше не плакала.

Целыми днями она с остервенением ткала и ткала на станке, так и простоявшем впустую всю зиму.

То, что станок был перекошен, её не остановило. Принеся из сеней мужнины инструменты, она, подстукивая то там, то здесь, каким-то образом сумела выровнять сложное сооружение и теперь ткала и ткала, прерываясь только на то, чтобы подоить корову.

Мешать маме ни Густа, ни Марта не стали – ткать лучше, чем плакать. Тем более что и им было чем заняться: как ни крути, а трое младенцев в доме создали немало хлопот. Да и весна неумолимо приближалась, и нужно было готовиться к посевной.

До самой осени было некогда перевести дух. Оказалось, что без мужской силы, да без лошади ох как трудно. Приходилось звать на помощь соседей. И как же пригодилось мамино ткачество, когда нужно было расплачиваться за распаханное поле и огород. А дальше – почти не разгибаясь, то сажать, то полоть, то поливать, то жать… На трёх парах женских рук держалась в этом году семья из семи ртов. И три маленьких ротика тоже требовали своей порции еды. Папа, к счастью, начал вставать. Выходить дальше двора сил у него пока не было. Но он честно старался присматривать за малышами, пока женщины пропадали в поле.

Густа потеряла счёт дням: светает, значит надо дать грудь малышам, потом – в поле, потом – опять кормить и, быстро перекусив то, что приготовила мама, снова – в поле. Вечером она падала замертво, чтобы с утра снова запрячься в работу.

Когда была убрана последняя свёкла, оказалось, что уже осень.

– А Микели-то завтра уже, – папа, оказывается, следил за календарём. – Петуха резать будем.

Густа, с детства помнящая ритуал с петухом, вдруг ясно поняла смысл праздника – конец работы. Конец этому тяжёлому изматывающему труду, когда каждый час в поле означал, что зимой на столе будет еда. Праздник по такому случаю был очень кстати.

В доме закипела работа. Скреблось и мылось, ставилось тесто на каравай, варился сыр. Папа прогулялся до опушки, чтобы нарвать рябины. По древнему поверью именно на рябину возлагалась обязанность хранить дом от мышиной напасти. И уже с вечера папа обстучал все стены ветками. А потом, как и полагалось, был зарезан петух, испечён каравай из трёх видов муки, и мясо, и сыр… Мама, оказывается, умудрилась подготовить к празднику моточек беленой шерсти, чтобы зима была тёплой, а папа разложил по блюдечку блестящие денежки. Всё было, как в детстве. Только не хватало Кристапа. Но на большой кровати лежали и агукали сразу три малыша.

Уже вечером перед сном Густа на минуточку вышла во двор. Над домом висел молодой месяц, в хлеву шуршали об стену боками корова и её молодая дочка, и время от времени всхрюкивала давно спящая свинья. Спали и птицы. А в амбаре надёжно хранилось то, над чем трудилась семья целое лето. Из дома шёл запах хлеба, и казалось, что жизнь наконец-то налаживается.

10

Зима опять свалилась на хутор вместе с белым-пребелым снегом.

Дороги замело, они снова сидели в своём доме, как на острове, где больше не было никого, а о том, что вокруг есть большой мир, напоминало только радио.

Папа, к которому постепенно возвращались силы, начал возиться по дому, подправляя

то полку, то табурет. Малыши потихоньку росли, и двойняшки почти сравнялись с дочкой Марты. В отличие от Эмилии и Георга, у неё так и не было имени. Марта с нетерпением ждала, что приедет Петерис, и они вместе отнесут малышку крестить. Но Петерис никак не возвращался, и девочка, как звали её домашние, ползала вместе со всеми по большому тёплому ковру, сотканному бабушкой.

От Георга тоже не было вестей.

Правда, и получать их было некому, в город никто из семьи давно не показывался. Может быть, на почте и лежали письма, а может, и нет, кто знает…

Густе прошлая жизнь казалась какой-то далёкой, как будто бы приснившейся, и писем она больше не ждала.

Зима прошла, как в забытьи. А жизнь на хуторе, как ей и полагалось, шла себе, подчиняясь солнцу, которое ненадолго выглядывало из-за сосен, обещая, что весна непременно снова будет.

И действительно, первые капли с сосулек, вдруг откуда-то наросших на крыше, закапали-закапали, пробивая талой водой ледяной наст на зимних сугробах, и в воздухе запахло скорыми переменами. Дети, уже вовсю ползавшие по дому, ловили солнечных зайчиков, да и взрослые оживились.

Даже корова в хлеву переминалась с ноги на ногу, ожидая отёла. Мама и Марта – Густу корова не слишком признавала – по нескольку раз в день наведывались в хлев, чтобы проверить, как обстоят дела у кормилицы. Если бы знать заранее, чем обернётся этот отёл… Если бы Марта могла подумать, что её девочка, едва начавшая ходить, пойдёт ночью в поисках мамы неодетая в хлев… Если бы Марта знала, уж она бы привалила поленом дверь, или побежала бы, проверила, спит ли дочурка. Но Марта не знала. А вся семья крепко спала. И никто сразу не услышал, как маленькие ножки сошли ночью с заледеневшего крыльца. А когда Вия, проснувшись от холода, выскочила из сеней и подхватила ребёнка, было уже поздно.

Девочка сгорела быстро.

Марта почернела от горя.

Что толку от того, что в хлеву стоит отелившаяся корова, что толку от ежедневного ведра молока, если дочке никогда больше его не попробовать. Что толку от всей её жизни, в которой нет ни мужа, ни ребёнка… Марта перестала разговаривать и даже шевелиться. Её не трогали, давая возможность самой пережить горе и найти в себе силы, чтобы жить дальше. Только мама, время от времени поглядывая на старшую дочь, скорбно поджимала губы. Мама, кстати, и заметила первой, что Марта стала обращать внимание на Эмилию. Девочка, в отличие от Георга, пошла в бабушкину породу: беленькая, с большими голубыми глазами, она была похожа и на маму, и на тётю, и на бабушку. Георг, с его серыми глазами и крупным лбом, был другим, и на нем взгляд Марты не останавливался. К Эмилии же её тянуло, словно магнитом.

11

В первый день марта к воротам хутора подъехал фурман. Фурманы [2] обычно ждали пассажиров у станции. Кто мог заказать фурмана на дальний хутор, было загадкой, однако повозка с новомодными резиновыми шинами стояла у ворот, и папа заторопился открывать.

Из повозки вышел закутанный в пальто мужчина и, расплатившись и отпустив фурмана, повернулся к папе:

– Здравствуйте, господин Лиепа. Я посылал и письма и телеграмму. Как там Августа?

2

Дословный перевод с немецкого – «человек с повозкой»

Поделиться с друзьями: