Рукопись Платона

«Мне не нужно золото, плевать я на него хотел, но если найти несколько физически крепких подонков и пообещать им золото — все золото, сколько его там есть, — в обмен на стопку истлевших пергаментных листков, дело может выгореть. А подонков в этом городе — хоть пруд пруди...»

Приняв решение, герр Пауль немедля начал действовать. Первым делом он переоделся, скатав грязное платье в тугой ком и засунув его в самый дальний угол шкафа. Когда с этим было покончено, он кое-как стряхнул с пастельного белья землю, известку и кирпичную крошку. Белье осталось грязным, но теперь, по крайней мере, не создавалось впечатление, будто на кровати ночевал мешок с картошкой. Рассовав по карманам часы, бумажник и пистолет, герр Пауль взял под мышку наскоро протертые от пыли сапоги, на цыпочках подкрался к двери и выглянул в коридор.

Ему удалось уйти из дома, никого не потревожив. Перемахнув через невысокий забор и очутившись в боковом переулке, немец поднял голову и посмотрел на дом, который черной громадой возвышался на фоне жемчужно-серых предрассветных сумерек. Ни одно окно не светилось, и даже собаки молчали — не то спали, набегавшись за ночь по своим собачьим делам, не то уже успели привыкнуть к хозяйскому постояльцу.

Герр Пауль наклонился и подтянул голенища надетых впопыхах сапог, затем выпрямился, нахлобучил на плешь смешную старомодную треуголку, проверил, на месте ли пистолет, и быстро зашагал вдоль улицы. Проведенная им накануне рекогносцировка не прошла даром, и теперь иезуит точно знал, куда и зачем идет. Знал он и то, что с подобной прогулки можно запросто не вернуться, однако полагал, что Господь защитит своего слугу от всех напастей.

Через четверть часа он уже стучал в грязную и обшарпанную дверь какого-то полуподвала, в котором, судя по внешнему виду дома, непременно должна была храниться какая-нибудь дрянь. В каком-то смысле так оно и было, и, нетерпеливо барабаня в дверь костяшками пальцев, герр Пауль молил Бога, чтобы сия отчаянная вылазка не вышла ему боком.

На его стук никто не откликнулся. Снова помянув черта, герр Пауль ударил в дверь кулаком, а когда и это не помогло, повернулся к двери задом и принялся размеренно колотить в нее каблуком. На пятом или шестом ударе дверь неожиданно распахнулась, и герр Пауль непременно переломал бы себе половину костей, скатившись в подвал по крутой лестнице, если бы не успел крепко ухватиться за косяк.

Открывший дверь здоровенный мужик в мясницком фартуке на голое тело и с заспанной волосатой рожей даже не подумал поддержать потерявшего равновесие немца — напротив, он посторонился, предоставляя незваному гостю самостоятельно решать, падать ему или все-таки остаться на ногах. Герр Пауль выбрал второе и, снова поворотившись к двери лицом, попытался войти внутрь.

Мужик немедля заступил ему дорогу. От него исходил запах застарелого пота и еще какой-то гадости, но вином почему-то не пахло. Своротить с места эту гору потного мяса нечего было и думать, и герр Пауль, вежливо приподняв треуголку, приветственно помахал ею над своей блестящей лысиной.

— Вам чего, барин? — весьма непочтительно осведомился здоровяк, продолжая загораживать проход. — Дверью, что ли, ошиблись? Ступайте себе подобру-поздорову, нечего вам тут делать.

— Я сам решать, что делать, — от волнения путая слова, объявил герр Пауль. — Пропускать меня сию минуту, мне надо пить.

На тот случай, если верзила его не понял, он поднес руку ко рту и сделал вид, что опрокидывает в глотку стакан.

— Ты еще и нерусский, — с удивлением констатировал верзила. — Юродивый, что ли? Али смерти ищешь? Проходи мимо, барин, не пытай судьбу. Не блажи, болезный, не гневи Бога попусту. Ведь прирежут, как поросенка, и пикнуть не успеешь. Да и спят все давно, закрыто заведение.

Тогда герр Пауль достал из одного кармана серебряный рубль, а из другого пистолет и показал эти предметы своему несговорчивому собеседнику.

— Хочешь деньги — получишь деньги, — сказал он. — Хочешь пулю — получишь пулю. Выбирай, мужик, серебро или свинец?

Пистолет у герра Пауля был двуствольный, короткий, но преизрядного калибра. Некоторое время верзила играл с пистолетом в гляделки, а после пожал плечами, протянул могучую волосатую лапу и взял рубль.

— Как знаешь, барин, — сказал он, отступая от двери. — А только, ежели что, пеняй на себя. Рубль дал... Вот и видно, что юродивый. Да на рубль в любом кабаке до смерти опиться можно!

— Кабаки сейчас закрыты, — проходя в дверь, сообщил ему Хесс, — а мне надобно выпить сию минуту.

— Как знаешь, — повторил верзила, топая вслед за ним по крутой и неровной кирпичной лестнице. — Экий ты куражливый, хоть и нерусский!

Спуск по лестнице оказался весьма продолжительным, и примерно на середине его иезуит уловил волнами накатывавший снизу глухой многоголосый говор, напомнивший ему шум прибоя. Вместе со звуком появился и начал усиливаться запах — адская смесь табаку, прокисшей браги, кухонного чада, свечной копоти и десятков немытых тел. Герр Пауль подозревал, что ночная жизнь этого гнусного притона должна сильно отличаться от дневной, но того, что предстало его взору при входе в обеденную залу, он все-таки не ждал.

Просторная зала с низким сводчатым потолком, опиравшимся на толстые кирпичные колонны, была набита битком. Огни сальных свечей, масляных светильников и даже, как показалось немцу, смоляных факелов с трудом пробивались сквозь висевшее под потолком мутное облако дыма и испарений. Шум голосов и впрямь был похож на грохот прибоя — здесь можно было кричать во всю глотку и не услышать собственного голоса. За грубыми дощатыми столами пили, жрали, играли в кости, орали богохульные песни и лапали полуголых девок обросшие грязными бородами люди, от одного взгляда на которых вдоль позвоночника пробегал колючий озноб. Повсюду, куда ни глянь, видны были разинутые волосатые пасти с кривым частоколом гнилых зубов — орущие, храпящие, изрыгающие хулу, норовящие во что-нибудь вцепиться — то ли в кусок мяса, то ли в глотку ближнего. Сквозь прорехи истлевших лохмотьев сверкала потная плоть в серых разводах грязи — то коричневая, то мертвенно-бледная, то мужская, то женская.

Герр Пауль оглянулся, но бородатый Вергилий, в сопровождении которого он спустился в этот ад, уже куда-то исчез. С огромным трудом подавив в себе здоровое желание бежать отсюда без оглядки, немец задержал дыхание, как перед прыжком в воду, и храбро двинулся вперед. Он протискивался между столами, разгребая галдящую толпу, расталкивая, расплетая, перешагивая, а то и наступая на вытянутые руки и ноги, ибо иного способа передвижения здесь не существовало. Густой, как студень, смешанный запах скотобойни и помойки забивал ему ноздри, под ногами хрустели и чавкали разбросанные по полу объедки и битое стекло. На него никто не оглядывался, не показывал пальцем и вообще не пялился, однако краем глаза иезуит все время ловил на себе косые, заинтересованные взгляды. Наконец он высмотрел то, что искал, — свободное место за маленьким, всего на двоих, столиком в самом углу, более напоминавшим поставленную на попа винную бочку, каковой он при ближайшем рассмотрении и оказался.

За столиком уже сидел какой-то косматый оборванец — не столько, впрочем, сидел, сколько лежал, вытянув перед собой прямые, как палки, костлявые руки и уронив на залитые водкою доски темное лицо. Не видя иного выхода, герр Пауль подошел к нему, взял за шиворот и оттолкнул от стола, чтобы освободить себе место. Внутри у него все мелко дрожало от страха и отвращения, но внешне он держался уверенно и независимо — так, словно был завсегдатаем этой клоаки и ничего здесь не боялся.

Оборванец, которого герр Хесс так бесцеремонно оттолкнул, привалился к облезлой кирпичной стене, с отчетливым стуком ударившись о нее головой, и завалился спиною в угол. От удара он не проснулся, а лишь дважды чмокнул расквашенными, черными от запекшейся крови губами и захрапел. Голова его свесилась набок, и герр Пауль разглядел светлую полоску шрама, пересекавшую жилистое, поросшее курчавым волосом горло.

— Майн готт, — пробормотал немец, осторожно присаживаясь рядом со спящим и брезгливо отставляя в сторону пустой полуштоф, послуживший, без сомнения, причиной столь крепкого сна, — майн готт, если я нуждался в подонках, то здесь их целый легион!

Он пощупал в кармане пистолет. Пистолет лежал на месте. Герр Пауль отлично понимал, что два выстрела, пусть даже смертельных, вряд ли спасут его в случае какой-нибудь неприятности, но компактная тяжесть оружия, оттягивавшая книзу его карман, все равно успокаивала.