Руководящие идеи русской жизни

Таковы определения государственного права. Оно говорит, что такая Верховная власть необходима и неизбежна, что только она может создавать гармоническое развитие общественных сил, которые без нее неизбежно вступают в разрушительную борьбу. Это истины, совершенно твердо принятые. Все мыслители, имевшие научное значение и заслуги, приблизительно одинаково ее формулируют.

Но в настоящее время их согласие далеко не столь же твердо в отношении форм Верховной власти.

Практика исторической жизни и анализ политической науки показывают, что государство может возникать и организовываться на нескольких неодинаковых началах Верховной власти. Мы не можем ни понимать государства, ни организовать его, ни поддерживать его правильного действия, не уяснив себе этих различных принципов Верховной власти, их сущности, их отличий. В этом отношении, однако, даже среди серьезных мыслителей замечается шаткость и противоречие понятий.

Совершенно бесспорно, что в государственных отношениях проявляется власть именно Верховная. Но государство — есть ли это сама Верховная власть? Почему власть государственная получает характер именно Верховный, владычествующий? Неясность понимания этих вопросов отзывается особенными запутанностями в так называемом конституционном праве. Необходимо разобраться в указанных понятиях.

В этом отношении прежде всего должно заметить, что государство и Верховная власть вовсе не одно и то же. Точно так же государство не порождает Верховной власти. Верховная власть порождается из самой нации, из того же общества, которое мы видим разбитым на мириады мелких и частных слоев и союзов. Подобно тому, как люди сплачиваются в эти мелкие союзы, так, по мере развития национальной жизни, начинает обнаруживаться в сознании всех, что над всеми этими частными лицами, группами и семьями есть или должна быть некоторая высшая сила, сила для всех обязательная, объединяющая все частные и групповые интересы.

Какая же эта сила? Ниже мы рассмотрим это подробнее. Иногда — это есть сила большинства, массы, иногда это сила справедливости, иногда сила опыта, знания, авторитета. Но какова бы она в представлении нации не оказывалась, во всяком случае обнаруживается, что для совместного существования всех этих лиц и групп необходима некоторая высшая, верховная, надо всеми ими владычествующая сила. Эта-то сила в лице своих конкретных выразителей и составляет Верховную власть.

Государство не может появиться, пока в нации не явилось сознание Верховной власти и не имеется ее конкретных выразителей. Лишь тогда, когда выработано то и другое, может явиться государство как создание уже Верховной власти. Верховная власть сплачивает около себя нацию на основании своего собственного принципа. Делается это в течение нескольких месяцев или нескольких столетий, во всяком случае получается государство, то есть нация, соединенная под одной Верховной властью во всем, что, по сознанию нации, выражающемуся в данном принципе Верховной власти, требует общего, обязательного единства.

Необходимо тщательно разграничить эти три явления и понятия: нация, Верховная власть и государство. При самой тесной связи между собой они имеют каждое свое особое существование и могут даже приходить в столкновение. Это случаи, конечно, болезненные, но патология во многом объясняет законы физиологии.

Вообще нация есть вся масса лиц и групп, коих совместное историческое существование порождает идею Верховной власти, надо всеми ими одинаково владычествующей, а также выдвигает конкретных представителей этой идеи.

Верховная власть выражает то, что во мнении нации составляет объединяющую всех силу, и притом не в виде лишь отвлеченного принципа, а также в конкретном представительстве его.

Государство в широком смысле есть нация, поскольку она объединена Верховной властью в одной организации. Нация, однако, живет с государством лишь некоторой частью своего существования; также и каждый член нации есть лишь отчасти член государства, насколько этого требуют его права и обязанности, определяемые Верховной властью.

Государство в тесном смысле есть вся та организация нации, которая потребна для осуществления целей объединения ее. Не должно также смешивать государства с правительственным механизмом, которого задача быть орудием Верховной власти для осуществления целей государства. Эта организация системы управления тем более не должна быть смешиваема с Верховной властью.

Заметим также мимоходом, что самая идея управления, свойственная данной форме Верховной власти, должна быть лишь с большой осторожностью определяема по наличной системе управления, которая обуславливается не одной внутренней логикой Верховной власти, но множеством исторических случайностей, и представляет всегда многое, существующее даже в прямом противоречии с собственно идеей данной формы Верховной власти.

VII Простота принципа Верховной власти. — Сложность принципов управления. — Монархия, теократия, демократия. — Ложное учение о «современном» государстве

Итак, Верховная власть есть объединительная национальная идея, воплотившаяся в конкретной силе и организующая государство.

Из истории известно, что организация управления государством представляет чрезвычайное разнообразие форм. Но собственно формы Верховной власти очень немногочисленны, и если организация управления представляет весьма сложное сочетание различных принципов, то принципы Верховной власти, наоборот, всегда просты. В этом случае приходится стать в полное противоречие с современным государственным правом, которое говорит о каких-то новых началах Верховной власти, будто бы открытых в настоящее время. Это несомненная ошибка, характеризующая лишь трудность разобраться в политических явлениях современности.

Оставаясь на почве фактов, современная политическая наука прекрасно знает, что все основные начала Верховной власти действовали у разных народов с незапамятных времен. Эти основные начала, создающие основные формы Верховной власти: монархия, аристократия и демократия. Ничего, кроме этих основных форм, оставаясь на почве фактов, нельзя найти и ныне, как не было никогда. Но, попадая под власть современных ходячих мнений, наши ученые, подобно массе общества, чувствуют потребность убедить себя, будто бы в настоящее время политическое творчество европейских народов создает что-то особенное, невиданное и неслыханное, и в то же время будто бы «совершенное». Популярное понятие о «прогрессе» подчиняет себе мысль людей ученого слоя. Отсюда возникает крайне спутанное учение о «современном государстве», его совершенстве, универсальности и т. п.

Особенно тяжело все это отзывается на русской науке, которая вместо изучения политических фактов, имеющихся у нее налицо, склонна усматривать свою задачу в пересадке к нам «совершенных» учреждений. Вина первоначальной ошибки лежит, впрочем, на европейских учителях нашей подражательной науки.

Под давлением популярного, уличного требования «свободы», под которой масса сама не знает, что понимать, такой крупный ум как Блюнчли пытается переделать классификацию государств, чтобы очистить в них место этой «свободе» в виде «контроля» подданных над правительством. Эта замечательная идея в сущности отрицает все, что сам же Блюнчли говорит о существе Верховной власти. В самом деле, если контроль подданных не может заставить Верховную власть изменить способ действия, то какой в нем смысл? Если же подданные в результате контроля могут заставить Верховную власть действовать иначе, то, значит, Верховная власть им подвластна. Значит, последнюю инстанцию составляют подданные, а не власть. Значит, настоящую Верховную власть составляют подданные.

Эту логическую нелепость учение Блюнчли принимает только потому, что не видит действительности «современного государства». На самом деле оно составляет не что-либо существенно новое, а просто-напросто есть новое появление демократии в качестве Верховной власти. Только поэтому и является требование «контроля» со стороны этих якобы «подданных». На самом деле они в Европе уже не подданные, а носители Верховной власти, то же «правительство», которое Блюнчли по старой памяти продолжает считать «Верховной властью», уже давно перестало ею быть, а стало лишь «делегированной» властью, народным комиссаром, исполняющим веления Верховной власти народа. Вот что имеется в европейской действительности. Что касается контроля подданных над Верховной властью, то этой возможности нет и теперь, как никогда не было. Отдельный гражданин «современного» государства точно так же не может «контролировать» самодержавной народной воли, как русский подданный не может этого делать в отношении своего Государя.

Не замечая абсурда, вводимого им в науку, Блюнчли рисует «современное» государство так:

«Хотя в период от конца средних веков до XVIII века в лице абсолютной королевской власти возобновился, казалось, абсолютизм древнеримских императоров, но народы скоро снова вспомнили свою естественную (?) свободу. Начинается борьба за политическую свободу против абсолютизма правительства. Государство снова становится народным, но в более благородных формах, чем в древности. Средневековое сословное устройство служит преддверием нового представительного государства, в котором народ представляет себя в лице лучших (?) и благороднейших (?) своих членов». Определяя новую «конституционную монархию», он говорит: «Конституционная монархия некоторым образом заключает в себе все другие государственные формы. Но, представляя собой наибольшее разнообразие, она не жертвует (?) для него гармонией и единством. Она предоставляет аристократии свободное поприще для проявления ее сил и ее духовных способностей; на демократическое направление народной жизни она не налагает оков, а оставляет за ним свободное развитие. Она признает даже идеократический элемент в виде почитания закона».