Румянцевский сквер

— Надо бы мне к ней съездить, — сказал Колчанов. — И к Петрову надо. Что-то плохо я хожу.

— Давай-ка посмотрю твои ноги. Приляг на тахту.

Ноги отца ей не понравились.

— Видишь, опухли. Тут больно? А тут? Да… Возможно, эндартериит. — Нина покачала головой. — У меня было такое подозрение, я привезла троксевазиновую мазь.

Она объяснила, как делать на ночь компрессы с этой мазью. И потребовала, чтобы завтра же отец отправился в поликлинику, взял направление на анализы — на протромбин, на сахар.

— И брось курить! Папа, умоляю, умоляю! Ты просто не представляешь, как опасно для тебя курение!

3

У Владислава Масловского висел большой японский календарь, а с календаря обворожительно улыбалась японочка в красном бикини на морском берегу — словно обещала ласку и прочие радости на будущий девяносто первый год.

Следователь Ильясов, войдя в кабинет, внимательно посмотрел на японочку и пожевал губами, как бы пробуя незнакомую пищу. Он был немолод и франтовато одет. Воротничок рубашки у него был с пуговками на уголках, галстук — космической тематики, с изображением спутника. На крупном носу прочно сидели очки.

— Владислав Брониславович, — старательно выговорил он имя-отчество Масловского, — прошу подробно рассказать о вечере, который предшествовал избиению и ограблению Гольдберга.

Он поставил перед собой диктофон.

Кафе было еще закрыто, но доносились из кухни невнятные голоса, быстрый стук ножа Богачева. За стойкой бара Квашук звякал фужерами и насвистывал нечто неритмичное.

У Влада вид был усталый, только вчера он возвратился из утомительного автопробега по области. Теперь, когда Лёня Гольдберг выбыл из строя, приходилось ему закупать продукты. Да если бы просто приехать и купить — то дело не хитрое. Но окрестные совхозы мясо продавали неохотно — желали свой продукт обменять на стройматериалы, на шифер, на удобрения. Черт знает что творилось в хозяйствах: деньги, даже живые, наличные, все более теряли привлекательность.

Влад разгладил свои толстые усы, словно приклеенные к узкому бледному лицу, и стал рассказывать о том вечере — как Бахрушин затеял скандал из-за того, что дочка помогает тут, в кафе, и оскорбил Гольдберга и его, Масловского, и лез в драку, и пришлось силой выпроводить пьяного скандалиста.

Ильясов слушал с непроницаемым видом. Его лицо с синими от бритья жестких волос щеками не выражало ничего, кроме, пожалуй, скуки. Можно было понять следователя: дело дохлое, у ограбленного отшибло память, единственная версия — Бахрушин — сомнительна. Отнятые двадцать тысяч — деньги не малые, но и не такие, чтобы — ах! Дело, в общем, мелкое и вряд ли будет раскрыто — повиснет, как тысячи других…

— Моя жена, — говорил Влад, — уверена, что Бахрушин, ее бывший муж, ни в коем случае не мог…

— С вашей женой, — прервал его Ильясов, — будет отдельный разговор. Прошу пояснить: каковы мотивы у Бахрушина? Почему он оскорбил Гольдберга и вас?

— Ему не нравится, что Марьяна… его дочь… что она помогает нам в кафе.

— Она работает официанткой?

— Понимаете, мы не общепит, у нас кафе свое. Частное. И члены семьи в свободное время помогают…

— Вы платите ей зарплату?

— Нет.

— Бахрушин был обозлен именно этим?

— Он считает, что мы эксплуатируем Марьяну. Она же школьница выпускного класса. Он хотел ее увести из кафе, она вырвалась. Я попросил Бахрушина успокоиться, он крикнул: «Я тебе покажу, полячишка». Дословно. И ударил меня…

— Вы поляк?

— Да, по отцу. Отец был полковник Советской армии…

— Дальше? Куда он вас ударил?

— По уху. Гольдберг стукнул его по руке. Вот так, ребром ладони. Бахрушин бросился на Гольдберга, но тут подоспел Квашук, наш бармен. Втроем мы вывели Бахрушина и его собутыльника из кафе.

— Опишите собутыльника.

— Ну, я не очень приметил. Долговязый, в клетчатом пиджаке — это все, что могу сказать.

— Бармен Квашук здесь? Позовите его.

Алеша Квашук вошел с широкой улыбкой, с порога предложил выпить коньяку. Ильясов повел на Квашука свой крупный нос, сухо сказал:

— Я вызвал вас не для того, чтобы выпивать. Сядьте и отвечайте на вопросы.

Присмиревший Квашук рассказал, как выводили из кафе Бахрушина с клетчатым напарником.

— Слышали ли вы угрозы Бахрушина по отношению к Гольдбергу?

— Он, конечно, ругался, когда вытаскивали. Матерился.

— Гольдбергу, отдельно, угрожал?

— Отдельно? Н-нет, не помню. Он орал, напарник усадил его в машину, в «Волгу» черную, и они отвалили.

— Товарищ следователь, — сказал Влад. — Вот насчет угроз. За день до этого, еще кафе было закрыто, постучались двое. Я думал, они пришли от поставщика, впустил их сюда, в кабинет. А они — давай, говорят, тридцать кусков.

— Рэкетиры?

— Да. Я отказался, они ушли с угрозами.

— Опишите их внешность.

— У обоих такие, знаете, узко посаженные глаза. Один безусый, а второй — с черными усами. В нейлоновой куртке, синей с красным. И очень нервный.

Ильясов записал приметы в блокнот. В задумчивости постучал ручкой по столу.

— Так, — сказал он. — Ушли с угрозами. Не видели ли этих рэкетиров на следующий день? В тот вечер, когда был скандал с Бахрушиным?

— В кафе их не было. Грозились прийти, но не пришли.

— А около кафе? Может, наблюдали, выжидали?

Влад пожал плечами. Странный вопрос. Только у него и забот, что выглядывать на улицу, глазеть на прохожих.

— Товарищ начальник, — сказал Квашук, — я в тот вечер был за швейцара. Вообще-то не мое это дело, я бармен…

— Говорите конкретно.

— Ага, конкретно. Меня доктор предупредил, что могут прийти нехорошие гости…

— Какой доктор?

— Да вот же, — кивнул Квашук на Влада, — они же раньше плавали судовым врачом. С одного парохода мы.

— Дальше.

— А дальше я и посматривал. Кто да что. Возле кафе стояли машины — «Москвичи» доктора и Гольдберга, черная «Волга». И еще одна была машина, в ней сидели люди. Я еще подумал, чего они сидят, не заходят в кафе, может, ждут кого…

— Что за машина и сколько было в ней седоков?

— «Жигуль», шестерка. А сидело не то двое, не то трое. Снег же шел…

— Номер машины? Цвет?

— Так снег же шел. Первые две цифры девать и два. Машина белая. А может, серая или… Ну, светлая. Когда снегом залепляет, товарищ начальник, то — не знаю, как вы, а я плохо вижу.

Следователь Ильясов внимательно посмотрел на Квашука, и тот сердечно, как родному человеку, улыбнулся ему. Ильясов, не отвечая на улыбку, перевел взгляд на календарь, на японочку в красном бикини.