Руны Вещего Олега

– Нет, сыне, они не так глупы, прилюдно казнить не станут, хоть сила у них, да всё одно народа боятся, – заметил волхв, задумчиво глядя на работу своего помощника. – Видишь, как оно всё не по-божески складывается: то хазары пришли, народ обирали и били, требуя побольше дани; то Аскольд явился с варягами и нурманами, хазар прогнал, да потом с визанцами сдружился, князя Дира убил, а народ киевский в чужую веру силком тянет. Беда, кругом беда Руси приспела, и нет силы, кому против сей беды народ собрать и направить. Я вот от варягов с Новгородчины ушёл, так они, на тебе, тут объявились, неподобства творят. Ладно бы Аскольд с дружинниками да торговцами сами крестились, то их дело, народ-то почто в веру чужинскую загонять? Кудесников византийских привёз и власть им полную дал. Оттого и не сдержался я. Потому на всякий случай письмена древние надо подальше запрятать, чтоб только мы с тобой знали.

– Большую-то часть мы вчера снесли, последняя осталась, – желая хоть чем-то ободрить учителя, молвил Дубок. – Трав бы ещё добавить, – заметил он.

– Слазай на горище над мовницей, там чернобыльник уже должен был высохнуть.

– Добре, отче, я мигом! – И потворник, подхватив суму для трав, вышел из жилища.

«А ведь как повзрослеет да в силу войдёт, то и вовсе богатырь будет», – с гордостью сам себе проговорил кудесник, глядя ему вослед и отмечая крепкую стать ученика. Мысли сами собой вернулись к той их случайной встрече, хотя Хорыга, как и любой волхв, в случайности не верил, но разумел их как знаки божеские, которые только понять надобно.

* * *

Он проходил тогда по небольшой веси и на околице узрел дерущихся мальцов лет от девяти до тринадцати. Причём бились четверо против одного, и хоть был тот один уже в кровоподтёках и ссадинах и ростом поменьше, но, утирая разбитый нос, не сдавался и не убегал прочь. Крепкий как кряж, малец упорно сопротивлялся, даже когда его гурьбой свалили наземь.

Рассерженный волхв стукнул оземь своим посохом и так рыкнул на драчунов, что те как горох рассыпались в стороны и сторожко замерли у кустов.

– А ну, прекратить свару, хазарские дети! – грозно насупил кудесник брови.

– Мы не хазарские дети, – ответствовал старший, с расцарапанной щекой и подбитым глазом.

– Как не хазарские, коли вчетвером на одного навалились, разве неведомо вам, что сие не по прави? – промолвил волхв с такой укоризной в голосе, что мальцы потупились.

– Так он нашего пса забрал и не отдавал, – молвил средний, потирая шишку на лбу.

– Потому забрал, – подал наконец голос тот, кого били, с трудом шевеля разбитыми в кровь устами, – что вы в него хотели из лука стрелять.

Будто чуя, что говорят про него, к мальцу подбежал чёрный с рыжими подпалинами на боках щенок с обрывком пеньковой верви на худой шее.

Хорыга спросил мальца о родителях.

– А тебе-то что? – с некоторым вызовом ответил тот, привлёкши к себе щенка и стараясь ещё дрожащими после схватки руками развязать узел верви.

– Его отец с дерева сорвался, хребет повредил, с ложа не встаёт, – молвил кто-то из недавних соперников.

– А тебя кто за язык дёргает? – явно озлился на него малец и уже опять готов был вступить в драку.

– Ну будет, будет, – успокоил их волхв. – А не угостит ли меня твоя матушка квасом, что-то в горле пересохло, – обратился он к мальцу. – Как зовут-то тебя, воитель? – спросил старик по дороге.

– Дробком кличут, – нехотя отвечал тот, поглядывая на бездомного щенка, что осторожно трусил рядом со своим отчаянным спасителем.

– Опять что-то утворил? – испуганно всплеснула руками мать, узрев изорванную, в бурых пятнах рубаху, припухшие уста и ссадины на лике сына. А когда следом в дом вошёл незнакомый старец с волховским посохом, то и вовсе обмерла от страха.

– Здрава будь, хозяйка, ничего худого с твоим сыном не стряслось. К тому же он рёк, что такого квасу медового, как его мать делает, я более нигде не испробую.

– Квасу, какого квасу? – растерянно переспросила огнищанка. Потом с явным облегчением махнула крепкой, привыкшей к любому труду рукой. – Так квасу… да, у меня есть. – Она засуетилась с посудой, а потом, сунув в руки сына большую глиняную крынку, велела ему сбегать в погреб.

Когда молчаливый отрок вернулся в дом с крынкой, доверху наполненной холодным квасом, то застал мать сидящей за столом с незнакомцем, они о чём-то негромко беседовали. Воспользовавшись этим, Дробок тихо ускользнул, чтобы умыться в ручье и попробовать отстирать с рубахи кровь, пока она ещё свежа. Но вскоре за ним прибежала младшая сестрёнка и сказала, чтоб он быстро шёл домой. Оказалось, что его случайный избавитель, отставив посох, оглядывает спину отца, который после падения с сосны и удара о корягу потерял силу в ногах и не мог ходить.

– А ну-ка, сыне, придержи отца, вот так, а теперь так, а теперь давай с тобой осторожно его перевернём на бок, вот так, добре, – неспешно приговаривал гость, осматривая хворого.

– После того как Брячеслав упал, мы знахаря позвали, он сказал, что коли начать кости ему править, то может беда случиться и он вовсе помрёт, – всхлипывая и утираясь концом головного повоя, рекла огнищанка. – Два лета уже так лежит. На Дробка теперь столько забот легло, и по хозяйству, и вместо Брячеслава товар купцам в Киев возит, кули тяжёлые им таскает…

– Ничего, хозяйка, всё будет ладно, а сын у тебя не Дробок, а настоящий Дубок! – одобрительно проговорил волхв, ощупывая перстами хребет хворого. – Всё верно ваш знахарь растолковал, – молвил он, – коли чуть ошибётся костоправ, плевра, в которой спинной мозг заключён, повредиться может, и он вытечет, как жир из дырявого кувшина.

Почти седмицу пробыл у огнищан волхв Хорыга. Через день топил Дубок, как называл его волхв, мовницу, но не до удушливой, нестерпимой жары, а так, как велел кудесник, в четверть обычного, чтоб у лежащего в мовнице отца появлялись на теле только крупные капли пота, после чего звал кудесника, и тот начинал свою волшбу. Дубок при этом прилежно выполнял всё, что тот ему велел. Поворачивал отца то на спину, то на живот, придерживал его тело там, где говорил Хорыга.

– Давай-ка, пробуй сам, ничего особо хитрого тут нет, – ободряюще говорил мальцу старик. – Кладёшь три перста хворому на хребет и ведёшь сверху вниз. Коли какая косточка от общего порядка ушла, ты боковыми перстами почуешь, а коли вдавилась или, наоборот, выше других торчит, то средний из трёх твоих перстов о том подскажет.

– Так ведь темно в мовнице, видно плохо, – нерешительно возражал Дробок.

– А тебе видеть и не надо, ты перстами чуять должен да сердцем своим. Персты-то научить чувствительности можно, для того особые управы есть, а вот сердцем зреть сложнее, дар божий нужен, который тоже, конечно, растить и холить надобно каждодневным трудом. А у тебя сердце доброе, к тому ж хворый – отец твой, так что всё у тебя получится, – уверял кудесник.

– Вот тут, ниже лопаток, кажись, одесную ушла кость, – не совсем уверенно молвил малец. – А тут, ого, одна торчит выше всех в ряду, а эта вниз ушла в тело, будто решила за соседними спрятаться…

– Верно, молодца, будет толк у тебя в волшбе, будет! – довольно и, как показалось, с облегчением молвил кудесник.

– А как исцелить сии сдвиги, как, скажем, вытащить ту косточку хребтовую, что под другие почти спряталась?

– А вот это мы сейчас и будем сотворять, только помалу и со всем тщанием. – И кудесник с каким-то еле заметным трепетанием перстов, похожим на мелкую дрожь, принимался ладить косточки.