Русь (Часть 3)

В настроении мрачности, какое было теперь у Валентина, он даже не проявлял и тех чувств, которые хотя и пугали Нину, но нравились ей.

– Самое ужасное у мужчин - это их способность думать, - говорила однажды Нина Черкасская Ольге Петровне.
– Некоторые думают так, что на них хочется накричать за это, как, например, профессор; другие думают так, что около них скучно, вроде, прости меня, Павла Ива-новича. Но Валентин... он даже не думает, а он делается такой, что я начинаю бояться. Может быть, на него так действует эта война?

– Я поговорю с ним, - сказала Ольга Петровна и прошла к Валентину в кабинет, в то время как баронесса стояла и со страхом смотрела ей вслед, пока она не скрылась за дверью.

– Что с тобой?
– спросила Ольга Петровна, войдя в кабинет к Валентину.

Валентин при ее появлении, по своему обыкновению, корректно встал.

– Мне кажется, ничего особенного.

– Ты чем-то испугал Нину, и потом, правда, ты нигде не показываешься, точно потерял ко всему интерес.

– Когда что-нибудь видишь много раз, то является желание израсходовать время на новое. Притом я чувствую в воздухе перемену, и мне становится... тесно.

Ольга Петровна придвинула свой стул поближе и, с улыбкой положив руку на колено Валентина, сказала, заглядывая ему в глаза:

– Быть твоей любовницей, не любя тебя, - хорошо. Но быть женой или любить тебя - ужасно. Ты это знаешь?

– Ну, чем же ужасно?
– сказал Валентин.

– Тем, что ты никого и ничего не любишь.

– Я люблю жизнь и волю, - ответил Валентин, подойдя к окну и рассматривая облака.

– Но эта твоя любовь мне представляется тоже страшной...
– сказала Ольга Петровна, прищурив глаза и глядя на Валентина, - страшной потому, что в ней нет жалости и есть великое безразличие к... частностям. Ведь все люди для тебя - частности.

– Ты умная женщина, - сказал Валентин, несколько времени посмотрев на Ольгу Петровну и чуть улыбнувшись.

– Это признание факта или увертка от ответа? Как понять?

– Как хочешь.

– А ты сам-то как думаешь?

– Я вообще не думаю. Я живу и смотрю. Это тоже неплохо.

Ольга Петровна несколько времени молча смотрела на него, потом, рассмеявшись, сказала:

– Но как ты можешь жить с ней, я этого не понимаю. Не понимаю! повторила она с веселым недоумением.

– Отчего же, у нее тело хорошее и душа простая, почти первобытная.

– Но ум, Валентин?!

– Я не люблю умных женщин, потому что ничего нет глупее их.

– Благодарю вас, - сказала Ольга Петровна, поклонившись и разведя руками, - это говорится вслед за тем, как только назвал меня умной женщиной.

– Ты просто умна, и только, а это нечто другое. Мы с тобой сейчас выпьем за жизнь, - сказал Валентин, подходя к ней и кладя руку ей на плечо, - я чувствую, что она что-то хочет принести нам и широко раздвинуть для нас двери познания.

– Хорошо, но прежде скажи, куда ты дел милого мальчика Митеньку Воейкова. Он мне нужен.

– На что он тебе нужен?

– Нужен!
– сказала с упрямой и хитрой усмешкой молодая женщина.

– А, это хорошо. Понимаю. Если есть это, - значит, есть и жизнь. Выпьем, быть может, в последний раз, за нее, за необъятную жизнь. А Митеньку я никуда не девал. У него кое-какие перемены в жизни. А какие - ты об этом узнаешь от него самого.

Вошедшая в кабинет Нина чуть не вскрикнула от радостного умиления.

– Кончилось?..
– только спросила она.

– Что кончилось?
– спросил в свою очередь Валентин, набрав на лбу складки, и, не пони-мая, посмотрел на нее.

– Кончилось, слава богу, - сказала она успокоенно и, не отвечая на его вопрос, подстави-ла свободный стакан.

Но, как потом оказалось, радость ее была преждевременна. Ее ждала большая неожидан-ность со стороны Валентина, а вслед за этой неожиданностью - скандальная неожиданность со стороны ее самой...

VII

Загадочное настроение Валентина разрешилось тем, чего баронесса Нина совсем не ожида-ла от него, и это привело ее впоследствии к тому сверхъестественному положению, в какое она попала.

Валентин вдруг совершенно неожиданно уехал в Петербург.

Приехавший к нему Федюков застал его за сборами.

Он укладывал свои знаменитые два маленьких чемоданчика.

– Уже собираешься? Значит, едем?
– спросил Федюков, остановившись посредине комнаты в своем пробковом шлеме и пыльнике. И сделал уже движение куда-то бежать, не дожидаясь ответа.

– Нет, я пока не на Урал, - сказал Валентин, сидя над раскрытым чемоданом и снизу посмотрев на Федюкова.

– А куда же?
– спросил Федюков тем же торопливо-испуганным тоном, с широко раскрытыми глазами.

– Съезжу в Петербург.

– В связи с событиями?

– Нет, кажется, без связи.

– Так зачем же ты едешь?

– Не знаю, просто решил.

– Что же ты мне раньше не сказал, что собираешься; я бы тоже поехал.

– Да я и не собирался, - сказал Валентин.

– Когда же ты решил?
– спрашивал Федюков тревожно, стоя перед сидящим на полу Валентином все еще в пыльнике и не снимая шлема.

– Когда решил?
– сказал Валентин.
– Да вот сейчас, пил кофе и решил: видишь, даже стакана не допил. Федюков озадаченно посмотрел на стакан.

– Надолго, по крайней мере, едешь?

– Нет, на один день.

– Постой, сегодня у нас понедельник, вторник ты там, среда - в дороге, четверг... значит, в четверг приедешь?

– Приеду, - сказал Валентин.

Федюков, освобожденный, выпустил дух и снял шлем с потной головы.

– Фу, черт, а я было испугался, что надолго едешь, - сказал он, вытирая лоб платком и садясь в кресло по другую сторону чемоданов, против Валентина.
– А вдруг задержишься?..
– И Федюков испуганными глазами поглядел на Валентина, держа платок в руке, поднятой к голове.

– Нет, не задержусь, - сказал Валентин.

– Ради бога, не задерживайся.

– А чего ты так беспокоишься?

– Как же, помилуй!..
– сказал Федюков, сидя в кресле и подняв вверх руку с платком.
– Ведь с тобой только и отвожу душу. Если бы не ты, давно бы убежал из этого болота, потому что я не могу... не могу...
– Он махнул рукой и, расстроенно откинувшись на спинку кресла, стал смотреть в сторону.