Русь против европейского ига. От Александра Невского до Ивана Грозного
Шрифт:
В Пскове понимали, насколько шатка их победа, а потому горожане сочли за благо обратиться с просьбой о помощи к мятежным братьям Ивана III. Андрей Углицкий и Борис Волоцкий в это время находились в Великих Луках, где отсиживались от своего грозного брата. Выжидали. Вот тут-то и появились псковские послы с просьбой о помощи. Этот факт зафиксирован в Псковской III летописи. По большому счету, с одной стороны, мятежникам было наплевать на псковские проблемы, но, с другой, они являлись представителями московского княжеского дома и просто обязаны были отреагировать. Их брат Иван не вечен, и случись с ним что – как знать, – и один из них может стать великим князем. А как тогда вести дела с Псковом и Новгородом? Не простят им отступничества в трудные времена.
В итоге Андрей с Борисом решили псковичам помочь. Поэтому
Всего стояние под Псковом продолжалось пять дней. «Магистр, испытав неудачу, распустил войско: сия оплошность дорого стоила бедной земле его», – подвел итог этой войны Николай Михайлович.
Между тем псковичи предложили мятежным князьям совместный поход в Ливонию, так сказать, по горячим следам, и они сначала дали добро.
Андрей с Борисом прибыли во Псков, но то, что произошло дальше, напоминало дурной сон.
Когда горожане предложили князьям вместе с ними идти на Ливонию, то те отказались наотрез. После десяти дней бесполезных препирательств братья покинули город и отправились восвояси, однако то, что произошло на обратном пути, не лезло ни в какие ворота: «Не оучинивше ничего же добра; и почаша по волости грабити» (Псковская III летопись).
Возникает закономерный вопрос – а чем такие защитники лучше тех же самых немцев? Ответ прост – ничем. Чтобы выпроводить этих двух деятелей из Псковской волости, горожане вместе с князем Шуйским дали им 200 рублей, а затем еще пятнадцать. И лишь после этого братья убрались в Новгородские пределы.
Довольно часто можно встретить мнение о том, как жестоко обходился Иван III со своими братьями. В качестве наглядного примера приводят того же Андрея Горяя, который в дальнейшем был арестован по приказу великого князя: «в малое время удушил в темнице тяжелыми веригами своего единоутробного брата Андрея Угличского, человека весьма рассудительного и умного» (А. Курбский). Что ж, князь Андрей действительно был личностью выдающейся, в его правление Углич и все княжество переживали период расцвета, развивалось каменное строительство, были созданы иконописные и книгописные мастерские.
Все это так.
Но именно князь Андрей постоянно выражал недовольство усилением централизованного государства, и именно он спровоцировал опаснейший мятеж в канун нашествия Большой орды. А то, как он вел себя в дружественной псковской земле, жители которой только что отразили ливонское вторжение, вообще выходит за все рамки. Князь был сам себе голова, авторитетов никаких не признавал, а потому и был опасен для государства. Поэтому жизненный путь его завершился вполне предсказуемо. Как говорится, что посеешь, то и пожнешь.
Между тем для Ливонии наступил час расплаты. Блестяще решив ордынскую проблему, Иван III обратил, наконец, свой взгляд на северо-запад. В поход отправились не только псковичи да новгородцы, но и великокняжеские рати, численность которых доходила до 20 000 человек. Силы были собраны значительные, недаром Н. М. Карамзин отметил, что их было достаточно «для завоевания всей Ливонии; но умеренный Иоанн не хотел оного, имея в виду иные, существеннейшие приобретения: желал единственно вселить ужас в Немцев и тем надолго успокоить наши северо-западные пределы». По большому счету, великий князь был прав, не желая развязывать длительную войну на Западе, ибо, невзирая на то, что Большая орда была вынуждена отступить, обстановка на южных границах все еще была достаточно тревожной. По большому счету, он решил сделать то, что сделал Александр Невский в 1262 году с Дерптом, только в гораздо более крупных масштабах. Русские войска соединились во Пскове и в феврале 1481 года начали наступление в Прибалтику.
Московскими полками командовали воеводы Иван Булгак
и Ярослав Оболенский, псковитян вел В. В. Шуйский, а над новгородцами верховодили В. Ф. Шуйский и боярин Иван Зиновьевич Станищев. Вступив в Ливонию, воинство разделилось на три колонны и разошлось по всей стране, нигде не встречая сопротивления, поскольку, как мы помним, вернувшись из похода на Псков, фон дер Борх все свое воинство распустил по домам. Не знал, очевидно, ландмейстер русскую поговорку – не буди лихо, пока оно тихо. Вот это самое лихо он и разбудил, и теперь оно пришло в его земли.Иванов С. В. Поход москвитян
Русские целый месяц свирепствовали во владениях ордена, сжигая все, что может гореть, и разрушая то, что можно было разрушить. Нескончаемые вереницы обозов, заваленных награбленным добром, тянулись на восток, а за ними уныло месили снег тысячи пленников – дворян, купцов, крестьян, их жен и детей. Особенно досталось католическим священникам: «Москвитяне ругались над ними, секли их и жгли, как сказано в бумагах Орденских» (Н. М. Карамзин).
Ландмейстер Бернгардт отсиживался в Феллине, надеясь на неприступность каменных стен, но когда узнал, что русские подходят к замку, не выдержал, собрал барахлишко и ударился в бега.
1 марта русское воинство подошло к Феллину и окружило замок, начав устанавливать осадную артиллерию, а князь В. Ф. Шуйский бросился в погоню за фон дер Борхом. Настырный воевода гнал ландмейстера 50 верст, но так и не сумел догнать – Бернгардт бежал так, что только пятки сверкали! Зато Шуйскому достался весь обоз магистра, который князь и привел под Феллин.
А там уже было жарко, русские громили из пушек и осадных пищалей замковые стены, которые рушились под ураганным огнем. Когда же образовался большой пролом и первая линия обороны пала, то укрывшиеся в верхнем замке рыцари решили вступить с противником в переговоры и предложили выкуп. Просили сохранить всем защитникам жизнь и свободу. Феллин, один из главнейших оплотов владычества ордена в Ливонии, пал.
В знак победы псковичи сняли в замке восемь колоколов, которые впоследствии отвезли Ивану III. Что же касается московских воевод, Ярослава Оболенского и Ивана Булгака, то они неплохо нагрели руки на своем милосердии, положив на карман 2000 рублей.
Можно, конечно, их обвинить в том, что могли бы взять и верхний замок, но, с другой стороны, на кой ляд он им нужен, ведь установки закрепляться на захваченных землях у них не было. А так «возвратились со многим полоном и с наживой, и пришли к великому князю все здравы» (В. Н. Татищев).
Так же был захвачен город Тарваст, и вполне вероятно, что не на шутку разгулявшееся воинство было не прочь еще поколобродить, но приближалась распутица, и потому воеводы повели полки по домам. Примечательно, что епископ Дерпта, который располагал достаточно крупным воинским контингентом, не сделал ни малейшей попытки оказать помощь братьям-рыцарям. Так и отсиделся за стенами. Поэтому понятна ирония Н. М. Карамзина, когда он отметил, что «обстоятельства переменились: Орден три века боролся с Новогородцами и Псковитянами, часто несогласными между собою: единовластие давало России такую силу, что бытие Ливонии уже находилось в опасности». Вывод великого историка лишь в очередной раз подчеркивает очевидность ситуации. Как только власть в единых руках, а вся демократия сводится к разговорам на кухне, так сразу немцам и датчанам в Прибалтике приходится туго. Самостийность Новгорода долго выходила боком всей Руси. К этому моменту его военный потенциал стал ниже, чем был даже в XIII–XIV веках, а как мы помним, он и тогда не мог обходиться без посторонней помощи. Теперь же ему приходилось чрезвычайно туго в борьбе с агрессивными соседями. Правда, склочный характер новгородцев так и не изменился. Это было очевидно еще Карамзину, недаром Николай Михайлович отметил, что «Слабая Держава может существовать только союзом с сильными: ослепленный Новгород досаждал всем и не имел друзей».