Русь. Том II

Революционная масса приветствовала его с таким энтузиазмом за то, что он быстро и безоговорочно присоединился к восставшему народу, несмотря на свой высокий генеральский чин. Со всех сторон сбегался народ. Энтузиазм ещё больше усилился, когда генерал, всё ещё взлетавший с развевающимися полами шинели, крикнул:

— Да здравствует революция!

Качавшие уехали, уже издали махая первому революционному генералу. Путники продолжали своё шествие. Народ всё больше и больше заполнял улицу. Откуда-то появилось красное знамя. Вдруг шедшая посредине улицы толпа дрогнула, впереди показался взвод казаков с заломленными набок бескозырками и пиками у стремян, торчавшими, как частый высокий тростник, над рядами взвода. Лица казаков были озлоблены и вместе с тем испуганы, они как бы не знали, куда им дальше двигаться.

Лазарев вдруг внушительно, с каким-то раздражённым презрением, раздельно сказал генералу, шедшему с беззаботной, сияющей физиономией:

— Снимите бантик!

Генерал испуганно прикрыл грудь рукой. Между тем казаки всё двигались на толпу, не прибавляя шагу. Задние уже начали перебегать на тротуар и нырять в ворота. Но основное ядро толпы продолжало идти вперёд. Кто-то запел «Варшавянку», нестройные голоса подхватили, некоторые из убегавших вернулись с полдороги, как будто пение что-то изменило, и скоро вся толпа подхватила мотив. Митенька видел вокруг себя возбуждённые лица, и точно электрическая искра пробежала по телу — ему тоже захотелось петь и идти вперёд во что бы то ни стало. В особенности, когда он увидел, что рядом с ним идёт молоденькая девушка в белой шапочке.

Расстояние между толпой и казаками всё уменьшалось, и от этого было жутко и весело. Оставалось уже шагов тридцать. Через минуту должна быть перейдена какая-то грань, и свершится что-то страшное.

Митенька взглянул в лицо шедшей рядом девушки. Оно было бледно, но глаза горели каким-то неудержимым блеском. Она оглянулась на него с возбуждённой и признательной улыбкой, как на товарища, с которым делит опасность, но ей нисколько не страшно. И Митеньке тоже стало совсем не страшно.

Вдруг что-то случилось… Шедший впереди толпы студент в пальто и чёрной рубашке сорвал с лохматой головы свою старую фуражку и, взмахнув ею, крикнул:

— Да здравствуют славные казаки!

По толпе пробежала искра, все замахали шапками и, оглядываясь друг на друга, с возбуждёнными, счастливыми лицами кричали изо всех сил. Ещё минута колебания, рука одного казака с бородой и рябым, улыбающимся лицом поднялась к шапке, и за ним ещё десять, потом двадцать, потом уже неизвестно сколько рук — замахали, закричали, заулыбались. И уже уверенно, празднично, как на параде, тронулись вперёд, а толпа, растекаясь на две реки к тротуарам, пропускала их через себя, восторженно-радостно крича, махая шапками и платками.

Вдруг Лазарев раздвинул толпу, быстро вскочил на тумбу и закричал с покрасневшим от напряжения лицом:

— От имени партии социалистов-революционеров приветствую первый революционный отряд славных казаков! Проклятый царский строй, — он поскользнулся на тумбе и чуть не упал, но удержался, — доведший страну до разорения, рухнул, и на наших глазах люди, когда-то охранявшие его, с презрением от него отвернулись и стали на сторону восставшего народа. Славному казачеству — ура!

Улица дрогнула от мощного крика толпы. Потом качали Лазарева. У Жoржа глаз полезли на лоб, когда он смотрел на неожиданного представителя социалистов-революционеров.

— Как же ты. — сказал он, подойдя к нему и дёргая его за рукав.

Но Лазарев не слушал, как человек, который знает, что делает. У него был вдохновенный, потусторонний вид, когда перестают замечать окружающих.

— Приходите завтра в отдел, — сказал он Митеньке и генералу, — вы будете мне нужны.

III

Чем ближе к Невскому, тем больше было оживления. Посредине улицы уже сплошными массами шёл народ с праздничными, возбуждёнными лицами. Вдруг впереди послышались тревожные крики, из-за угла выбежали навстречу шедшим какие-то люди и крикнули:

— Не ходите, там стреляют!

Оттуда же выбежал человек в шапке, с ружьём и, оглядываясь назад, исчез в соседних воротах. Толпа в нерешительности отхлынула. Но мимо неё проскочили и повернули за угол ещё несколько человек в шапках, с ружьями и с пулемётными лентами через плечо. Послышались частые выстрелы, и кто-то крикнул:

— Погнали, погнали!

Толпа бросилась вдоль по улице и в ворота соседних домов. И только по опустевшей середине проспекта шёл, не спеша, оглядываясь в ту сторону, откуда слышались выстрелы, какой-то студент в штатском пальто. Ему кричали, чтобы он спрятался, но студент не обращал внимания, как будто ему было приятно возбуждать своим спокойствием тревогу за себя и внимание. И все опять стали стягиваться в одно место. Нырнувшие под ворота снова показались, и у всех было чувство страха и как будто желание, чтобы опять начались выстрелы, так как в этом было что-то бодрящее, возбуждающее.

Уже некоторые начали перебегать через опустевшее место улицы против переулка, из которого раздались выстрелы, и скоро вся толпа, сперва робко оглядываясь, потом всё смелее, стала перебегать через опасное место.

— Убежали… Это, говорят, двое городовых спрятались на чердаке, — слышалось в толпе.

На углу перекрестка горел какой-то двухэтажный дом. Горький дым, смешиваясь с утренним туманом сырого февральского хмурого дня, застилал улицу. Около пожара стоял народ и смотрел на огонь с жадным выражением. По улице валялись разбросанные полуобгоревшие бумаги, и их разглядывали с любопытством, раскапывая ногами.

— Все бы эти чёртовы гнёзда пожечь надо! — сказал какой-то пожилой рабочий в тёплом пиджаке с чёрными руками.

— Дойдёт черёд, — ответил другой.

Навстречу показалась толпа, в которой виднелись пиджаки рабочих, шинели студентов. Впереди колыхалось на ветру красное знамя из кумача, привязанное к свежевыструганному древку.

— Министры арестованы… Петропавловка взята! — раздалось оттуда, и все стоявшие около пожара замахали шапками и закричали «Ура».

Некоторые бросились узнавать подробности у проходивших. Всем хотелось узнавать ещё и ещё что-нибудь новое, так как настроение толпы требовало большего и большего возбуждения. Восторг освобождения охватил всех. Было приятно, что улицы приняли совсем новый, невиданный прежде облик, что несли свободно красное знамя, о чём неделю назад нельзя было и подумать. Будоражило то, что все точно стали знакомы друг с другом и к незнакомым обращались как к своим. И каждому хотелось сказать какую-нибудь новость, чтобы иметь предлог обратиться, как к близким, к стоявшим вокруг людям.

По Невскому шёл какой-то полк с оркестром впереди. По тротуарам стояли густые шпалеры людей, махали шапками и кричали «Ура». Солдаты, стараясь не расстраивать рядов и сосредоточенно глядя на пятки впереди идущих, тоже кричали «Ура», иногда переводя глаза на тротуары.

— В Думу идут! Перешли на сторону революции, — послышались голоса в толпе.

— Ура!

— У-pa! — подхватывала толпа, и этот протяжный торжественный крик, всё усиливаясь, сопровождал шедших солдат. И когда уже прошли последние и были видны только мерно поднимающиеся и спускающиеся пятки сапог да забрызганные сзади полы шинелей, впереди, как бы снова зарождаясь и нарастая, прокатывалось по широкой улице «Ура».

По Литейному, по Шпалерной двигались сплошные толпы, иногда перебегая на тротуары, иногда останавливаясь, когда проезжал полный солдат с ружьями грузовик, и оттуда кто-то говорил речь. Потом кричали «Ура», шли дальше и опять кричали, когда показывался мчавшийся в неизвестном направлении автомобиль.

Митенька Воейков, отбившись от Лазарева, шёл, сам не зная куда, с толпой и испытывал ощущение восторга и беспричинной любви ко всем. По спине всё время пробегал будоражащий холодок от чувства сопричастности, каким была заряжена вся толпа, залившая улицы.