Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

— А что же Марья Петровна и дети не обедают? — спросил Федюков.

— После поедят, успеют, — сказал Авенир, разгорячённый собственными словами. — Да, вот вам и культурная Европа, а в один момент оказалась на тысячу верст позади нас. Вот тебе и непросвещённый серый русский мужичок, который утверждает на земле высшее человеческое право.

— Однако князя-то спалили…

— Утечка!..

— Вам бы в самую крайнюю партию записаться, — сказал Федюков, намазывая с хмурым видом горчицу на кусок холодного мяса, — теперь, говорят, есть такие, как раз бы вам подошло.

— Мне в партию?! — подскочил Авенир. — Нет, голубчик,

не родилась ещё такая партии, которая бы подошла мне. В шорах и по указке я ходить никогда не буду, в собственной узости никогда не распишусь! Запомните этот момент, говорю это, держа гриб на вилке, а вы скорчили рожу от горчицы. В это время. Запомните!

— Фу! Это чёрт, а не горчица! — сказал Федюков, не ответив на первую половину фразы Авенира.

— Жена сама делает. Ну, великое время переживаем, вы отправляйтесь домой, довольно вам есть, а я сейчас лечу в город, ибо сон жизни окончен! — сказал хозяин, вставая и отодвигая с шумом стул, так что Александр Павлович, только было ухвативший большой кусок мяса, должен был с виноватым видом, давясь, спешно прожёвывать его уже на ходу.

Гости, одевшись, вышли на крыльцо. Авенир, велев запрячь лошадь, тоже вышел к ним на крыльцо так странно одетый, что Федюков и Александр Павлович даже разинули рты от удивления. На нём была солдатская шинель и рваная, солдатская же, шапка с тесёмочками из искусственного барашка.

— Купил у кузнеца, и не из каких-либо гнусных расчётов. Мне сейчас противна всякая одежда, которая отличает меня от народа. Хочу слиться не только внутренне, но и внешне. Прощайте!

Х

Авенир был прав, когда говорил о том, что у власти даже в деревне становятся люди, которые живут мечтой о высшей правде-справедливости. Мужики, когда дошёл до них слух, в первое время проявляли самые лучшие чувства. Они прежде всего видели, что те, на кого они ещё недавно косились — помещики, — вдруг как-то необычайно переменились. Даже Житников стал неожиданно приветлив и почти нежен с мужиками. На вопрос Фёдора, не может ли он подождать за ним долг, с поспешной готовностью отвечал, что ему не к спеху и что если сейчас тяжело платить, то Бог с ними и совсем с деньгами. Дело не в деньгах, а в том, чтобы жить дружно и в мире.

Фёдор пришёл растроганный и рассказал всем. И все были растроганы. А Степан кротко торжествовал. Он как-то забрал всю власть над умами в это первое время. И говорил о том, что теперь всё будет по справедливости, у всех всё будет поровну. На вопрос, когда же это случится, Степан кротко отвечал, что нужно подождать, и всё будет, потому что теперь уже само будет, и делать ничего не нужно. А лавочник, получавший газеты и лучше всех осведомлённый о том, что делается в правительстве, говорил, что нужно подождать, пока выработают новые законы.

— Ну а делить-то когда же будем? — спрашивал Иван Никитич, когда все собрались около богатой избы лавочника на завалинке в одно из воскресений.

— Что делить?

— Как что? Помещичью землю, скотину, инвентарь.

Все замолчали, видимо, с волнением ожидая ответа.

— Как закон выйдет, там видно будет, — ответил лавочник.

— Они там такой закон сочинят, что нам опять одни кочки да бугры достанутся, а вали лучше без закона, так вернее будет, — сказал Захар Кривой, вставая с бревна, на котором сидел. —

Растрясти их — и кончено дело…

Все смотрели на Степана и лавочника, ожидая, что они ответят.

— Тебе бы на большую дорогу выйти, там делёж и вовсе лёгкий, — заметил лавочник.

По лицам замелькали улыбки, и один за другим заговорили:

— Правильно, что за человек злобный.

— У него вместо души-то пар, как у кошки.

— Душа кошачья, а зубы собачьи…

И хорошие чувства размягчения и незлобивости взяли решительный перевес.

— А вон сонинские мужики подпалили своего да растащили, кажному, глядишь, кусок и достался, — злобно сказал Захар.

— Одно зеркало, говорят, разбили, на всю деревню девкам хватило, — подхватил кто-то.

— Там, брат, не одно зеркало…

— Много, значит, добра?

— Много. У них у всех только копни. — заметил Захар, свёртывая папироску и кивая куда-то в сторону головой.

— Я у предводителя в передней был, — сказал Федор, — так боже господи, чего только не наставлено. И всё картинки, цветочки на каждом месте.

— Нам цветочков не нужно, там есть получше цветочков, — мрачно возразил Захар.

— У дурака и разговоры дурацкие, — отрезал лавочник, — какой же с тобой порядок заведёшь, когда ты пойдёшь грабить везде? Тогда и все пойдут, и выйдет разбой, а не порядок.

— Верно, верно, — раздались нестройные голоса. — На всех хватит, если по-божески да по закону будем.

— Дай только законы сочинят, — негромко подсказал Сенька, подмигнув. — Глядишь, ещё дядю Степана позовут, вот законы-то будут.

Некоторые с сомнением оглянулись было на Сеньку, но остальные решительно и с осуждением заговорили:

— Болтай ещё. Сказано — люди, а не звери. И ежели говорят — подождать, значит, надо подождать. — И настроение большинства решительно повернулось в сторону хорошего отношения к помещикам… Воцарилось такое размягчённое дружелюбие ко всем, даже к врагам, что, казалось, специально хотелось найти себе врагов, чтобы и к ним проявить то душевное чувство, какое охватило присутствующих.

Исключение составляли только Захар Кривой, у которого была необычайная злоба и зависть и желание унизить во что бы то ни стало тех, кто прежде стоял высоко, да Иван Никитич, который всё взвешивал, сколько достанется на каждого, если разделить поровну имущество и землю помещиков…

XI

В Петрограде прошли первые дни радости и торжества… Всё мало-помалу возвращалось в свою колею — пошли трамваи, открылись магазины, и нужно было вводить в русло вылившуюся из берегов жизнь. Нужно было дать приложение всем человеческим силам, жаждавшим взяться за работу по-новому. И глаза всех были обращены на новую власть, от которой предстояло получить ясный и чёткий план действий.

Целые десятилетия мечтали о том, чтобы гуманные идеи положить в основу управления государством. Это было бы золотым веком, сказкой, о которой можно только грезить. И новая власть заявляла в лице своих представителей, часто со слезами на глазах, что они счастливы увидеть воплощение этой сказки, этой мечты многих поколений борцов за правду, которые всю жизнь свою положили на сражение с насилием полицейской власти.

Поделиться с друзьями: