Русалка

– А у этого вашего настоятеля, сколько у него кухарок? Две или три? спросил у меня песковоз пан Корецкий.

– Две, и обе очень молоденькие, - ответил я.

– Молоденькие?!
– закричали все песковозы.

– Молоденькие, - говорю.
– Когда у господина настоятеля хорошее настроение, он сажает одну кухарку на стул, наклоняется, подкладывает ладонь под сиденье, как трактирщик, который несет полный поднос пива, и вдруг гоп-ля!
– поднимает красивую кухарку к самому потолку, и юбка кухарки взлохмачивает ему волосы, и он носит ее на стуле по кухне.

– Ого!
– вскричали песковозы.
– Юбка взлохмачивает ему волосы!

– У него точно нимб появляется, - отвечаю, - наш настоятель, господа, силен, как швейцарский бык. Он один из шести детей, и его отец был таким сильным, что, когда сыновья клали на стол орех, он - раз пальцем! раскалывал его лучше, чем щипцы для орехов. Но господин настоятель в младенчестве, да и в детстве был самым слабым из всех шестерых и не годился для работы в лесу, так что родители все спрашивали друг друга - что же нам с ним делать? И отдали его учиться на священника. На ужин у них бывала огромная миска картошки, вся семья садилась вокруг стола с ложками наготове, а потом матушка хлопала ложкой, и все восемь ложек быстро и наперебой ныряли в миску - до тех пор, пока из нее не исчезала последняя картофелина.

Я рассказывал все это с серьезным видом и сам себе кивал в знак согласия, песковозы хотели смеяться, но смех замирал у них на губах. Тут вернулся пан Лойза, он потрясал в дверях склянкой и иглой в раскрытом саквояже - точно таком, с каким ходил холостильщик пан Салвет. И я, сгорая от нетерпения, стянул через голову матроску, а пан Лойза поставил открытый саквояж на стол.

– Так какой же кораблик ты хочешь? Лодочку, яхту, бриг, пароход? спросил пан Лойза и повел рукой, веля песковозам переставить кружки с пивом на подоконник.

– А вы умеете рисовать любые корабли?
– всплеснул я руками.

– Выбирай, - сказал пан Лойза и кивнул одному песковозу, и тот спустил верхнюю часть надетого на голое тело комбинезона и повернулся ко мне спиной: она была сплошь покрыта самыми разными татуировками - русалками, бухтами канатов, сердцами, инициалами, парусниками. У меня глаза разбежались при виде этих замечательных картинок, и мне захотелось одолжить в церковной кружке все-все деньги, все монетки, потому что я возмечтал обзавестись всеми татуировками, какие только увидел на спине и груди песковоза. За любые деньги.

– Выбирай, - предложил пан Лойза.

Я указал на маленький парусник, и пан Лойза, расстелив на столе газету, уложил меня на спину.

– А больно не будет?
– приподнялся я.

Пан Лойза легонько придавил меня к столу, я глядел на потолок, а Лойза сказал, что только немножко пощиплет.

– Значит, кораблик, парень?
– спросил он.

– Кораблик, такой же, на каком плавал Иисус со своими учениками по Генисаретскому озеру, - ответил я и устремил взгляд вверх, я слышал, как двигают стулья, как песковозы наклоняются надо мной, я чувствовал их дыхание, они испускали надо мной свои запахи, а пан Лойза иглой, смоченной в зеленой краске, колол на мне точки, и я погружался в блаженный сон. Песковозы обдавали меня горячим дыханием, мне казалось, что я лежу в яслях, а надо мной склоняются пастухи, и бычок, и ослик, я как будто превратился в младенца Иисуса. И до меня доносились голоса.

– Ого, у этого кораблика будет роскошная корма!

– Лойза, сделай паруса получше!

– Чего там паруса, главное - бока!

– У кораблика должен быть справный штурвал...

И так я лежал навзничь на столе в пивной "Под мостом", когда я просыпался и хотел подняться, пан Лойза локтем нежно опускал меня обратно. Когда же я опять уснул, пан Лойза разбудил меня и принялся собирать свои татуировочные принадлежности.

– Ну вот, малый, кораблик готов, теперь его у тебя никто не отберет, никто не сотрет. А если надо будет, так есть в Праге один доктор, тот самый, что подтягивает артисткам кожу и убирает у них морщины и веснушки, правда, квадратный сантиметр обойдется тебе в шестьдесят крон...

Пока пан Лойза говорил это, песковозы смеялись, они так хохотали, что просто захлебывались в слезах, а я сидел на столе, когда же я захотел взглянуть на кораблик, пан Лойза бросил мне мою матроску, и сам натянул ее на меня, и сам застегнул полосатый воротник. Потом он помог мне надеть на спину ранец, нахлобучил на меня шапочку и поправил якорь и золотую надпись "Гамбург".

– Пан трактирщик, - заказал я, - еще два рома за мой счет.

И я улыбался всем песковозам, а они в ответ смеялись, но не так, как прежде, а немного виновато и больше не смотрели мне в глаза. Я расплатился, причем протянул трактирщику остаток монет, потому что тот, у кого на груди кораблик, обязан быть щедрым.

– Вот, пан трактирщик, это вам на чай, - сказал я, в дверях повернулся, отдал всем честь и, провожаемый громовым смехом песковозов, выбежал в темноту вечера...

На мосту я очутился в гуще метели посреди лета. От реки летели вверх сотни тысяч мотыльков-однодневок, они устремлялись на свет газовых фонарей и падали на брусчатку, возле столбов высились сугробы мотыльков. Они били меня по лицу, а когда я наклонился и сунул руку в мотыльковую кучу, насекомые зашевелились, точно вода закипела. Люди скользили на мотыльках, как на льду. А я шагал вперед, никто пока еще не видел и не знал, что на груди у меня вытатуирован кораблик, который поплывет со мной всюду, куда бы я ни пошел, и когда я буду купаться, когда буду плыть, его нос станет разрезать речную гладь, когда же я загрущу, то разорву рубашку, как Иисус на картинах, Иисус, разрывающий одежды, чтобы показать людям свое пылающее сердце в терновом венце. И на мосту мне пришло в голову, что первым мой кораблик должен увидеть господин настоятель. И я зашагал от одного газового фонаря к другому, прошел через большие ворота и, окруженный крутящимися столбами мотыльков, очутился во дворе дома настоятеля, где сиял фонарь; я миновал огородик и приблизился к освещенным окошкам. По стене, по натянутым бечевкам, вился виноград, я подтянулся и, держась одной рукой за бечевку, другой отодвинул в сторону виноградные усики и листья. Для начала я увидел стол, покрытый зеленым плюшем, на котором стояли бутылка вермута и недопитая рюмка. А потом я увидел такое, чего мне видеть явно не следовало. Господин настоятель связывал двух смеющихся кухарок то ли скатертью, то ли простыней. Связав девушек, он опустился на колени и втянул носом аромат их животов. Я закрыл глаза, а когда отыскал в себе силы открыть их, то увидел зрелище, которое наверняка восхитило бы и песковозов из пивной "Под мостом". Господин настоятель, сжав эту скатерть в зубах, раскинул руки, как артист, и теперь держал связанных кухарок только зубами, а служанки молотили по воздуху черными туфельками и задевали волосами потолок, а настоятель носил их туда-сюда по комнате, и я радовался, что он совсем как Иисус, что у него хватает сил поднять двух связанных простыней кухарок. Обойдя несколько раз комнату, он опять наклонился и поставил кухарок на пол. А сам упал в кресло и засмеялся, девушки поправляли юбки, а настоятель допил вино и заново наполнил рюмку. Я осторожно спустился по виноградным лозам на землю, завернул за угол дома и постучал в дверь. Я услышал шаги, дверь открылась, и кухарка пригласила меня войти.

– Что тебе?
– спросил господин настоятель, держа рюмку в руке.

– Господин настоятель, - сказал я, - благословите меня.

– С чего вдруг - и почему так поздно?

– Да вы взгляните!

И я отстегнул воротник, разрисованный синими полосками, похожими на морские волны, и распахнул матроску. Так я и стоял - на макушке синий матросский ободок, как святой Алоизий с нимбом вокруг головы, светясь от счастья. Но кухарки перепугались и зажали обеими руками рты. Мотыльки бились в оконные стекла и падали в цветущие флоксы. Настоятель поднялся, погладил меня по плечу и заглянул в глаза.

– Кто это тебе сделал?

– Пан Лойза в пивной "Под мостом".

– А что он тебе нарисовал?

– Кораблик, такой же парусник, на каком плавал Иисус.

Настоятель кивнул кухаркам, и они принесли из передней большое зеркало, придерживая его каждая со своей стороны. Настоятель сделал знак, и они встали на колени, чтобы я мог заглянуть в зеркало. Надо мной склонялось лицо настоятеля, и я увидел, что у меня на груди вытатуирована зеленая русалка, русалка с чешуйчатым хвостом, русалка с обнаженным телом, русалка, которая улыбалась точно так же, как господин настоятель, когда он сжимал в зубах завязанную узлом большую скатерть с кухарками. От изумления и ужаса у меня потемнело в глазах.

– Теперь ты не можешь оставаться у меня служкой... Ты что-то сказал?

– Шестьдесят крон за квадратный сантиметр, - пробормотал я и обеими руками прикрыл зеленую русалку.

Кухарки прыснули со смеху, но настоятель сделал осуждающий жест рукой.

– Это хорошо, - говорил он, медленно, неспешно ходя по комнате, - это хорошо, что ты прибежал прямо ко мне. В жизни тебе придется непросто.

И погладил меня по спине.