Русская фантастика 2008
Шрифт:
— …Как всё началось, спрашиваете? Давненько уже, годах в семидесятых примерно. Даже история соответствующая имеется, ну, или байка, хоть как называйте.
Пошел, значит, один нашенский в лес за грибами. Ванька-клоп его звали, а может, и по-другому. Бродит, ноги топчет, собирает помаленьку — не удались в то лето грибы. Вот уж и к болоту Именьковскому выбрел. Глядь, мужик какой-то шестом топь пробует: перейти, видно, хочет. Увидел мужик Ваньку, местный ты? — спрашивает. Тот кивает. Ну, пособи тогда, говорит, через болото перебраться, небось, и тропку какую знаешь.
Знаю, конечно, отвечает Клоп. Айдате, гражданин, проведу. А на мужичке-то одежка богатая, браслеты на руках, кольца; цепочка золотая, бумажник толстый из заднего кармана выглядывает. Ванька, карманник бывший, три
А Ванька ему, вот наглый: спасибом сыт не будешь, может, отблагодаришь чем? Ладно, усмехается дядька, нехорошо так, с прищуром, будто сглазить помышляет, отблагодарю. Век помнить будешь. Наклонился, пошарил вокруг, да цветочек какой-то сорвал. На, сует ему, съешь, удача тебе во всём будет. Ты ее со своими ухватками быстро добьешься. Обыкновенный цветок, на одуванчик похож, только синий. Врешь, удивляется Ванька, быть того не может. Да зачем мне врать? — толкует мужик, ешь знай, не отравишься. Удача, она смелых любит. Если не хочешь или боишься — выброси, дело твое. И ушел.
Вот с тех пор, советских еще, и пошло-поехало. Скоро тридцать годков будет. Юбилей, стало быть.
— А кто он? Ну, человек этот. Хотя… человек ли?
— Не знаю. Да какая, в сущности, разница?
— Ну… есть, наверно. Вот скажи, Гриш, тебя-то как подловили? Ты честный весь, принципиальный.
— На бабу, Тимур. Всё зло от баб, слыхал?
Молча киваю.
— К соседу моему, Матвею Ильичу, лет девять назад племянница погостить приехала. Студентка-пятикурсница. Ох, красавица — ладная, стройная, фигуристая. Добрая такая, наивная. Глазищами зелеными по сторонам хлопает, улыбается ласково — аж сердце в груди замирает-останавливается. Все будто взбеленились разом, павлинами вынарядились, побрякушки золоченые нацепили, ходят вокруг, кобели, стойку делают. Здрасте-пожалуйста, как вас зовут девушка? — а меня так-то, очень приятно, помощь какая не нужна? Матвей терпел-терпел, потом вышел с двустволкой, ка-ак жахнул по толпе-то, хорошо хоть поверх голов целил, для острастки, значит. Вы, говорит, паскудники, если Наташку мне спортите, лучше сразу вешайтесь, сами, понятно? Увяли, стало быть, хвосты павлиньи, рассосались женишки — кому охота дырку в башке заиметь? Тихо-мирно неделя прошла, а Ильич вскоре в город засобирался, на выходные. То ли к другу заглянуть, то ли еще что. Мне же наказал за племяшкой присматривать, слово взял… Нарушил я его. Письмо мне подкинули, от ее имени: люблю, мол, целыми днями о тебе мечтаю. И цветочек синенький в конверте том лежал. Выпил я для храбрости, цветочком закусил, да и пошел. Уж отбивалась она, сопротивлялась, всё зря — только сильней раззадорила… Матвею я сразу повинился, он долго зла не держал — женись, сказал, парень ты видный, и Наталье, как ни странно, понравился. Вот так-то. Свадьбу сыграли, дом новый справили, дочке в апреле семь лет исполнилось. В школу моя Светка осенью пойдет, в первый класс.
— Как же вы… как живете-то здесь, такие…
— Ущербные, — доканчивает за меня Григорий. — Просто живем, обыденно. Раньше-то, особенно поначалу, убивали, конечно, грабили да насильничали, дома жгли. Бывало, целыми неделями деревня полыхала — не успевали тушить.
— А теперь как?
— Как, как — кверху каком. Бои кулачные устраиваем: стенка на стенку. Дома с сараями по бревнышкам-кирпичикам разносим — строго по графику, не думай. Бывает, и поджигаем иногда. Скотину травим, огороды чужие топчем-разоряем. После урожай, знаешь, какой? — драгоценный… Чуть копнешь землю — вот они, лежат-дожидаются — камушки, золотишко. Ухоронка чья-то безвестная. Отдашь, разумеется, государству его долю, да только тех двадцати пяти процентов, что тебе останутся, года на четыре с гаком хватит. Всё зверье в округе давно извели. Над приезжими вроде вас или родственниками чужими изгаляемся-насмешничаем, убытки потом втройне возмещаем. Никто еще не жаловался.
— Мне… что мне-то теперь делать? — подает голос Дейзи.
Спрятал лицо в ладони, раскачивается из стороны в сторону.
— У тебя, брат, выход лишь один. Поэтому, считай, и нет его вовсе. Здесь селись,
живи. Поможем, значит, обустроиться-то. Люди свои, — Гришка с опаской трогает желто-лиловый синяк, морщится — больно, наверное. — Сочтемся.Дмитрий Львович Казаков
БЕЗ ВАРИАНТОВ
Главная беда России — не дураки и не дороги, а продажные, коррумпированные бюрократы. Стране требуется новое чиновничество, гражданская гвардия, столь же неподкупная и верная государству как преторианцы древнего Рима.
Земля под ногами встала дыбом. Виктор не успел даже изумиться, как его приподняло и швырнуло. Что-то ударило по ушам и сознание втянула равномерно гудящая тьма.
Очнувшись, он почувствовал боль. Она растеклась по всему телу, особенно вольготно устроившись ниже колен.
— Что со мной? — прохрипел он в усатое потное лицо склонившегося над ним санитара. То, на чем Виктор лежал, тряслось, а вибрирующий гул красноречиво извещал, что сержант 2-й особой десантной дивизии Виктор Смирнов находится в летящем вертолете.
— Ничего страшного, — проговорил санитар так, что ложь заметил бы и ребенок, — ты, главное, держись…
— Ноги хоть целы?
— Ну… — санитар отвел взгляд.
— Ясно, — Виктор закрыл глаза.
Все время, что его везли до госпиталя, он не издал ни звука. Только скрипел зубами, пересиливая накатывающую волнами боль — и телесную, и стократ более сильную душевную.
Больше всего Виктор жалел о том, что мина не убила его, а всего лишь сделала калекой.
— Витя? Ты?
Виктор нехотя поднял намертво прилипший к серому лоснящемуся асфальту взгляд, без интереса всмотрелся в окликнувшего его человека. Отливал металлом дорогой костюм, серебрилась запонка на галстуке, оранжевые контактные линзы отражали закат.
Таких знакомых у бывшего десантника не водилось.
— Ну я. И что?
— Старик, ты что, не узнаешь меня? — на округлом лице промелькнуло знакомое мальчишеское озорство.
— Сашка?
— Ага, узнал! — Александр Абрамов, некогда — сосед по комнате детского дома и приятель, а ныне — не совсем понятно кто, улыбнулся. — Как жизнь?
— Да так… — Виктор опустил глаза. — Не особенно…
Рассказывать не хотелось, да и не о чем было. Не о том же, как он год провел в госпиталях, как учился ходить на современных, напичканных электроникой, но все же протезах, как вернулся в Питер, получил от государства квартиру и два месяца пытался найти работу, пока не понял, что такие как он никому не нужны.
— Ты вроде в армии был… — Сашка смотрел недоуменно. — Вернулся? Или в отпуске?
— Вернулся… навсегда… — ощутив внезапный прилив злости, Виктор резким движением поддернул брюки. Свету явились драные носки — один сполз в ботинок — и неестественно розовые, блестящие и безволосые голени.
Живая кожа такой не бывает.
Это зрелище, как правило, отбивало у знакомых желание общаться. Виктор пробовал несколько раз, всегда замечал на лице собеседника испуг, страх и отвращение, после чего разговор прекращался сам собой.
Но Абрамов отреагировал совершенно иначе.
— Во дела, — сказал он хмуро. — Да, крепко тебя приложило! Пойдем, расскажешь все!
— Куда пойдем? — мрачно спросил Виктор.
— Ну, посидим где-нибудь…
— Угощать себя не разрешу, а собственных денег на кабаки у меня нет! — отрезал Виктор. Ветеранская пенсия позволяла выжить, но никак не шиковать.
— Тогда возьмем пива и посидим где-нибудь на лавочке! — когда надо, Сашка тоже умел быть упрямым.
— Что, штраф хочешь платить?
— Не бойся, с ментами я договорюсь, — и Абрамов решительно развернулся в сторону ближайшего магазина.
Виктор хмыкнул и последовал за приятелем. Сам он конфликта с органами не боялся, за последний месяц успел побывать и в вытрезвителе и в отделении — за драку.
Ему даже было интересно, как Сашка разберется со стражами порядка.
Бутылка темного пива, извлеченная из холодильника, приятно студила руку. Воблу и чипсы взял на свои Сашка. Виктор про себя выругался, но сделал вид, что ничего не заметил.