Русская фантастика 2013_[сборник]

Тенников промолчал. Фархутдинова снова выпрямилась и даже слегка отодвинулась на стуле от парты. Князь Игорь вспомнил, как видел Шлыкова сегодня у раздевалки. Потом вспомнил, как тот высунулся из лаборантской на внеклассном занятии. Он, конечно, слышал тогда всю лекцию и мотал на ус. Только понял все по-своему. Но как он, черт возьми, разобрался в трионах?

«Г»-класс комплектовался из неуспевающих, кто не попал ни в одну из специализаций. Тенников сам постоянно вел у них уроки и про себя именовал «неандертальцами». Шлыков даже среди своих не блистал, потому и остался тогда страдать над изложением. Он не был школьным хулиганом, просто заторможенный какой-то. Впрочем… и настоящие неандертальцы преподносили антропологам сюрпризы.

— Зачем? — высказал Тенников вопрос, который в последние минут сорок был главным вопросом его жизни.

— Влюбился, — с ноткой презрения выговорила Фархутдинова. — Вчера попался мне на глаза около дома и признался.

— А ты чего?

— А я ничего. Нужен он мне… — Фархутдинова говорила все более зло, только непонятно, на кого она злилась: на несчастного Шлыкова или на себя. — А он мне: хочешь, завтра удивлю. А я ему: чем, сказку «Колобок» выучишь?

— Да уж, — выдохнул Тенников. — Докатился, колобок.

— Дурак он, — Фархутдинова смотрела в парту.

— Вот что, — отрезал Князь Игорь. — Теперь я с тебя слово возьму. Ты никому-никому больше про это не расскажешь. И со Шлыковым пока даже разговаривать не будешь. А я тебе слово дам, что он исправится.

— А его не выгонят? — Фархутдинова наконец-то прямо посмотрела на Тенникова своими большими красивыми глазами.

— Нет. Но из «Г»-класса переведут, это как пить дать.

— Только бы не к нам, — фыркнула Жанна.

* * *

Шлыкова он нашел внизу, все у той же раздевалки.

— Ну-ка, пойдем со мной, — велел Тенников и добавил еле слышно: — Народоволец.

Хотя Мухин оказался не прав со своей догадкой. Никакого бунта сытых. Мухин ошибся даже дважды. Насчет революционера-мать-его-за-ногу и насчет Шлыкова, когда не выделил того при специализации и послал в «Г»-класс. Удивительно, как это завуча подвел его знаменитый нюх. Впрочем, и Эйнштейна считали тупицей.

Тенникову даже пришла идея, а не провести ли, не афишируя, новое тестирование в «Г»-классе. Мало ли как на них пубертатный криз влияет, может, там еще не одна бомба притаилась у кого-то в мозгах. Тикает себе и тикает. Пока не жахнет, как сегодня.

Шлыков сразу понял, что его разоблачили — на воре шапка горит, — и поплелся за Тенниковым. Тот привел его к себе в кабинет и усадил на то же самое место, где несколько минут назад сидела Жанна.

— Как это вы?.. — промямлил Шлыков.

— Вопросы здесь задаю я, — веско сказал Тенников. — Выкладывай.

Подследственный выложил все. Князь Игорь лишь иногда направлял его, к примеру, заставил самого проболтаться о разговоре с Фархутдиновой. Шлыков, кажется, был даже рад этому допросу. Может, он первый раз получил возможность толком выговориться. Плохо пережевывая слова, Шлыков сотворил самое длинное изложение в своей жизни. Как запал на Жанну, как решил что-то с собой сделать, но не в смысле повеситься, а в смысле стать умнее. Как читал втихаря книги и даже стихи, стараясь хоть чего-нибудь понять и запомнить, чтобы при случае ввернуть. Как ходил еще в августе на отработки по двум предметам и разговорился с техниками, а они как раз тогда развертывали трионные стены. Как помогал им, работая на подхвате. А потом влезал в терминал школьной библиотеки и разбирался в информации. Почему-то трионы показались ему роднее всего на свете. А программировать их — легче легкого. Надо только…

Но Тенников ничего не разобрал в путаных объяснениях этого Мартина Идена трионной эпохи.

— Слушай меня, — оборвал наконец технические подробности Князь Игорь. — Можешь убрать своих колобков?

— Могу, — повесил голову Шлыков.

— Ты сейчас делаешь все, как было. И больше ни-ни. А самое главное, обо всем молчишь. Доучиваешься четверть. Со следующей мы переводим тебя в группу по трионам «А»-класса.

— Да я же не… — вяло запротестовал Шлыков.

— Подтянешься. Репетиторов наймем, договорюсь с директором. Уже моя забота. Главное, про свои программы больше не заикнешься. Понял? А я, возможно, помогу тебе с Жанной.

— Чего? — Шлыков чуть не упал вместе со стулом.

— Ничего. Делать будешь все, что скажу. И все у нас получится. А теперь шагом марш исправлять содеянное и заглаживать вину.

Дверь еще не успела закрыться, а Князь Игорь уже набрасывал в уме план действий. Грустного Вениамина Петровича, видимо, придется брать в долю, иных выходов на его руководство не было. «Трион Компьютере» оторвет Шлыкова с руками, можно не сомневаться. Тот будет по гроб благодарен учителю, агентские же могут составить… Много. Еще обязательно нужно взять в долю психолога Зайцева: Шлыков должен блестяще пройти все тесты. А также поднять досье Фархутдиновой. Впрочем, Тенников и так ее уже неплохо изучил за годы классного руководства. Шлыков, может, ей пока и не мил, однако воображение затронул, а это кое-что. Стратегию сердечной атаки продумает Зайцев. Если удастся сформировать пару к моменту выпуска, Фархутдинова пойдет не в «Смитсоне Эдверт Груп», а куда нужно. Например, в отдел маркетинга той же «Трион Компьютере». Там ее наверняка примут с распростертыми объятиями… и выплатой солидных агентских.

«Не все тебе, Мухин, масленица», — мысленно приговаривал Тенников, доставая одноразовый школьный мобильник.

Александр Ложкин ИМБУНХЕ

Судорога свела его обезображенное тело в сумеречной зоне — границе между вечной ночью и вечным днем.

То был экватор Чилоэ, та самая серая полоса, где солнце показывается из-за горизонта и глаза наконец начинают отвыкать от ночной мглы.

Земля сумерек — так зовут ее обитатели светлой стороны, не смеющие пересекать этот рубеж.

Земля рассвета — так назвал ее про себя Имбунхе.

Калека упал на бок и забился в конвульсиях на промерзшей земле, невольно обратившись лицом назад, к звездам. На блеклом, светлеющем небе тысячу глаз Кайкайвилу было почти не различить.

Имбунхе понял — владыка Кайкай теряет его из виду, и власть ночи над ним ослабевает. Этот приступ — последнее препятствие, что Беспощадный Змей мог ему учинить. Отчаянная попытка сохранить подданного.

Так уже бывало. Скоро пройдет.

— Ты думал, что я не смогу, владыка бестий, — тихо прошептал Имбунхе. — Ты думал, что я сломлен. О, божественная опрометчивость.

Он проделал огромный путь, и все, чем воспрепятствовал Кайкай, — лишь наслал на него судороги. Эхо тревожной песни Туэ было его спутником, но разве могло оно считаться препятствием?

Пронзительная песня черной птицы Туэ — предвестник несчастья. Ничего хуже произойти с Имбунхе уже не могло.

Имбунхе смог перевернуться на спину — настолько, насколько позволяли деформированные, изломанные штуки, которые у обычных чилотов называются ногами. Он смотрел в небо, пытаясь восстановить контроль над мышцами. Левая половина небосвода, что потемнее, пестрела еле заметными точками, а правая… чудесная, восхитительная правая половина была озарена светом Ока Тентенвилу, блаженным сиянием с вершин самых высоких гор, что слепило темного бога — и охраняло Имбунхе. Теперь.

Снова.

В темной дали завывала Туэ — как-то особенно неистово и печально.

Мысль о том, что великая Тентен принимает его назад, в свое лоно, наполнила Имбунхе ликованием.

Он мечтал об этом столько времени, сколько дневные существа не живут. Кайкай награждает своих подопечных бессмертием и берет за это немалую цену. Муки бесконечного существования может жаждать лишь тот, кто не вкушал его; Имбунхе испил эту чашу сполна.

На темной стороне Чилоэ трудно получить представление о течении времени, но с самого детства Имбунхе начал наблюдать за происходящим вокруг и делать выводы. Как только оправился от того, что ведьмы сделали с ним.