Русская фэнтези-2008
Шрифт:
— Возьмите, святой отец, всего половина серебряного флориана за целую корзинку! Вы, наверное, устали и голодны с дороги, а ведь и монахам не возбраняется есть яблоки…
Брат Умберто, невольно очарованный обаянием невысокой крестьянки, уже полез было за монетой, но все же остановился и, с легкой грустью покачав головой, тронул пятками свою кобылу. Путь ему предстоял еще неблизкий, а аббатство Святого Галаты славилось более добродетелью, нежели богатством. Да и, кроме того, еще два дня, согласно данному обету, он не мог вкушать ничего, кроме хлеба и воды, а обеты свои брат Умберто старался блюсти строго.
За
Шум впереди внезапно смолк. Брат Умберто с любопытством, не достойным Посвященного, но простительным послушнику, посмотрел направо. И тут же отвернулся, осеняя себя знамением Копья и шепча задрожавшими губами поминальную молитву. Рядом с дорогой на земле уродливо чернели огромные выжженные круги. Посреди двух самых больших стояли обгоревшие остовы двух повозок, внутри остальных лежали обугленные тела несчастных путников.
— Клан Огня. — Лошадь Умберто замедлила ход, и он снова поравнялся с телегой, на которой ехала веселая торговка яблоками. — Этим, — она кивнула на трупы, — еще повезло.
— Повезло? — ужаснулся молодой монах.
— Ну да. Пленных они подвешивают за ноги, а затем…
Брат Умберто, не дослушав, поскакал вперед. Беспечный тон девушки поразил его, но куда больше удивил странный блеск в глазах.
Увиденное заставило путешественников еще сильнее погнать своих лошадей и волов, хотя дорога теперь довольно круто стала подниматься в горы. Уже можно было ясно различить городские ворота. Даже капитан стражи облегченно вздохнул — они успели, солнце стояло еще достаточно высоко.
Пыльная утоптанная дорога сменилась булыжной мостовой. Серыми скалами возвышались две привратные башни. Однако, когда до ворот оставалось несколько десятков локтей, низкий рев трубы разорвал вечерний воздух, гулким эхом отдаваясь в ущелье. Огромные створки вздрогнули и стали медленно закрываться.
— Стойте! Солнце еще не село! — закричал капитан, пуская коня в галоп.
— Позавчера Наместник приказал запирать ворота на час раньше, — проворчал один из стражников, пожилой воин с уродливым шрамом, перекосившим лицо. Створки, однако, остановились.
— Позвольте нам войти, мы быстро. — Купец, которому принадлежала большая часть повозок каравана, многозначительно позвенел поясом. Капитана охраны он предусмотрительно оттер назад плечом — возмущенный вояка уже сжимал пальцы на рукояти меча. — Пошлина двойная, понимаем-понимаем. Время-то и впрямь позднее — но, сдается мне, до захода солнца еще чуть больше часа — как раз нам проскочить.
— И впрямь, ошиблись, пожалуй, — почесал затылок стражник, протягивая другую руку за монетами. — Тогда, значится, по два фартунга с каждого колеса, по одному с копыта и по четыре с человека. Сам сосчитаешь али помочь?
— Конечно, сосчитаю, — масляно улыбнулся купец и, обернувшись к остальным, совсем другим голосом рявкнул: — А за себя, голодранцы, сами платите. И так задарма с моей охраной ехали!
Брат Умберто отсчитал восемь фартунгов и уже почти въехал в ворота, когда услышал сзади знакомый
голос:— Да откуда я вам на пошлину наберу? Наторгую, тогда и отдам. А то, может, яблочками возьмете? Яблочки отменные, прямо сахарные, — это была та самая девица, которая теперь безуспешно пыталась объехать двух дюжих стражников.
— Яблочки себе оставь. Хотя, пожалуй, можешь заплатить за въезд кое-чем другим, — заржал начальник городской стражи и ущипнул девушку.
— Ах ты старый…
Договорить возмущенная крестьянка не успела — со стороны гор донесся долгий тоскливый вой. Начавшись на пронзительной высокой ноте, он закончился низким утробным рычанием. Испуганно заржали кони, женщины завизжали, многие воины побледнели. Даже невозмутимые обычно волы беспокойно затопали копытами.
— Я заплачу, — с удивлением услышал Умберто собственный голос. С невольным вздохом он протянул двадцать монеток. В кошеле осталось всего с десяток медяков — а путь еще предстоял неблизкий.
— Давайте, шевелитесь! — заорал командир стражи. Последняя повозка въехала в город, и огромные ворота с глухим стуком закрылись. Тут же на них наложили три тяжелых, окованных железом засова.
За массивными каменными стенами начинались Внешние галереи. Это была еще не сама Обитель, а, скорее, обычный город. Сюда допускали любого, не важно, имел он какое-то отношение к Обители или нет. Со временем старые монастырские постройки были снесены, и на их месте возникли гостиницы, постоялые дворы, склады и даже пара таверн. Так Обитель Прохода Тысячи Мучеников постепенно превратилась в важный торговый форпост на восточном Торговом пути.
Вот и сейчас, несмотря на поздний час, узкие улицы и проходы Внешних галерей были полны людьми. Тут и там, разложив свой товар, зазывали покупателей мелкие торговцы. Спешили загнать в высокие ворота постоялого двора телеги с зерном погонщики. Трое вышедших из невысокой гостиницы купцов, облаченных в непривычные для Восточного графства синие шаровары и отороченные мехом рубахи, что-то шумно обсуждали:
— …почти вдвое по сравнению с прошлым годом. Вдвое дороже! — донеслись до проезжавшего мимо них брата Умберто обрывки их разговора.
— Еще бы! А разве может быть по-другому, когда за последние три месяца только Клан Огня разорил четыре фермы!
— Да и воинов Клана Мяса, я слышал, видели всего в дне пути отсюда. Еще бы шерсть не подорожала. И ячменя в этом году, говорят, немного соберут…
— Спасибо, добрый человек, — раздался за спиной голос девушки. — Если я могу чем-нибудь тебе помочь…
— Благодарю, дочь моя, я здесь впервые, подскажи, как мне проехать к отцу-настоятелю?
Девица лукаво улыбнулась, услышав «дочь», но ответила вполне серьезно:
— Вот по этой улице надо проехать вверх, повернуть во второй переулок направо, затем еще раз в первый переулок направо. Я бы с радостью проводила тебя, но моя повозка там не пройдет.
— Не стоит утруждаться… И да пребудет с тобой защита Святого Копья, — пробормотал Умберто, отчего-то смущаясь все больше и больше.
— Спасибо, святой отец, — улыбнулась девушка.
— Меня зовут брат Умберто, — уже отъехав, зачем-то крикнул послушник.
— А меня… — но порыв холодного ветра, налетевший с гор, унес слова молодой крестьянки прочь.