Русская историография. Развитие исторической науки в России в XVIII—XX вв

Первый том «Истории Сибири» Миллера был наконец напечатан в 1750 году. Следующие два тома оставались еще в рукописи. Находя, что Миллер затягивает писание книги, академия поручила Фишеру писать продолжение ее. «Сибирская история» Фишера (напечатана по-немецки в 1768 г., в русском переводе в 1774 г.) есть не продолжение Миллера, а сокращенный пересказ сочинения Миллера (как напечатанного первого тома, так и части, оставшейся в рукописи).

Миллер перестал писать продолжение истории Сибири и занялся подготовкой писания русской истории. Он был одним из первых русских ученых, заинтересовавшихся более поздними этапами русской истории. Среди его трудов есть «Опыт новейшей истории России» и «Известие о дворянах российских».

В 1765 году указом Екатерины II Миллер был назначен главным надзирателем новоучрежденного в Москве воспитательного дома с оставлением за ним звания историографа. Как Миллер сам написал в автобиографии, принял он эту должность «в уповании, что при том возможно мне будет пользоваться московскими архивами для российской истории, о чем я и был обнадежен».

Ввиду переезда в Москву Миллер просил академию разрешения взять туда все привезенные им из Сибири архивные материалы. Просьба его была удовлетворена. Уже в 1766 году он был уволен из воспитательного дома и назначен «членом государственной коллегии иностранных дел при московском архиве». Через год Миллер был назначен начальником архива.

Миллер поставил себе целью сделать из архива научное учреждение. Он создал целую школу ученых архивариусов: Штриттер, Малиновский, Бантыш-Каменский. В этот архив Миллер положил и свои «портфели», среди которых было тридцать фолиантов актов, списанных из сибирских архивов.

Но заняться писанием «российской истории» Миллер был уже не в силах. В 1767 году он написал Екатерине II, что рекомендует ей для этой задачи князя М. М. Щербатова.

В 1772 году Миллер был поражен параличом, но тем не менее продолжал неустанно работать до самой своей смерти (1783).

Миллер заложил прочный фундамент для занятий русской историей, собрав громадное количество актового архивного материала и показав необходимость на нем основывать исследование русской истории. Несколько поколений русских историков и издателей документов по русской истории пользовались сокровищами миллеровских «портфелей».

Шлецер положил начало критическому изучению текста русских летописей.

В Россию Шлецера забросил случай. Еще будучи студентом Гёттингенского университета, Шлецер заинтересовался библейским Востоком, для чего хотел поехать в Палестину. На это у него, однако, не было денег. Он тогда решил отправиться в Петербург, надеясь там заработать денег и оттуда пробраться на Восток.

В 1760 году Шлецер написал Миллеру о своем намерении приехать в Петербург и просил Миллера помочь ему устроиться при академии. Миллер предложил ему место домашнего учителя для своих детей и помощника по изданию серии трудов по русской истории (Sammiung Russischer Geschichte) с жалованьем 100 рублей в год. Шлецер ухватился за это предложение и приехал в Петербург. Сразу по приезде Шлецер начал изучать церковнославянский и русский языки.

Довольствоваться скромным положением в доме Миллера и быть помощником в его научной работе Шлецер не намеревался.

Себя он считал уже сложившимся ученым, а Миллера невеждой. Шлецер сблизился с секретарем академии Таубертом – врагом Миллера – и через него получил должность адъюнкта академии.

Уйдя от Миллера, Шлецер занялся изучением русской истории. Актового материала русской истории Шлецер почти не касался. «Если мне только верно сообщили, – говорит он, – древнейший акт, до сих пор не найденный, принадлежит Андрею Боголюбскому, который умер в 1158 году». (Андрей был убит в 1174 г.) Шлецер сосредоточился на изучении русских летописей. Тауберт передал ему рукописный немецкий перевод начальной летописи, сделанный монахом Александро-Невской лавры Адамом Селлием, датчанином по происхождению.

Шлецер сделал себе конспект перевода, а затем научился читать «Повесть временных лет» в оригинале, сравнивая несколько списков (в числе их некоторые – в составе поздних летописных сводов). Шлецер сразу же заметил зависимость начальной летописи от византийских источников. Тут Шлецер создал свою гипотезу, что разночтения в летописных списках произошли главным образом из-за ошибок невежественных переписчиков. На этой гипотезе он и основал дальнейшую свою работу над критикой летописного текста. Цель, которую он себе поставил, – восстановить первоначальный текст «очищенного Нестора».

Не удовлетворенный своим положением в Петербурге, Шлецер решил в 1764 году вернуться в Геттинген. По личному повелению Екатерины II Шлецер был назначен ординарным академиком с жалованьем 860 рублей в год.

Вместе с тем императрица разрешила выдать ему заграничный паспорт. Контракт был подписан до 1770 года. По возвращении в Гёттинген Шлецер получил кафедру философии в тамошнем университете. В 1769 году он издал пробный лист летописи с латинским переводом и разноречиями (Probe Russischer Annalen). После этого Шлецер был назначен почетным академиком с пожизненной пенсией. К нему иногда посылали для занятий молодых русских ученых. Немаловажное влияние оказал Шлецер на Карамзина. Когда в 1804 году было основано в Москве Общество истории и древностей российских, Карамзин и Шлецер были избраны почетными членами.

Шлецер вернулся к русским летописям только в конце жизни, написав книгу, которую он озаглавил «Нестор». В ней он развил прежние свои взгляды на русское летописание и древний период русской истории. Книга была издана по-немецки в четырех томах в 1802–1805 годах и посвящена Александру I. Русский перевод появился в трех томах в 1809–1810 годах.

Несмотря на то что Шлецер шел по ложному пути, книга его имела громадное положительное влияние на дальнейшее развитие русской исторической науки. Важен был самый факт внесения каких бы то ни было критических приемов в изучение летописных текстов. На этой основе и процвела в дальнейшем эта отрасль русской исторической науки.

Четвертым академиком, занимавшимся русской историей, был Ломоносов. Его задачей было написать хорошим слогом популярную историю России, чтобы показать в противовес Байеру и Шлецеру, что русские уже на заре их истории сумели создать свое государство и что они не были дикари. Подход Ломоносова к его историческому труду был, таким образом, литературный и патриотический. При этом естественно, что Ломоносов выступил против норманнской теории.

Чтобы понять его взгляды, надо вспомнить, как описывал Шлецер культурный уровень Руси IX–X веков. «Конечно, – писал Шлецер, – люди тут были Бог знает с каких пор и откуда, но люди без правления, жившие подобно зверям и птицам, которые наполняли их леса».

В противоположность такого рода взглядам немцев-норманистов Ломоносов заявил во вступлении к своей «Древней российской истории»: «Немало имеем свидетельств, что в России толь великой тьмы невежества не было, какую представляют внешние (т. е. иностранные) писатели». В этом вопросе, как показали дальнейшие исследования русской истории, особенно конца XIX и XX века, Ломоносов был прав.

Ценными чертами книги Ломоносова историк С. М. Соловьев считает умелое использование автором известий иностранных источников о славянах и Руси, а также вдумчивое сближение древнерусских языческих верований с современными Ломоносову простонародными обычаями, играми и песнями.