Русская канарейка. Трилогия в одном томе
Шрифт:
К разговору, хвала милосердным богам, подключилась пожилая пара юристов – тоже меломаны, театральная публика, всё наши кормильцы, дай им бог здоровья. И дай мне хотя бы минуту… не успокоения – какое там успокоение! – но выдержки, пока где-то наверху скачет в клетке безмятежный Желтухин, лакмусовая бумажка на «грязную бомбу», славный маленький диверсант…
Он напрягал свой фантастический слух, чтобы уловить хоть дуновение звука там, наверху… Бесполезно: и дом построен основательно, и, несомненно,
Он улыбнулся Айе, кивнул на стол: ешь, моя радость, не сиди как приговоренная к повешенью… И та послушно вцепилась в вилку и нож, будто приготовилась к бою.
Вероятно, все было очень вкусным. Леон что-то жевал между фразами, слегка поворачивая голову то к Елене, то к моржовому усу – тот вспоминал драматическую судьбу Робертино Лоретти («Вы просто по возрасту не можете помнить его бешеную славу… Его пластинки расходились миллионными тиражами. Вот это была слава! Но в один прекрасный день – обычная история – у парня началась мутация…»).
– Что там она застряла, старая идиотка! – негромко по-русски спросила мужа Елена. – Пора баранину нести!
– Пошли за бараниной Чедрика, – слегка нахмурясь, проговорил Фридрих, и громила, будто услышав его слова, возник за спиной, склонился к уху, бормотнул пару слов и бесшумно метнулся в сторону лестницы.
– По поводу пресловутой «легкости» лигурийской кухни, – произнес Леон, как бы подхватывая разговор. – Мне казалось, что она… бедновата? В отличие от римской или пьемонтской. Вообще, когда я слышу об «итальянской кухне», я всегда недоумеваю: ее ведь просто не существует… Вернее, она – созвездие региональных кухонь.
И в этот миг уловил едва слышный глухой удар наверху, будто кто-то стул опрокинул (нет, для стула звук тяжеловат), и кто-то еле слышно вскрикнул, после чего наступила тишина.
– Что там самое известное, – увлеченно продолжал Леон, подняв голос на два тона, – трофи под соусом песто?
– А знаменитая фокачча?! – с неожиданным напором возразил лучший в мире знаток персидских ковров (оказывается, он не был узким специалистом). – А инсалата ди полипо, салат из вареного осьминога?! А асуги рипьени?
– Что еще за ас… суги, – подал голос британский дипломат, – впервые слышу!
– Как! – возопили иранские ковры, заглушая все, что Леон жаждал услышать – там, наверху. – Вы не пробовали фаршированные анчоусы?! Это делается так: рыбку чистят, расправляют книжкой, запихивают фарш, обваливают в яйце и сухарях, и…
Тревожные звуки наверху стали яснее и четче – видимо, там открыли дверь.
Фридрих чуть пригнул голову, прислушиваясь, а Елена, вскинув и без того высоковато перешитые брови, вопросительно обернулась к мужу…
В эту минуту произошло одновременно следующее: Фридрих торопливо снял салфетку с колен, поднялся, пробормотав извинения, и сверху грянул вопль Большой Берты:
– Friedrich! Der Junge stirbt! [58]
И Фридрих ринулся прочь, через гостиную – в холл, к лестнице.
Елена пожала плечами и натянуто улыбнулась:
– Прошу извинить. Наша
тетушка очень э-э… эмоциональна. Сейчас Фридрих разберется, что там за сюрприз… – И вздохнула: – Эти старики, знаете, сущие дети…58
Фридрих! Мальчик умирает! (нем.)
– Но готовит она изумительно! – заметила одна из дам. – Правда, Руди?
– Особенно тайский салат с говядиной, – вставил Леон. – А роза-то какая, прямо брабантские кружева!
– Ну-у… – рассеянно отозвалась Елена Глебовна. – Как раз к тайскому салату наша тетушка не имеет никакого отношения.
Сверху слышались глухие шумы, словно там двигали или тащили по полу что-то тяжелое; кажется, раздавался плач, больше похожий на скулеж собаки…
Они неплотно прикрыли дверь, значит, не до того им, значит, там – серьезное…
– Колин, еще виски? – приветливо осведомилась хозяйка у молодого дипломата, будто ничего не слыша. – Леон, обратите внимание: ваша невеста совсем не пьет. А помнится, она уважала крепкие напитки. – И ледяная улыбка в сторону Айи: – Не правда ли, дорогая?
– Правда, – вежливо отозвалась девушка. – В те времена, когда я была «казахской шлюхой».
С этой ее фразы действие покатилось сразу по нескольким звуковым дорожкам, завертелось, вспыхнуло, полетело, как хоровой дукс… Появился с блюдом дымящейся баранины Чедрик (возясь в кухне, он, скорее всего, ничего не слышал). Одновременно где-то наверху со стуком распахнулась дверь, выплеснув рев Большой Берты:
– Der Junge stirbt! Der Junge stirbt!.. – и властный, но в то же время испуганный оклик Фридриха, призывавшего наверх своего верного джинна.
Чедрик бросился к лестнице и там столкнулся с Фридрихом, сбегавшим к телефону в холле, где, судя по всему, стал названивать в неотложную помощь. И, как всегда бывает в самых срочных случаях, не мог добиться толку: его выспрашивали, куда-то переключали, там не сразу брали трубку, а когда брали, мучили идиотскими вопросами о температуре и цвете губ… Наконец трубку взял врач.
– Да, удушье, удушье! Странный приступ… – отрывисто бормотал Фридрих. – Внезапно и без всякой причины. Возможно, сердце… или астма. Нет, аллергией никогда не страдал. Да-да, прошу вас, ради бога!
Не заглядывая к гостям, опять взбежал по лестнице на второй этаж.
– А хорошо ли ему этак гонять – после операции-то, – негромко заметил кто-то из гостей.
За столом наступила пауза, некоторое участливое замешательство. Елена все еще прекрасно держалась. Она вздохнула и проговорила:
– Не понимаю, что там стряслось! Ужасно досадно: у нас тут проездом дальний родственник… человек, знаете, нелюдимый, странноватый. Может, ему нездоровится?.. Пожалуйста, ешьте баранину, пока не остыла. Колин, а ведь вы у нас специалист по баранине! Я помню прошлогодний очаровательный пикник у вас в Хэмпстеде…
За минуту до того, как приехала «скорая», Фридрих сошел вниз. Он держал себя в руках, только был изжелта-бледен. Заглянул в столовую, посылая гостям предупредительные пассы ладонями: