Русская красавица. Напоследок

Вы не понимаете? Поясню.

/Зангези умер./ Мало того – зарезался./… Широкая железная осока перерезала воды его жизни/ Это я в том смысле, что Марина Бесфамильная покинула нас добровольно, да к тому же еще и повесилась. Никогда не вникала поглубже, но поверхностно знаю, что существует масса суеверий о таких самоубийцах. Например – про зеркало. О, вы улыбаетесь! Уж вы-то знаете, да?

На Маринкиных похоронах что-то толкнуло меня отодвинуть покрывало с занавешенного зеркала. Всего на миг, но этого хватило. Сумасшедшая старуха, притаившаяся в углу той темной комнаты, тут же заголосила, провозглашая мою беду, как должное: «А-а-а, что наделала!» – орала она. – «Судьбу покойничью на себя перетянула!»

Разумеется, я не поверила, не обратила внимания, убежала оттуда и приложила все усилия, чтобы напрочь забыть… Разумеется, все признаки воплощения этого предсказания, обзывала совпадениями. А когда стало особенно страшно, пошла консультироваться со знакомым психологом. Психолог страшно разозлил непониманием и сексуальной озабоченностью, в результате пришлось выкарабкиваться самой. В результате, нашла в себе силы не обращать внимание, забыть и расценить эти «перетаскивания покойничей судьбы на себя», как выдумки.

Ох, сколько же совпадений я пропустила по этому поводу! Сейчас, когда реальность так ясно предстала передо мной, я не понимаю, как могла не замечать ее раньше…

Я ведь читала предсмертные записи Марины. Не те, которые приводила потом в своей книге, не те, что любезно состряпали для меня Рыбка с Лиличкой. А отксерокопированные Артуром – настоящие. Даже сквозь захлестнувшее Маринку сумасшествие все равно можно разобрать, о чем она пишет. За неровными буквами – часть текстов она писала от руки – и нервными остро-мистическими описаниями происходящего отчетливо читаются факты. И это не просто события, это те же вещи, что происходят сейчас со мной…

Я тоже попала на перемолку в синдикат Лиличко-Рыбкиных идей. Я тоже бежала от них, бросив все – в некуда, в неизвестность, в другой уровень жизни и проблем. Я тоже не выдержала и вернулась и тоже оказалась лишней в своем родном городе. В своем мире, в своей жизни… Добровольно выпрыгнула из поезда, поломала все внутренние стержни при падении, а теперь безуспешно пытаюсь вскарабкаться хоть в какой-нибудь проходящий мимо транспорт. Потому что двигаться-то надо. Иначе – смерть…

Примерно также рассуждала моя Марина в последних записках. Она знала, что стала лишней. Интересно, кстати, ведь ей-то невдомек была собственная невменяемость. Иначе пошла бы к врачу, иначе позвонила бы мне, попросила вытащить, или еще что-нибудь предприняла для борьбы не с жизнью, а с сумасшествием.

Значит… Значит, вполне допустимо, что и я сейчас тоже… Просто не осознаю. А что, повторение сюжета может быть полным…

– Лилия, скажи, я похожа на ненормальную? – перебиваю на полуслове, пугаясь при этом своей потерянности: я совершенно не помню, о чем же она говорила только что.

– Зачем ты так? – Лиличка вздыхает как-то грузно и очень обижено. Она сейчас совсем на себя не похожа. Измотанная, выжатая женщина в возрасте. Вовсе не «вамп», вовсе не «мисс оголенный нерв». Размякшая, рыхлая… – Я душу тебе открываю, а ты… – вздыхает она. – Думаешь, только ненормальный может поверить, в то, что я говорю? Но я не вру, Сафо! Пойми, ее сбываемость сюжетов оказалась правдивою… Она предупреждала меня когда-то. Понимаешь, в открытую предупреждала: осторожно, сюжет Маяковского и Брик трагичен, хрен знает что выйдет, если ты и дальше безропотно будешь воплощать в себе Лиличку Брик. А я не послушала. Жила, как живется, не задумываясь. И вот результат – Генки больше нет. А дырочка-то такая аккуратная, незаметная… Странно как-то. Огромная неистовая Генкина душа вытекла вся сквозь такое маленькое отверстие…

Я снова не слышу её. Теперь мне страшно. Панически страшно умирать. Сидеть потом где-то, как Рыбка сейчас – неживой, похожий на манекен из бутика, – в окружении официальных лиц – скорбящих и расследующих…

Сейчас вот она я – руки-ноги-голова – дух где то там за оградою ребер… А потом всего этого не будет. Тишина, пустота… Ничто. Темень и беспробудная тоска, леденящая, как воздушный поток из горной расщелины…

Нет! Нужно собраться, нужно успокоиться и принять все достойно. Смерть – это светлое таинство. Добрый волшебник, округлым деревянным ключиком отворяет ажурную калитку и выпускает душу на волю, а та, захлебнувшись свободою, с радостным визгом уносится ввысь. Я буду мелькать в ваших снах неугомонным лучиком света и одаривать знанием, что все хорошо. Я буду безудержно щедро раздавать свою радость… Умирать страшно лишь тем, кому еще есть зачем жить. А я, что могла, уже отдала. Мне незачем больше занимать здесь пространство… Все стихи – созданы, все мужики – пристроены, все тексты написаны…

И все же, страшно. Никакие красивые картинки самовнушения не помогают. Не важно, что я тут давно уже лишняя. Не имеет значение, зачем я тут. Хоть тушкой, хоть чучелом, но не забирайте меня отсюда! Я не готова исчезнуть! Я не хочу умирать! Пусть бездельницей и презренной нахлебницей, но я останусь! Слышите, останусь здесь!

Обидно. Как глупо и обидно все складывается. К чему эти попытки убедить саму себя не бояться? Да, мне жутко. Но дела это не меняет. Когда-то я притянула к себе Маринкин сюжет и теперь отыграю его до конца… Вернее, он – меня. Ведь от мея здесь совсем нечего не зависит. Выхода нет…

Кажется, я окончательно еду крышей…Туман отчаяния клубится на том месте, где раньше были здравые мысли и попытки вырваться…

– И что мне теперь, спрашивается, делать? – интересуется, между тем, Лиличка. Мы с ней сейчас, как две сомнамбулы – сидим за одним столом, смотрим друг на друга, будто беседуем, а на самом деле думаем и говорим – каждый о своем. – Всю жизнь таскать на совести этот сбывшийся сюжет? Была предупреждена, но не обратила внимания…

– Отпусти Алинку, – внезапно вспоминаю, зачем вообще сюда шла.

– На все четыре стороны, – Лиличка криво усмехается, на миг возвращаясь даже к своему прежнему образу. – Мне теперь, как ты понимаешь, все эти технологии совершенно ни к чему. Генка увлекающийся был человек. Ему важно было реализоваться, проводя свои эксперименты над людьми. А я? Мне вы все так за эти годы осточертели, что я даже радуюсь немного: никого теперь не нужно будет строить, ни кому не нужно будет втолковывать, что вложенное в него должно окупиться…

– Генка? – я действительно удивлена, и даже возвращаюсь на миг из своего мысленного тумана. – Я думала, он не в курсе. Думала, ты руководишь…

– Ага! – Лиличка явно злиться. – Да если б я руководила, ноги бы ни твоей, ни Маринкиной в нашем деле не было. Одной истерички – то есть меня – в одном бизнесе вполне достаточно… Нужно было надежных людей искать, а Генка все верил в Артуровские технологии сотрудничества с творческими личностями… Дурные это все были закидоны. И вот к чему привели, в результате… Блин, совершенно точно понимаю теперь к чему бабы воют это идиотское: «и на кого ж ты меня покидаешь-то?». Куда мне теперь? Как?!

Артур… Сознание цепляется за это слово и наполняется еще пущей грустью. Каково ему будет услышать о моем скоропостижном уходе… Небось, стане себя винить. Решит, что убеди он меня когда-то остаться с ним, все сложилось бы иначе… Глупости. От судьбы не уйдешь. Не важно с кем, важно в какой пьесе играешь в этой жизни… Я, похоже, в психоделической авангардной трагедии. И ничем мне тут, Артурка, не поможешь.

«В особо попсовых случаях, извечное русское «кем быть?» деградирует в «с кем быть?»», – всплывает в памяти отрывок какого-то давнего разговора с Маринкою. – «У тебя, как у особы крайне зависимой от окружающих эта болезнь тоже проявляется. Да и у меня. Потому женщины и несчастнее… У них больше вопросов над которыми суждено мучаться…»