Русская миссия Антонио Поссевино

— Да ты выслушай, государь! — чуть ли не в отчаянии, как говорят с горячим и непослушным ребёнком, простонал Щелкалов. — Они этим загорятся, от Рима сейчас многие державы отпадают, им наше предложение — как маслом по сердцу. Посольство отправят, Батория увещевать станут. А тот ведь и сам понимает, что под большим подозрением как бывший турецкий данник. Его братец старший и сейчас Семиградьем под турецким бунчуком правит [7] .

— Дальше что? — всё ещё хмурясь, спросил царь.

7

Криштоф Баторий. Правил Семиградьем в 1576–1581 годах.

— А дальше будем с поляками торговаться. Тут и моя служба начнётся, чтобы выйти нам из войны с малыми потерями. Тут уж, прости, государь, совсем без потерь — не получится. Плохо всё у нас.

Щелкалов замолчал. Молчал и Иван Васильевич, обдумывая слова главы Посольского приказа. Наконец он вздохнул, как будто принимая тяжёлое решение:

— Хорошо, Андрей Яковлевич, убедил ты меня. Так и сделаем.

Щелкалов радостно выдохнул:

— Отправим лучше не посланника, а малого гончика, неча нам посланниками разбрасываться. А то ведь путь дальний, не дай бог, сгинет боярин древнего рода. А сын боярский — что ж, их много. Если спроворит всё дельно — будет и ему почёт да деньги. У меня и на примете есть — по-польски и по-итальянски умеет и на латыни немного. Возьмёт в Ливонии толмача толкового, кто немецкий знает. А что он по-итальянски да по-польски понимает, пусть никому не говорит. Так проще будет в Риме слушать речи, для его ушей не предназначенные.

Царь посмотрел на Щелкалова весело:

— У тебя, наверное, уже и письмо папе написано, и наказ гончику.

— Написано, государь, написано.

Царь рассмеялся:

— Вот за что я тебя ценю, Андрей Яковлевич, так за то, что наперёд видишь.

— А чего б не видеть-то, государь, если дело своё знаешь? У меня и человек в Ливонии готов — хоть и немец, но крещён в православии.

— Ну, тогда отправляй. И немедленно!

— Завтра утречком и отправлю. Все добрые дела утречком начинаются, когда солнышко встаёт. Утро ведь вечера мудренее, государь. А сегодня гончик кошель с дорожными деньгами получит, письма, подарки папе, наказ пусть прочтёт.

— Хорошо! — сказал царь. — Как зовут твоего гончика?

— Твоего, государь, твоего, — ответил Щелкалов. — А зовут Леонтием. Леонтий Шевригин, а по прозвищу Истома.

— Отправляй! — повторил царь. — Истома так Истома.

Глава первая НАПАДЕНИЕ

Студёный ветер дул с моря. Сырой, колючий, он забирался под верхнюю одежду и холодил стальной доспех, усиливая и без того зябкое состояние трёх всадников, идущих неспешной рысью в полуверсте от набегающих на песчаный берег серых волн с белыми навершиями пены. От холодных стальных пластин не спасали даже надетые под бехтерец [8] толстые льняные рубахи и короткие зипуны.

8

Бехтерец — вид доспеха, стальные пластины, соединённые кольчужными вставками.

Двое из всадников, одетые в русские кафтаны, выглядели как воины: оба лет двадцати пяти, высокие и широкоплечие, но жилистые и сухощавые, они походили на стремительных поджарых волков. Русоволосые и светлоглазые, они, не отвлекаясь от скачки, внимательно наблюдали за окрестностями. При беглом взгляде этих всадников можно было принять за братьев — настолько похоже они держались. Осанка, манера понукать поводьями лошадь, даже жест, которым каждый из них время от времени ощупывал висящую слева саблю, словно проверяя — на месте ли оружие? Но, тщательно изучив их облик, любой догадался бы, что они не являются родственниками. Уж больно разными были черты лиц, и даже бороды росли неодинаково: у одного растительность на лице была прямой, у другого — чуть волнистой, похожей на ту пену, что выносили на морской берег, по которому они шли, невысокие волны. Схожесть повадок же была вызвана не родством, а принадлежностью к воинскому сословию.

Третий всадник, звали которого Франческо Паллавичино, резко отличался от них обличьем. Тоже сухощавый и явно привычный к дальним конным переходам, он был значительно старше и чуть ниже ростом. Черты лица — смуглая кожа, блестящие карие глаза и крючковатый нос — выдавали в нём уроженца южных краёв. Если двое его спутников были одеты в простую, но добротную походную одежду, то южанин выделялся богатством одеяний: выкрашенная в красно-жёлтые цвета роскошная шерстяная мантия с капюшоном укутывала его от головы до высоких сапог из хорошо выделанной кожи. У седла его коня была приторочена плотно набитая походная сума.

Накануне этот небольшой отряд ночевал в лучшей таверне Тревизо, городка в нескольких десятках вёрст от побережья, входящего в область терраферма — материковых владений Венецианской республики. И вот спустя четыре часа после того, как городские ворота остались за спиной, они уже шли берегом Адриатического моря.

Пологий берег, которым шёл отряд, представлял собой пустынную местность, кое-где поросшую высокими пиниями. Изредка встречались небольшие группы низеньких строений, возле которых топорщились в небо толстыми жердями каркасы для сушки сетей. Но из-за дождя и ветра ни одного человека видно не было — погода для выхода в море не годилась. На берегу сиротливо стояли большие рыбацкие лодки.

— Дома сейчас снегу по пояс, — сказал обладатель волнистой бороды, предводитель отряда Истома Шевригин, — а здесь вон что.

Из Тревизо они выезжали под мокрый снег, но здесь, вблизи моря, было теплее, и снежинки не успевали долететь до земли, превращаясь в капли холодного дождя, к счастью, не сильного. Впереди показалась очередная пиниевая роща.

— Интересные здесь сосны, — произнёс его спутник, ливонец Вильгельм Поплер, в православном крещении получивший имя Фёдор, — издали посмотришь — как грибы. Никак не привыкну.

Он говорил по-русски правильно, хотя и с заметным акцентом. Поплер принял православную веру не так давно, при переходе на русскую службу. С тех же пор начал основательно изучать русский язык, до этого знакомый ему очень слабо. Но постоянное проживание в русской среде сделало своё дело: разговорную речь Поплер освоил довольно быстро.

Действительно, относительно тонкий ствол вкупе с раскидистой кроной делали сосны издали похожими на огромные грибы. Истома улыбнулся: верно подмечено. Третий спутник, Франческо Паллавичино, нанятый в Любеке толмач, знающий, кроме родного итальянского, русский и немецкий языки, молчал. Он всю дорогу от Балтийского до Адриатического побережья говорил мало, опровергая распространённое о своих соотечественниках мнение как о неисправимых болтунах.

Поплер и Паллавичино невзлюбили друг друга с первого взгляда. Едва обмолвившись меж собою первыми словами, они стали посматривать друг на друга настороженно и даже подозрительно. Шевригин озадаченно поглядывал на них, совершенно не понимая, откуда взялась взаимная неприязнь. Поплер был воином, а Паллавичино — купцом, не в этом ли всё дело? Может, это обычное недружелюбие людей, привыкших добывать себе средства на хлеб насущный в бою, с риском для жизни, по отношению к тем, кто наживает куда большие богатства, рискуя разве что деньгами? И понятно, что последние в ответ на такое отношение к себе тоже не пылают к первым особой любовью.

Истома решил не спрашивать об этом у спутников. Он был не только воином, но и работником Посольского приказа, поэтому давно приобрёл такие необходимые в его деле качества, как сдержанность и хитрость. Допускать открытое противостояние своих соратников было бы неразумно. А что они меж собой не ладят — так что ж? Пусть едут — один справа, другой слева, а он — посерёдке. И на постое им ложиться рядом не следует. Вот как выполнит он царёво поручение — так пусть хоть поубивают друг друга. Хотя к Поплеру Истома чувствовал дружеское расположение — ход его мыслей и отношение к миру были русскому посланнику более близки. Такой точно в спину не ударит и не сбежит, когда товарищу угрожает опасность.