Русская миссия Антонио Поссевино

Советников, с которыми разговаривал в тот день Поссевино, возглавлял Андрей Щелкалов. Они обсуждали дела, что вели русские с персами и ногайцами, возможность заключения союза с христианскими правителями, предстоящий мирный договор со шведами. Когда разговор зашёл о различиях католичества и православия, Поссевино оживился. Он понимал, конечно, что советники, с которыми он сейчас разговаривает, не решат, быть унии или нет, но вот если удастся убедить их в своей правоте, то… Ну не самые же бестолковые бояре ходят у русского монарха в советниках! Да и то, что возглавляет советников Андрей Щелкалов, говорит, что царь придаёт нынешнему обсуждению большое значение.

Легат попытался объяснить советникам, что различия между католичеством и православием — как в богословии, так и в обряде, — не являются непреодолимыми и легко могут быть устранены при наличии доброй воли каждой стороны. Но бояре лишь смотрели на него круглыми глазами и не могли сказать ничего. Стало понятно, что в вопросах религии они не понимают совершенно, а их напускная религиозность ограничивается совершением некоторых действий, заученных ими ещё в детстве и отрочестве. Даже Щелкалов и тот, как только Поссевино заговорил о различиях религий, посмотрел на него безразлично и заявил:

— Есть, есть различия. Как не быть? Но о том ты, посланник, станешь с Дионисием беседовать.

И легат понял, что говорить дальше не имеет смысла. А разговор с Дионисием будет совершенно бесполезным, потому что митрополит показал себя ярым противником унии. Может, взошедшие из брошенного им семени ростки скоро дадут в душе царя жизнеспособные побеги и он велит митрополиту сделать так, как предлагает Поссевино? Царь Иван может приказать. И не только приказать. История митрополита Филиппа [199] была римскому посланнику прекрасно известна.

199

Митрополит Филипп — митрополит Московский и всея Руси в 1566–1568 годах. Открыто выступал против политики Ивана Грозного. Убит Малютой Скуратовым по приказу царя.

Как ни хотелось Поссевино встретиться с царём ещё раз, но на следующий день наступил пост, и вся посольская жизнь в русской столице замерла. Легат с помощниками сидели в доме на окраине Москвы под охраной стрельцов, а Иван Васильевич неделю предавался посту и молитвам. Затем он неделю хворал, почти не вставая с постели. Третья беседа состоялась лишь четвёртого марта.

Прибытие папского посла в Кремль было обставлено как несколькими месяцами назад в Старице: тысячи москвичей высыпали на улице и стояли вдоль всего пути, что должен быть проехать в карете легат со своими помощниками. Несколько сотен стрельцов с пищалями сдерживали толпу городских обывателей, пришедших поглазеть на то, как латинский посланник будет проезжать по улицам Третьего Рима. Поссевино впервые видел в Москве, что двери церквей широко раскрыты и священники в праздничном облачении стоят внутри храмов, вознося Господу молитвы.

В Грановитой палате Поссевино вновь было отведено место вблизи царя. Как и ожидал легат, разговор наконец пошёл о различиях между католичеством и православием и о путях преодоления разногласий. Камнем преткновения стало филиокве (filioque [200] ) — латинское добавление к Никео-Константинопольскому Символу веры [201] , утверждающее исхождение Святого Духа "от Сына и Отца", в отличие от прежнего, допускавшего оное исхождение только от Отца.

200

Filioque (лат.) — "и от Сына". Богословская формулировка, ставшая одним из поводов разделения христианства на западную и восточную церкви.

201

Никео-Константинопольский Символ веры — строгая формула вероисповедания, принятая на Втором Вселенском соборе в 381 году.

— Филиокве добавлено вовсе не потому, что католическая церковь считает, что Бог двуедин, — терпеливо пояснял Поссевино, — это было сделано для защиты христианства от еретиков.

— Это оправдания, придуманные много позже, — гневно отвергал его объяснения Дионисий, — православные не приемлют католического богословия, потому что оно ложно.

Другие священники, косясь на царя, качали головами, соглашаясь с мнением митрополита. Со своего места заговорил Давид Ростовский.

— Да-а-а, — протянул он, — с еретиками если не бороться — они на шею сядут. Если посланник говорит, что филиокве приняли ради борьбы с ними — нам надо задуматься, братья во Христе.

Поссевино наблюдал за священниками: кто-то посматривал то на Дионисия, то на царя, кто-то сидел безучастно, а кто-то, услышав слова Ростовского архиепископа, согласно закивал.

— Что я слышу, Давид? — воскликнул Дионисий. — Ты поставлен главой епархии для окормления паствы, а сам сейчас показываешь, что не шибко стоек в вере.

Давид нахмурился:

— В вере я стоек. Но и к голосу разума прислушиваюсь. И к голосу Бога тоже.

— А точно ли это голос разума? Может, это искуситель тебе в ухо нашёптывает?

— А ты, митрополит, никак всех бесов победил? — усмехнулся Давид. — Можешь ли сказать, они тебя не искушают?

— Да ты пёс, Давид, — закричал Дионисий. — На покаяние тебя, на хлеб и воду!

— Тихо! — раздался громкий, зычный крик царя, и все сразу примолкли. — Всем впредь говорить без лая. А ты, святейший владыка, не грози без надобности. Мы все здесь собрались, чтобы обсудить то, с чем к нам пришёл посланник папы. А если запрещать говорить — какое же это будет обсуждение?

Митрополит посмотрел царю прямо в лицо:

— Здесь говорят о таком, чего я, как митрополит русский, вынести не могу. Преступление против святой православной веры здесь совершается! И ты, государь, этому потворствуешь.

Иван Васильевич нахмурился: из священнослужителей так с ним смел говорить только Филька Колычев. Но его давно уже нет. Всё-таки не очень умён Дионисий, хотя в вере — да, стоек. Другой бы на его месте давно догадался, что думает царь об унии. Но говорить митрополиту об этом нельзя: а ну как поведением своим, неосторожным словом выдаст посланнику, что происходит в Грановитой палате. А за стойкость в вере воздастся ему от царя — потом, как Поссевино выпроводим.

— Ступай, митрополит, — сказал царь. — Помолись, душу успокой.

— Выгоняешь? — спросил Дионисий сердито.

— Нет. Но ты всё равно ступай.

Беседа продолжилась, а Дионисий, покинув Грановитую палату, направился в Чудов монастырь. Позыва к молитве он не чувствовал, поэтому не пошёл в храм. Наступало время обеда, и он решил зайти в трапезную. Сидя в одиночестве за столом, он черпал ложкой варёную полбу и, тщательно пережёвывая, глотал, не чувствуя вкуса. Из поварни вышел с подносом круглолицый, похожий на ангелочка отрок в яркой рубахе и в кафтане. На подносе стояли кувшин со сбитнем и медный стакан. Увидев Дионисия, он на мгновение остолбенел, потом подошёл к столу и с поклоном поставил питьё на стол, тут же наполнив стакан почти до краёв. Дионисий перекрестил его, спросив:

— Почему одет непотребно?

За него ответил отец эконом, выскочивший на голос митрополита неизвестно откуда:

— Приказ царя. Отроки, что еду и питьё иноземцам разносят, должны быть одеты так, чтобы показать богатство Русской державы.

— Я не иноземец. Да и этих скоро здесь не будет, — мрачно произнёс Дионисий. — Как латиняне уедут, переоденьте всех в монашеское.

— Переоденем, — пообещал эконом и после отпускающего жеста митрополита исчез.

Ушёл и Ласло. Появление митрополита было настолько неожиданным, что он не сумел подсыпать яд в предназначенный ему сбитень. Брат Гийом уже сердится, что они столько времени живут при монастыре, а всё напрасно. Говорят, там, наверху, ругань идёт, и если бы не Дионисий, все давно согласились бы с тем, что предлагает отец Антонио. Эх, что ему стоило споткнуться, разбить кувшин и вернуться в поварню за новым? Там и подсыпал бы снадобье брата Гийома. Но не сообразил вовремя, не сообразил. Ласло сейчас испытывал два противоположных чувства: сожаление, что он не сумел использовать нечаянную возможность так, как они задумали, и радость от того, что отравление всё же не состоялось. Он стиснул зубы: прочь, дурные мысли! Он должен! Через страх и сомнения! Во имя ордена и Святого престола, во имя Господа нашего!