Русская революция и «немецкое золото»

Тем не менее, в этой речи будущего министра иностранных дел Временного правительства удивляет то, что тезис о дезорганизаторской работе противника выражен в предположительной форме («если бы германцы захотели…»), и нам в свою очередь остается предположить: либо П. Н. Милюков действительно ничего не знал об этой подрывной работе, либо для него было важнее «свалить» собственное правительство, которое он обвинял в «глупости» или «измене». Но более позднее признание коллеги П. Н. Милюкова и управляющего делами Временного правительства В. Д. Набокова заставляет все же предположить второе. «В какой мере германская рука активно участвовала в нашей революции, – это вопрос, который никогда, надо думать, не получит полного исчерпывающего ответа, – писал Набоков. – По этому поводу я припоминаю один очень резкий эпизод, произошедший недели через две, в одном из заседаний Временного правительства. Говорил Милюков, и не помню, по какому поводу, заметил, что ни для кого не тайна, что германские деньги сыграли свою роль в числе факторов, содействовавших перевороту. Оговариваюсь, что не помню точных его слов, но мысль была именно такова и выражена она была достаточно категорично» [14] .

14

Набоков В.Д. Временное правительство // Архив русской революции. Т. 1. М., 1991. С. 22.

Скорее всего, так оно и было: вставшему у власти Милюкову теперь не надо было скрывать то, о чем он знал ранее или в чем был тогда убежден. Думать же, что лидер кадетской партии просто забыл, о чем он говорил в ноябре 1916 г. с трибуны Государственной думы нет никаких оснований: память этому политику и историку редко изменяла, о чем можно судить по его воспоминаниям.

Показательно также с этой точки зрения и выступление в Москве в декабре 1916 г. другого видного деятеля кадетской партии, члена Государственной думы В. А. Маклакова. «Династия ставит на карту самое свое существование, – говорил он, – не разрушительными силами извне, а ужасною разрушительною работою изнутри она сокращает срок возможного, естественного своего существования на доброе столетие… Безумная власть пришла бы в величайший ужас, если бы она знала, услыхала, каким языком и что говорит деревня. Бог весть, какими путями, но ей немедленно стало известно все то, что знает в Петрограде каждая кухарка и дворник. И ужасное зерно истины деревня стала облекать в невероятные одежды легенды. И получается поистине кошмар. Интеллигенция, силясь понять явление, в ужасе перед развалом, все-таки не теряет до конца великодушия и говорит о болезни, о патологии, о психозе; деревня решает проще: она знает в оценке происходящего одно ужасное слово: «измена, предательство русского народа германцам» [15] .

15

Донесения Д. К. Куманина из Министерского павильона Государственной думы. Декабрь 1911 – февраль 1917 года // Вопросы истории. 2000. № 5. С. 28 – 29.

Но так думала не только деревня. Как показало изучение материалов перлюстрации в годы Первой мировой войны, треть всех корреспондентов связывала кризисное состояние России с закулисным влиянием, считала его даже решающим фактором политической и экономической жизни России. Образ «темных сил» эксплуатировался и левыми и правыми политическими кругами, вкладывавшими в него различное содержание. Более половины тех, кто писал о «вражеском влиянии», понимали под этим действия немецких «агентов». Даже депутат Государственной думы протоиерей А. И. Будрин писал из Петрограда своему родственнику в Пермь: «Уж так не во время эти внутренние распри, так некстати, что Боже сохрани, неужели и тут вражеские ковы германского покроя. Очевидно, да» [16] . Чтобы понять этот феномен, необходимо вернуться к началу войны, к тем новым политическим и идеологическим установкам, которые были приняты Николаем II и его правительством.

16

Измозик В.С. К вопросу о политических настроениях российского общества в канун 1917 г. // Россия и Первая мировая война. СПб., 1999. С. 166.

«Высочайшим» указом от 28 июля 1914 г. о правилах, которыми Россия будет руководствоваться во время войны, прекращалось действие всяких льгот и преимуществ, предоставленных в свое время подданным «неприятельских государств». Властям предписывалось задерживать тех из них, которые состоят на действительной военной службе или подлежат призыву, в качестве военнопленных, а также предоставлялось право высылать «вражеских» подданных из пределов России и отдельных местностей [17] . «Высочайше» утвержденное 19 ноября 1914 г. Положение Совета министров предписывало исключить подданных воюющих с Россией держав из состава союзов, обществ, товариществ и других подобных правительственных, общественных и частных организаций [18] .

17

РГИА. Ф. 1483. Оп. 1. Д. 36. Л. 1.

18

Там же. Л. 3об.

С первых же дней войны на страницах российской прессы стал формироваться неприглядный образ беспощадного и коварного врага. Кампания началась в связи с жестоким обращением немцев с оставшимися в Германии иностранцами. С началом крупномасштабных военных действий рассказы и слухи о «немецких зверствах» умножились. Поступавшие в связи с этим из Ставки в МИД России обширные материалы обрабатывались, а составленные на их основе памятные записки распространялись за границей [19] .

19

Михайловский Г.Н. Записки. Из истории внешнеполитического ведомства. 1914 – 1920. Кн. 1. М., 1995. С. 91.

Неудивительно поэтому, что и в России были случаи уличных эксцессов, вроде разгрома здания немецкого посольства в Петербурге. Министерство иностранных дел в своей докладной записке Николаю II назвало этот факт «ужасающим и прискорбным событием». Однако, по свидетельству современников, случаев насилия в России было меньше, чем в других странах. Зато огульное отрицание всего немецкого перекинулось и на интеллигенцию: различные научные общества стали исключать из своей среды германских и австрийских ученых. Очень быстро это обличение всего немецкого обратилось и против немецких элементов внутри России.

Пресловутое «засилье немечества» стало слишком привлекательной темой, чтобы не свалить на вчерашних желанных союзников ответственности за все беды и неудачи России, а также поднять в массах шовинистические настроения. С этого времени проживавшие в России лица немецкой национальности рассматривались властями уже не просто как одна из категорий иностранцев и русскоподданных, а как подданные воюющей с Россией державы. Кроме того, резко изменилась внутриполитическая конъюнктура, и вчерашним высокопоставленным германофилам пришлось срочно открещиваться от прежних взглядов и искать способы демонстрации своего патриотизма. Поднятая шумиха вокруг «немецких привилегий» как нельзя лучше этому соответствовала. 10 октября 1914 г. министр внутренных дел Н. А. Маклаков направил в Совет министров докладную записку «О мерах к сокращению немецкого землевладения и землепользования». В записке утверждалось, что «стремительное увеличение немецкого землевладения… должно было всячески содействовать подготовке германского военного нашествия на западные окраины», что проживавшие в приграничной полосе немцы обязаны были при наступлении германской армии «предоставить в ее распоряжение квартиры и фураж, а при требовании последнего для нужд русской армии – сжечь его» [20] . При этом никаких конкретных доказательств, подтверждающих эти обвинения, в записке не приводилось.

20

РГИА. Ф. 1483. Оп. 1. Д. 30. Л. 35 – 36

Однако приоритет в постановке вопроса о необходимости борьбы с «германизмом в русской жизни» принадлежал прессе. Наступательный характер здесь задавало «Вечернее время», которое 1 сентября 1914 г. напечатало открытое письмо «группы русских» с призывом к «бескровной борьбе с немецким началом в России». Редактор этой газеты Ф. Оссендовский (мы еще встретимся с ним неоднократно) впоследствии писал, что он «вел борьбу с германцами во всех отраслях нашей жизни, пользуясь материалами и денежными средствами, предоставленными Н. А. Второвым, А. И. Гучковым, польскими деятелями и др.» [21] .

21

Старцев В.И. Ненаписанный роман Фердинанда Оссендовского. СПб., 1994. С. 28.

Столь же воинственные позиции занимало и «Новое время», наиболее значимым вкладом которого в борьбу с германизмом стала публикация списков сенаторов с немецкими фамилиями летом 1915 г. По свидетельству современника, «эффект этой публикации был тот, что Сенат подавляющим большинством высказался за лишение германских подданных судебной защиты» [22] . Большой общественный резонанс получили и напечатанные в «Русском Слове» две обширные статьи А. И. Куприна об «исконном бесправном 10-миллионном населении Прибалтийского края», попранном «господской пятой» нескольких «десятков баронских родов» и почти миллионом немцев-горожан [23] . В действительности все население прибалтийских губерний к этому времени не достигало и 5 млн., а проживавших там немцев насчитывалось около 150 тыс. [24] . В сознании обывателя настойчиво формировался образ внутреннего врага, повинного во всех бедах страны.

22

Михайловский Г.Н. Указ. соч. С. 155.

23

См.: Русское слово. 1914. 29 и 30 окт.

24

См.: Виграб Г.И. Прибалтийские немцы. Юрьев. 1916. С. 2.

Увы, борьба с «немецким засильем» сразу же вышла из рамок «бескровной»: в результате имевшего место в мае 1915 г. погрома в Москве были разграблены и уничтожены многие мелкие торговые и ремесленные предприятия, владельцами которых были немцы [25] . В Петрограде активно действовало «Общество 1914 года», ставившее своей целью освободить «русскую духовную и общественную жизнь, промышленность и торговлю от всех видов немецкого засилья». Утверждая, что «нет ни одного уголка в России, нет ни одной отрасли, так или иначе не тронутой немецким засильем», идеологи общества видели причину этого «засилья», в «покровительстве немцам и всему немецкому со стороны правительственных кругов» [26] .

25

Дякин В.С. Первая мировая воина и мероприятия по ликвидации так называемого немецкого засилья. // Первая мировая война. 1914 – 1918. М., 1968. С. 234.

26

См.: 1914 год (Известия Общества 1914 года). 1916. 19 февр. и 19 марта.

Хотя подобные обвинения и были крайне преувеличены, они способствовали нагнетанию в обществе антинемецкой истерии, в связи с чем министр внутренних дел Н. Б. Щербатов был даже вынужден обратиться в августе 1915 г. к Государственной думе с просьбой «помочь прекратить травлю всех лиц, носящих немецкую фамилию», поскольку «многие семейства сделались за двести лет совершенно русскими» [27] . Дело доходило до того, что видным политикам приходилось менять фамилию. Так, бывший обер-прокурор Синода В. К. Саблер стал Десятовским. Известно, что пытался взять фамилию Панина (по матери) и Б. В. Штюрмер, назначенный в январе 1916 г. председателем Совета министров, в связи с чем французский посол в России М. Палеолог не преминул заметить в своем дневнике: «Происхождения он немецкого, как видно по фамилии. Он внучатый племянник того барона Штюрмера, который был комиссаром австрийского правительства по наблюдению за Наполеоном на острове св. Елены» [28] .

27

Государственная дума. Созыв четвертый. Сессия четвертая. Стенографические отчеты. Пг., 1915. Т. 1. Стб. 436 – 437

28

Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М., 1991. С. 20.