Русская революция. Большевики в борьбе за власть. 1917-1918
Шрифт:
Заблуждаться было легко. Советская машина дезинформации минимизировала масштабы террора и раздувала истории о вызвавших его мнимых провокациях. Это особенно хорошо удавалось, когда в страну приезжали благожелательно настроенные иностранцы, такие, как богатый американский дилетант Уильям Буллит, проскакавший галопом по России в феврале 1919 года по поручению президента Вильсона. Как он сообщил по возвращении Конгрессу Соединенных Штатов, слухи о кровавом терроре сильно преувеличены. «Красный террор закончен, — заверил он своих слушателей и объявил, что по всей России ЧК казнила только 5000 человек. — Казни проводятся чрезвычайно редко». [The Bullitt Mission to Russia. N.Y., 1919. P. 58, 60. В то время Буллит был сторонником признания советской России со стороны США. В 1933 г. он стал первым послом Соединенных
Буллит и Стеффенс, хотя и недооценили террор, но все-таки признали, что он есть. А что сказать о таком «свидетеле», как Пьер Паскаль, молодой француз, бывший офицер, который, живя в России, стал коммунистом, а затем был профессором Сорбонны? Он вообще отрицал террор и смеялся над его жертвами. «Террор закончился, — писал он в феврале 1920 года. — Но, по правде сказать, его никогда и не было. Когда я слышал здесь это слово «террор», которое для француза обозначает вполне определенную вещь, меня разбирал смех, потому что я видел сдержанность, любезность и благонамеренность этой ужасной Чрезвычайной комиссии, уполномоченной его осуществлять»145.
Еще были люди, находившие утешение в мысли, что если в советской России свирепствует один род террора, то Западная Европа и Америка страдают от террора другого рода, но, по-видимому, не менее страшного. В 1925 году группа, называвшая себя Международным комитетом в защиту политических заключенных, опубликовала подборку свидетельств узников советских тюрем и лагерей, тайно вывезенных из советской России. Никто не сомневался в подлинности этих документов. Однако когда подготовивший эту публикацию известный журналист И. Дон Левин обратился к ведущим интеллектуалам мира с вопросом, что они думают об этих ужасающих свидетельствах, ответы, которые он услышал, варьировали в диапазоне от сдержанного удивления до ханжества и цинизма. Очень немногие, подобно Альберту Эйнштейну, увидели в этих материалах «трагедию человеческой истории, в которой убивают, чтобы не быть убитыми». Ромен Роллан, автор «Жана Кристофа», отнесся к этим материалам пренебрежительно на том основании, что «почти такие же вещи творились в тюрьмах Калифорнии, где мучили членов Всемирной организации промышленных рабочих». Ему вторил Эптон Синклер, выразивший притворное удивление, что с советскими заключенными обращаются «примерно так же, как с заключенными в штате Калифорния». Бертран Рассел высказался еще лучше: он выразил «искреннюю надежду», что публикация этих документов будет содействовать «развитию дружеских отношений» между советским правительством и правительствами стран Запада, так как их деятельность весьма схожа146.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
К моменту окончания первой мировой войны, то есть в ноябре 1918 года, под властью большевиков находилось уже 27 губерний европейской части России, на территории которых проживало около 70 млн. человек, — это составляло половину населения Российской империи до вступления ее в войну. Приграничные территории — Польша, Финляндия, республики Прибалтики, Украина, Закавказье, Средняя Азия и Сибирь — либо отделились и образовали самостоятельные государства, либо были заняты белыми. Сфера влияния коммунистов распространялась на срединные территории бывшей империи, населенные преимущественно великороссами. Надвигалась гражданская война, в ходе которой Москве предстояло отвоевать силой оружия большую часть ее пограничных владений и сделать попытку закрепиться в Европе, на Ближнем Востоке и в Средней Азии. Наступала новая фаза революции, фаза экспансии.
Первый год большевистского правления не только запугал народ беспрецедентным массовым непредсказуемым террором, он породил в нем глубокую растерянность. Тот, кто выживал среди террора, должен был полностью переоценить все ценности: то, что раньше почиталось за благо и вознаграждалось, теперь считалось злом и было чревато наказанием.
Такие традиционные добродетели, как вера в Бога, милосердие, терпимость, патриотизм, трудолюбие, были объявлены новым режимом проклятым наследием обреченного старого мира. Убийство и грабеж, ложь и клевета поощрялись, если совершались во имя правого дела, как его понимала новая власть. Все теряло смысл:«Жил человек где-нибудь за Нарвской заставой, выпивал утром положенный ему самовар, в обед опоражнивал полбутылки водки, читал «Петроградский листок» и, когда раз в год случалось какое-нибудь убийство, — возмущался по крайней мере на неделю. А теперь?
Об убийствах, сударь мой, и писать перестали; сообщают, напротив, о том, что за вчерашний день, мол, всего только тридцать человек укокошили и сотню-другую ограбили... Значит, все обстоит благополучно. А что кругом происходит — лучше и в окно не выглядывать. Сегодня с красными флагами идут, завтра с хоругвями. Сегодня Корнилова убили, завтра он воскрес. Послезавтра Корнилов не Корнилов, а Корнилов Дутов и Дутов Корнилов, и все они вовсе не офицеры и не казаки, и даже не русские, а чехословаки, и откуда эти чехословаки — никто не поймет... Мы ли с ними воюем, они ли с нами воюют, убили Николая Романова, не убили, кто кого убил, кто куда сбежал, почему Волга больше не Волга, а Украина не Россия, почему немцы обещают отдать нам наш Крым, откуда гетман, какой гетман, почему у него шишка под носом?.. Почему мы не в сумасшедшем доме?..»1
Общие условия были настолько неестественны, здравый смысл и чувство благопристойности подвергались такому надругательству, что в глазах большинства населения страны новый режим становился чем-то чудовищным и непредсказуемым, бедствием, которому невозможно сопротивляться, которое нужно вытерпеть и переждать, которое исчезнет так же внезапно, как и возникло. Однако, как показало время, надежды эти оказались тщетными. Ни у русских, ни у народов, оказавшихся под их владычеством, в течение десятилетий не было ни малейшей передышки: для выживших и переживших революцию не было возврата к обычной жизни. Революция знаменовала только начало всех скорбей.
ПРИМЕЧАНИЯ
Принятые сокращения
АРР — Архив русской революции
БиЕ — Энциклопедический Словарь О-ва «Брокгауз—Ефрон»
БК — Борьба классов
БСЭ — Большая Советская Энциклопедия
BE — Вестник Европы
ВЖ — Вестник жизни
ВИ — Вопросы истории
ВИКПСС — Вопросы истории КПСС
ВО — Вечерние огни
ВС — Власть Советов
ВЧ — Вечерний час
ГМ — Голос минувшего
Гранат — Энциклопедический Словарь. Бр. Гранат
Декреты — Декреты советской власти. М., 1957
ДН — Дело народа
ЖС — Живое слово
ИА — Исторический архив
ИВ — Исторический вестник
ИЗ — Исторические записки
ИМ — Историк-марксист
ИР — Иллюстрированная Россия
ИСССР - История СССР
КА — Красный архив
КЛ — Красная летопись
КН — Красная новь
Ленин. ПСС. — Полное собрание сочинений В.И.Ленина в 55 томах
Ленин. Соч. — В.И.Ленин. Сочинения. В 30 т. 3-е изд. М.; Л., 1927-1933
Ленин. Хроника — В.И.Ленин: Биографическая хроника, 1870-1924. М., 1970-1985
ЛН — Литературное наследство
ЛС — Ленинский сборник
МГ — Минувшие годы
НВ — Наш век
НВР — Новое время
НВЧ — Новый вечерний час
НД — Новый день
НЖ — Новая жизнь
НС — Наше слово
НХ — Народное хозяйство
НЧС — На чужой стороне
ОД — Общественное движение в России в начале XX века / Под ред. Л.Мартова. СПб., 1910-1914
Падение — Падение царского режима / Под ред. П.Е.Щеголева. Л., 1924-1927
ПН — Последние новости
ПР — Пролетарская революция
ПРиП — Пролетарская революция и право
РВ — Русские ведомости
РЗ — Русские записки
Революция — Авдеев Н. и др. Революция 1917 года: Хроника событий. М., 1924
РЛ — Русская летопись
РМ — Русская мысль
PC — Русское слово
СБ — Старый большевик
СВ — Социалистический вестник
СД — Социал-демократ
СЗ — Современные записки