Русская семерка

Джуди, откинув одеяло, медленно села на кровати. На ней был чей-то чужой байковый халат, на ногах носки. Голова болела, но терпимо. Она дотронулась до нее рукой и замерла в ужасе. О, Боже – она острижена наголо и весь череп заклеен какими-то пластырями! Что это? Ах, да! Она же выбила головой лобовое стекло машины. Видимо, ей сшивали пораненную голову. Череп, слава Богу, цел… Но – лысая! Какой ужас!

Она спустила голые ноги на холодный деревянный пол, неподвижно посидела, поискав взглядом зеркало в этой комнатушке, но зеркала не было, и она медленно поднялась, сделала несколько шагов к темнеющей в углу двери. Бесшумно повернула ручку и зажмурилась от ударившего в глаза солнечного света.

Перед ней была небольшая комната, которая, вероятно, служила хозяевам и гостиной, и столовой одновременно. Посреди комнаты стоял большой четырехугольный стол, покрытый светлой чистой скатертью. Вокруг толпились деревянные стулья. Над столом висел оранжевый абажур с бахромой. У стены высился до потолка посудный шкаф с расставленными в нем хрустальными рюмками, пестрыми салатницами, ярким чайным сервизом. Несколько тумбочек с вышитыми салфетками, побрякушками и искусственными цветами, огромный ламповый приемник с проигрывателем на широко растопыренных ногах, этажерка с книгами, цветастый с плавающими лебедями ковер на стене, диван. Над диваном, в простой деревянной рамке под стеклом было четыре ряда черно-белых армейских фотографии – по три в каждом ряду. Одну из этих фотографий Джуди уже видела над кроватью у Алексея в комнате его общежития в Мытищах – семь советских солдат с автоматами в руках живописно расположились в кузове бронетранспортера. В одном из этих солдат она теперь узнала Алексея, только на этом фото он был значительно моложе. На остальных фотографиях та же семерка солдат была запечатлена на фоне высоких снежных гор, на привале, за обедом, снова на бронетранспортере…

Под фотографиями, на диване кто-то спал, с головой укрывшись тяжелым ватным одеялом.

Джуди, слегка покачиваясь от головокружения, медленно прошлась по комнате. Зеркала не было и тут. Она остановилась над спящим, пытаясь понять по очертаниям тела – мужчина это или женщина. Ничего не решив, прошла к двери на кухню, заглянула туда. Там никого не было. В углу у окна висел рукомойник, под ним стояло жестяное ведро, а рядом – какие-то бочки, мешок с картошкой. На стене – полки с кастрюлями, под ними – самодельный кухонный столик с чугунной сковородкой, накрытый крышкой. Напротив – большая кирпичная русская печь, в которой тепло потрескивали горящие дрова. Груда свеже-пахнущих еловых и березовых поленьев была свалена у наружной двери, и здесь же, сбоку от двери висело небольшое тусклое зеркало.

Джуди подошла к нему и осторожно заглянула. Господи! Ну и вид! Весь череп заклеен лентами грязного пластыря, а между ними узкими бороздками прорастает короткая щетинка новых волос. Даже панкам такое не снилось! А лицо! Одни скулы торчат! И глаза – то ли от худобы, то ли от лысины они стали огромными, как у заключенных в Освенциме.

Вздохнув, Джуди повернулась, подошла к кухонному столику, сняла крышку со сковородки. Там лежала одна, явно холодная, отороченная белым жиром котлета. Джуди брезгливо взяла ее, надкусила и, отодвинув ситцевую занавеску, посмотрела в окно на заснеженный двор, где вдоль забора ровными аккуратными поленицами высились заготовленные дрова. Бескрайняя и до горизонта снежная белизна до слез резала глаза. И там, вдали, за кромкой горизонта еле видно – пунктиром – катил поезд, гудел паровоз…

– Ну как? Оклемалась? – за ее спиной, в дверях кухни появился улыбающийся Алексей. На нем была майка и черные трусы до колен. На левом плече были четко вытатуированы какие-то цифры. Длинные руки без стеснения почесывали грудь и ребра с двумя лентами пластыря, отлипающего от свежих шрамов.

При появлении Алексея Джуди вздрогнула от неожиданности, котлета упала на пол. Джуди хотела наклониться, но резкая боль в голове заставила ее вскрикнуть.

– Не делай резких движений, дурында! – подошел к ней Алексей, и на нее пахнуло тяжелым перегаром. – Хочешь пожрать?

– Что? – не поняла она.

– Ну, есть хочешь? Кушать?

– Да.

– Иди в комнату, я притащу что-нибудь, – он по-хозяйски стал шарить по полкам и кастрюлям.

Через несколько минут он принес ей ломоть хлеба и кусок колбасы. Джуди, сидя в комнате у стола, удивленно посмотрела на зеленеющую по краям колбасу и есть не стала. Вяло жевала крошащийся невкусный хлеб.

– Раз жрать захотела, значит, приходишь в себя! – убежденно сказал Алексей. – А чего колбасу отложила? Не нравится? Ешь, это здесь большая редкость!

– Она испортилась уже.

– Где? – не поверил Алексей и повертел колбасу в руке.

– Нормальная! Не хочешь? – и, увидев отрицательный кивок головой, положил весь кусок себе в рот. Щеки у него раздулись, глаза сузились.

Джуди тоскливо улыбнулась.

– Где мы?

Алексей что-то промямлил набитым ртом.

– Где? – переспросила Джуди.

– У кореша моего, – прожевав, ответил он. – У друга моего по армии. В Афганистане служили вместе. Это его дом. Заработал он себе на дом в Афганистане. А как – сама увидишь… А ты ничего, молодец, крепкая баба! Не думал я, что оклемаешься. Все без памяти да без памяти! Я уж не знал, что и делать. Но Лизка вишь как башку тебе заклеила! Лучше любого врача, хотя всего-то доярка на коровьей ферме. Лизка – это жена Кольки, друга моего. Понимаешь?

Джуди кивнула. Она осторожно рассматривала Алексея. Он был худой, костистый, с широкими, давно не видавшими солнца плечами. Темные, слегка прищуренные глаза смотрели открыто, но губы часто кривились в неприятной улыбке. Нет, ничем, совершенно ничем он не напоминал свою холеную породистую бабку. Только, пожалуй, ростом, да вот еще руки с тонкими длинными пальцами выдавали его происхождение. Но, Боже мой, что за ногти, что за цвет кожи!..

– Тебя тоже ранило?

– Ерунда! Ребра помяло о баранку. Заживет, как на собаке, – он стал отклеивать пластырь с живота.

– Это ты меня из ложки кормил?

– Ну, а кто же еще? Конечно, я! А ты помнишь? – он удивленно посмотрел ей в глаза.

– И купал? Тоже ты?

– Да… – на скулах у него проступил легкий румянец. Он неловко встал и вышел на кухню. Через несколько секунд просунул голову в комнату: – Но ты не думай, мне Лизка помогала! И потом… ты сама попросила.

– Спасибо, – сказала Джуди, тоже смутившись.

Он вошел в комнату и поставил перед ней дымящуюся тарелку с каким-то супом.

– Ешь! Тебе надо сил набираться. Шутка ли, пять дней на одной воде!..

– Сколько? – ужаснувшись, переспросила она.

– Сегодня какое? Девятое? Ну, считай, среда была, когда мы с тобой долбанулись, – он ушел на кухню и вернулся со второй тарелкой для себя. – А сегодня – понедельник. Тебе, конечно, куриный бульон сейчас нужен, только во всей деревне ни одной курицы. Колхоз! Так что ты давай щи наворачивай. Замечательные щи Лизка приготовила!

Джуди тупо уставилась в тарелку. Пять дней! А где же Таня? Элизабет? Что с ними? Неужели их арестовали?

– Где здесь телефон?

– Зачем тебе? – Алексей удивленно оторвался от своей тарелки.

– Мне нужно позвонить Тане, твоей бабушке.

– Опять?! Угомонись, ты уже раз звонила! Забыла, что ли?

– Нет! – упрямо отрезала Джуди. – Я должна ей позвонить. Где телефон?

– Здесь нет телефона.

– Ну, у соседей. Откуда можно позвонить?

– Ниоткуда. У соседей тоже нет телефона. Это деревня, тут тебе не Америка.

– А как же они живут?

– А так и живут. И тебе, дорогуша, теперь тоже так жить, так что привыкай.