Русская Швейцария
Шрифт:
В Лозанне жил Лев Шестов. Здесь в 1902 году он закончил свою работу о Толстом и Ницше и начал книгу о Достоевском и Ницше. Незадолго до этого он женился на православной студентке-медичке Анне Березовской, которая училась сначала в Цюрихе, потом в Берне и затем в Лозанне. Отец Шестова, ортодоксальный иудей, крупный коммерсант, так до самой смерти и не узнал об этом браке – долгие годы Шестову и его супруге приходилось хранить эту тайну и жить врозь, причем по тогдашним русским законам брак этот считался недействительным, а две дочери – незаконнорожденными. В ноябре 1903 года Шестову пришлось из-за болезни отца вернуться из Лозанны в Киев и несколько лет работать на отцовской мануфактуре. С 1910 года он с семьей снова приезжает в Швейцарию, но селится на несколько лет уже не в Лозанне, а в Коппе, городке, расположенном тоже на Женевском озере.
В 1911 году через Лозанну возвращается в Россию из Парижа, где он ставил вместе с Сулержицким «Синюю птицу» Метерлинка, Евгений Вахтангов. В дневнике режиссер записывает: «31/13 февраля 1911 г. Утром в 8 часов в Лозанне. Походили по городу. Были около университета. Весной здесь, наверное, хорошо. Фуникулером до Уши».
Л.С. Бакст, С.П. Дягилев, И.Ф. Стравинский. Лозанна
Лозанна – это и город Дягилева. С началом мировой войны он переезжает в Швейцарию. Сперва в апреле 1915 года Дягилев живет в Монтрё, в гостинице «Монтрё-Палас», потом май проводит в отеле «Бо-Риваж» в Уши, а затем снимает тут же виллу «Бельрив» (“Belle Rive”) и живет здесь в течение шести месяцев. Сюда к нему перебираются многие артисты
В том же 1915 году в Лозанну осенью приезжает из Дорнаха Андрей Белый. Здесь в кафедральном соборе с русским антропософом происходит весьма мистическая встреча, о которой пишет в своих воспоминаниях его жена Ася Тургенева. Речь идет о таинственной Анне Минцловой, оккультистке и провидице, открывшей Белому теософию. Ее загадочное исчезновение в 1910 году до сих пор остается и, наверно, навсегда останется нераскрытой тайной. «…Прежде чем “исчезнуть”, – пишет Тургенева, – она передала Бугаеву свое кольцо и назвала несколько мест из Евангелия, что должно было служить ему “опознавательным знаком” для возможной будущей встречи, которая могла состояться в 1912 г. Естественно, что Бугаев, не ожидая в прямом смысле этой встречи, всё же не исключал такой возможности. В странной форме нечто подобное действительно произошло. <…> Приблизительно в 1915 г. у Бугаева была странная встреча в Соборе в Лозанне. После краткого разговора с пожилым, незнакомым ему господином, этот последний вынул из кармана книжку и торжественно прочел те самые “опознавательные” места из Евангелия, о которых некогда говорила ему Минцлова. Затем он попрощался и ушел. “Встреченный вами господин, – сказал позднее Штейнер, – не имеет ко всему этому ни малейшего отношения. Фрейлен Минцлова умерла и не могла найти покоя, не закончив начатого ею дела. Это она говорила через того господина”».
Часто приезжал в Лозанну Стравинский. Поводом служили его встречи со швейцарским писателем Рамю, точнее, их совместная работа над «Историей солдата». Стравинского, потерявшего, как и многие русские, жившие в Швейцарии, после большевистского переворота источники доходов, поддерживал известный меценат из Винтертура Вернер Рейнхарт. С его помощью в 1918 году Стравинский устроил несколько концертов в Женеве, Лозанне, Цюрихе. Промышленник дал деньги на совместную работу с Рамю над спектаклем по сказкам Афанасьева. В основе лежали приключения солдата и черта. Премьера состоялась в Лозанне 29 сентября 1918 года в Городском театре (The´âtre municipal). В спектакле приняли участие Питоевы, приехавшие из Женевы. Георгий танцевал Черта, Людмила – принцессу. План «кочевать» с «Солдатом» по всей Швейцарии, однако, не осуществился. В послевоенной Европе свирепствовала «испанка» – грипп. Вся труппа заболела.
С революцией наступает перелом в жизни русской колонии. Мечтавшие о новой России уезжают на родину, «кровью умытую». Им навстречу устремляется другой поток. Он состоит, прежде всего, из русских швейцарцев, потерявших в большевистской России всё нажитое благополучие. Среди них – воспитатель расстрелянного на Урале цесаревича Пьер Жильяр. Он селится в Лозанне, преподает в университете и пишет здесь свои знаменитые воспоминания.
Отметим, кстати, что брат Пьера, Эдмонд Жильяр, будет, наоборот, проявлять симпатии к большевикам и окажется среди основателей общества Швейцария – СССР.
Другой русский швейцарец, Мориц Конради, еще раз накрепко связывает Лозанну с Россией. 10 мая 1923 года в отеле «Сесиль» (“Cecil”, avenue Louis Ruchonnet, 53, с 1931 года здесь располагается больница) раздаются револьверные выстрелы, прогремевшие на весь мир. Здесь, в ресторане при гостинице, сидели члены дипломатической делегации из Советской России. Молодой человек долго наблюдал за ужинавшими, потом подошел и выстрелил несколько раз в упор. Воровский, глава делегации, был убит первыми двумя выстрелами, еще два советских дипломата, Арене и Дивилковский, ранены.
Дед Конради переселился в Россию из Швейцарии и кормил весь Петербург конфетами и шоколадом, организовав свое дело – фабрику и сеть кондитерских. Во время войны Мориц воевал на немецком фронте за Россию, получил награды. Пришла революция. Отец и брат его погибли во время большевистского террора. Мориц вступил в Добровольческую армию и сражался с большевиками до конца, до Константинополя.
На суде Конради заявил: «Я считал, что будет услугой миру освободить его от одного из гнусных злодеев. <…> Если бы уничтожить дюжину главарей, правительство большевиков распалось бы и многие тысячи жизней были бы спасены». Процесс убийцы Воровского стал, по существу, первым процессом против большевизма.
Об отношении в Швейцарии к убийце ярко говорит отрывок из отчета сотрудника ГПУ, посланного в Швейцарию для проведения специального расследования. 19 мая он пишет из Лозанны в Москву Литвинову: «Обращение с преступником трудно себе представить, не будучи здесь, на месте. Представитель иллюстрированного журнала, захотевший сфотографировать преступника, встретился с ним в одной кондитерской. Жандарм сидел подле и пил кофе».
16 ноября 1923 года Конради был оправдан лозаннским судом присяжных и выпущен на свободу. Большевики, разумеется, отомстили. Брат и сестра Морица, оставшиеся в России, были арестованы. Приведем и комментарий Троцкого из его воспоминаний о Воровском: «Иначе и не могли поступить добродетельные швейцарские присяжные, почтенные собственники, которые с ужасом думали о большом и цветущем шоколадном предприятии, вырванном большевиками из рук преуспевающего компатриота».
Оправдательный приговор лозаннских присяжных сыграл роковую роль в отношениях между коммунистической Россией и Швейцарией. На долгие годы двусторонние связи были практически заморожены, и в течение нескольких десятилетий Москва и Берн даже не имели дипломатических представительств.
Русская эмигрантская колония в Лозанне была немногочисленной, но и здесь теплилась русская культурная жизнь в изгнании. В 1920 году, например, при участии эсера Вадима Руднева здесь выпускалась газета «Родина».
Русская община проводит в те годы свои собрания, которые организует «Национальная русская группа в Швейцарии», основанная в 1926 году и объединявшая выходцев из России, существует также воскресная школа для русских детей. Интересно, что у самого известного русского жителя Лозанны, Николая Рубакина, складываются далеко не лучшие отношения с соотечественниками. Рубакин переезжает сюда из Кларана в 1922 году, находит большую квартиру в верхней части города на Авеню-де-Мускин (avenue des Mousquines) и перевозит сюда свою библиотеку. Библиофил получает солидную пенсию из СССР, русская община считает его «красным», и общения с ним представители «белой» эмиграции избегают.
В Лозанну к Рубакину приезжают редкие гости из СССР. В 1932 году его сын Александр привозит на автомобиле из Женевы Луначарского, приехавшего в Швейцарию заместителем Литвинова на конференцию по разоружению. «Впрочем, – пишет Александр Рубакин в своих мемуарах “Над рекой времени”, – у моего отца мы просидели недолго. Разговор не клеился. Отец мой на радостях, что встретился со старым приятелем, говорил без умолку, рассказывал ему о своих первых работах по теории созданной им новой отрасли психологии – библиопсихологии. Луначарский не любил и не умел слушать, он привык, чтобы его самого слушали. Мы вскоре расстались с моим отцом и поехали дальше, к Роллану». Умрет Рубакин в 1946 году.
У жившей в Лозанне дочери Герцена – Натальи Александровны, умершей в 1936 году в возрасте девяноста двух лет, хранился бесценный архив знаменитого писателя. Перед смертью Наталья Александровна хотела передать документы и книги лозаннскому музею, но ей отказали, сославшись на нехватку места. Часть архива была отправлена в русскую библиотеку в Праге. Основную массу документов в 1938 году приобрел Международный институт социальной истории в Амстердаме.
Еще один известный житель эмигрантской Лозанны – Федор Измаилович Родичев, юрист, активный участник земского движения, один из основателей и лидеров кадетской партии, депутат всех Дум, прозванный за свои темпераментные речи «русским Мирабо». За использование в думском выступлении выражения «столыпинские галстуки» Родичев в 1907 году был вызван Столыпиным на дуэль. Ярый противник любого вида человеческого унижения, в своих становившихся сразу знаменитыми речах утверждал, что «…тот, кто задерживает эволюцию, тот создает революцию», что «надругательство над русским человеком есть ремесло русского правительства» и что долгом его поколения является «обосновать господство права над силой». После февраля 1917 года Родичев работает комиссаром Временного правительства по делам Финляндии. С приходом к власти большевиков он вступает с ними в яростную борьбу, поддерживает всеми силами дело Добровольческой армии. В эмиграции он, видя отсутствие какой-либо перспективы, отходит от политики и селится в Лозанне, где испытывает большие материальные трудности и живет до своей смерти в 1933 году на пособие швейцарского Красного Креста и за счет помощи друзей.В сентябре 1937 года в заголовки газет попадает еще одно убийство в Лозанне, след которого также тянется из России. 4 сентября в Уши был убит Игнатий Станиславович Порецкий, он же Игнац Рейсе, агент сталинского Интернационала, решивший порвать со своими хозяевами и партией, которой «посвятил шестнадцать лет нелегальной деятельности», как он написал в своем открытом письме в ЦК в Москву.
Перебежчик решил посвятить теперь свою жизнь борьбе со своими бывшими товарищами и нанести «поражение Сталину и сталинизму». Копия письма была опубликована в голландской социал-демократической газете в июле 1937 года. Боясь мести, Порецкий бежал из Парижа в Швейцарию с женой и сыном. Прятался бывший агент НКВД в Валлисе, в горной деревушке Фино на границе с Францией.
Порецкий был вызван в Лозанну своей бывшей знакомой Гертрудой Шильдбах (Gertrude Schildbach), еврейкой-коммунисткой, бежавшей от нацистов, с которой он проработал вместе много лет и которой доверял. Гертруда, сделав вид, что разделяет взгляды Порецкого, сказала, что хочет познакомить его с двумя товарищами. Товарищами этими были агенты НКВД Ролан Аббиат (Roland Abbiate) и Шарль Мартина (Charles Martignat). Если последний, сын крестьянина с юга Франции, представляет из себя довольно темную личность, то Аббиат вызывает наш интерес тем, что он родился в России, в семье профессора Петербургской консерватории. Родители его бежали от большевиков в 1920 году. Он относился к той части эмиграции, которая со временем изменила свои взгляды на сталинский режим и пошла на сотрудничество с советской разведкой.
Примером такой трансформации может служить еще один участник группы, готовившей убийство, – бывший белогвардейский офицер Сергей Эфрон, муж Марины Цветаевой. Его роль заключалась в координации из Парижа двух групп, отправленных в Швейцарию. Ко второй группе принадлежал Вадим Кондратьев, осуществлявший наблюдение в районе Мартини, где в местечке Фино скрывался Порецкий. За несколько часов до убийства Кондратьев был остановлен на вокзале в Лозанне полицейскими, которые обратили внимание на его нервное поведение, но он представился туристом с нансеновским паспортом и был отпущен. Кондратьев должен был в случае необходимости подстраховать группу Аббиата, но потребность в его участии отпала – уже за час до убийства он был у себя в отеле в Мартини, где нашел телеграмму из Лозанны: «Вы свободны, возвращайтесь домой».
Порецкий приехал с женой в Лозанну и остановился в гостинице «Континенталь» (“Continental”) 4 сентября 1937 года. В тот же вечер они отправились ужинать с Гертрудой Шильдбах, которая не решилась, следуя инструкции, передать коробку с отравленными конфетами жене Порецкого. Коробка с шоколадом, начиненным стрихнином, будет позже найдена швейцарской полицией. Потом Гертруда и Порецкий спустились на фуникулере в Уши. Там они сели в автомобиль, где их уже поджидали убийцы, и отправились в сторону Монтрё, но поездка оказалась недолгой. После удара дубинкой по голове в Порецкого было выпущено восемь пуль. Его труп выбросили на тротуар в районе Уши, называемом Шамбланд (Chamblandes). В кулаке Порецкого был зажат клок волос Шильдбах.
Убийцы благополучно скрылись во Франции, бросив свои вещи в гостинице «Отель-де-ла-Пэ» (“Hôtel de la Paix”) в Лозанне, а взятый напрокат автомобиль – в Женеве. Вскоре после убийства Порецкого Аббиат, Кондратьев и Эфрон бежали в СССР, но пережили они свою жертву ненадолго.
Отметим, что Порецкий обладал довольно развитой агентурной сетью в Швейцарии, состоявшей из сочувствовавших коммунистическим идеям интеллектуалов-антифашистов. «Почтовым ящиком» Порецкого в Цюрихе служила, например, Елена Гессе (Helen Hesse), невестка знаменитого писателя. После убийства Порецкого полиция, проверив ее счет, обнаружила ежемесячные перечисления солидной суммы от некоего Павла Лысенко, представлявшего в свою очередь Арнольда Грозовского, секретаря советской торговой миссии в Париже.Связана Лозанна и с именем Владимира Набокова. В город, в котором он часто бывал, привозят больного писателя из Монтрё в октябре 1975 года – ему делают операцию в клинике «Моншуази» (“Clinique de Montchoisi”), а через год его доставляют в Кантональный госпиталь – здесь писатель умирает 2 июля 1977 года.
XV. В сторону Набокова. От Лозанны до Шильона
«Осень в Веве наконец настала прекрасная, почти лето. У меня в комнате сделалось тепло, и я принялся за “Мертвых душ”, которых было начал в Петербурге. Всё начатое переделал я вновь, обдумал более весь план и теперь веду его спокойно, как летопись. Швейцария сделалась мне с тех пор лучше, серо-лилово-голубо-сине-розовые ее горы легче и воздушнее. Если совершу это творение так, как нужно его совершить, то… какой огромный, какой оригинальный сюжет! Какая разнообразная куча! Вся Русь явится в нем!»
Н.В. Гоголь. Из письма Жуковскому, 12 ноября 1836 г.
«В пять часов поутру вышел я из Лозанны с весельем в сердце – и с Руссовою “Элоизою” в руках. Вы, конечно, угадаете цель сего путешествия. Так, друзья мои! Я хотел видеть собственными глазами те прекрасные места, в которых бессмертный Руссо поселил своих романических любовников». Для первых поколений русских путешественников Веве и Кларан – прежде всего места литературных поклонений. Здесь витает дух героев Руссо. Сюда, на берега Женевского озера, где происходит действие знаменитого романа, отправляется Карамзин. «В девять часов был я уже в Веве (до которого от Лозанны четыре французских мили) и, остановясь под тенью каштановых дерев гульбища, смотрел на каменные утесы Мельери, с которых отчаянный Сен-Пре хотел низвергнуться в озеро…»
Сам Веве вызывает у русского поклонника женевского писателя восторг: «О сем городе скажу вам, что положение его – на берегу прекраснейшего в свете озера, против диких савойских утесов и подле гор плодоносных – очень приятно. Он несравненно лучше Лозанны; улицы ровны; есть хорошие домы и прекрасная площадь. Здесь живут почти все дворяне Французской Швейцарии или Pays-de-Vaud; за всем тем Веве не кажется многолюдным городом».
Вслед за Карамзиным в эти места устремляются все путешествующие русские литераторы. Жуковский устанавливает еще одну традицию: оставаться здесь на несколько месяцев и писать. В первый раз Жуковский приезжает в Веве в 1821 году, много работает, ходит пешком в Кларан, ездит озером в Шильонский замок. «Я плыл туда, читая The Prisoner of Chillon, и это чтение очаровало для воображения моего тюрьму Бониварову…» В Веве Жуковский начинает переводить «Шильонского узника» на другой день после поездки.
Неподалеку, между Клараном и Монтрё, проводит поэт осень и зиму 1832–1833 годов. Жуковский переводит баллады Уланда, перелагает в стихи повесть Ламотт-Фуке «Ундина», рисует окрестности. Отсюда он пишет письма воспитаннику, цесаревичу, будущему императору Александру Освободителю, развивая в них свою «горную философию». В ту зиму поэт живет здесь вместе с семьей своего друга-живописца Евграфа Романовича Рейтерна, – на его пока что двенадцатилетней дочери Жуковский женится в 1841 году, когда ему будет пятьдесят восемь лет, а ей восемнадцать.
Осенью 1836 года приезжает в Веве Гоголь. Он пишет матери 21 сентября из Лозанны: «Теперь я еду в Веве, маленький городок недалеко от Лозанны. В этом городе съезжаются путешественники, и особенно русские, с тем чтобы пользоваться виноградным лечением. Этот образ лечения для вас, верно, покажется странным. Больные едят виноград и ничего больше, кроме винограду. В день съедают по нескольку фунтов, наблюдают диэту, и после этого виноград, говорят, так сделается противен, что смотреть не захочется». Привлекает его, разумеется, не виноградная диета. Писатель ищет место, где он сможет осуществить свой замысел, – рождаются «Мертвые души».