Русская весна

Бобби вспомнил свои мальчишеские мечты об Америке. Вспомнил, как долго сюда стремился и как отстаивал свое решение остаться здесь. Вспомнил беспорядки у посольства в Париже и шествие с перевернутым флагом на Телеграф-авеню. Он остался в Америке, чтобы быть настоящим американцем, но что он сделал стоящего с тех пор? Что, кроме нытья и жалоб? Там, за флагом, шли настоящие американцы, они заставили его гордиться ими. И Америкой. Девушка рядом с ним – такая же, одна из них.

– Да, – ответил он, – хотелось. Спасибо, что напомнила.

Сара Коннер мягко улыбнулась. Бобби ужасно хотелось схватить ее в объятия тут же, но он удержался.

– Можно когда-нибудь позвонить тебе? – спросил он.

Сара Коннер хитро на него посмотрела.

– Как только для меня здесь найдется настоящая работа, – ответила она.

– А ты крепкий орешек! – улыбнулся Бобби. Он, можно сказать, непроизвольно поднес ее руку к губам и поцеловал. Сара отдернула руку, словно обожглась.

– Это еще что?

– Мне показалось, пришло время решительных поступков. – Бобби смотрел на нее и улыбался. Несколько секунд она сохраняла каменное выражение лица, но не выдержала и наградила его радостной улыбкой.

С этого все началось.

Донна Дарлингтон: Не боитесь ли вы, что своим так называемым жестом отчаяния вы поможете переизбранию Дуэйна Майкельсона за счет потери голосов Кармело?

Натан Вольфовиц: Вы в самом деле полагаете, что я наберу так много голосов?

Донна Дарлингтон: А вы так не думаете?

Натан Вольфовиц: Я не знаю, и мне это безразлично.

Донна Дарлингтон: Тогда зачем эти выборы? Хотите увидеть себя по телевизору?

Натан Вольфовиц: Угадали, Донна. Мы на экране, не так ли?

Донна Дарлингтон: Бессмысленная самореклама!

Натан Вольфовиц: Совсем не бессмысленная. Бессмысленно то, что говорят мои пустоголовые противники.

Донна Дарлингтон: А вы-то что говорите? Что решить наши американские проблемы можно, вступив в Объединенную Европу?

Натан Вольфовиц: Кто-нибудь предложил лучшую идею? Во всяком случае, не эти чурбаны, мои соперники.

Донна Дарлингтон: Но европейцы нас ненавидят! Мы должны им миллиарды долларов!

Натан Вольфовиц: Значит, надо заплатить.

Донна Дарлингтон: Чем?

Натан Вольфовиц: Вы полагаете, у меня есть ответы на все вопросы?

Донна Дарлингтон: Самое безответственное заявление, которое мне когда-либо приходилось слышать!

Натан Вольфовиц: Ну и что? Меня же все равно не выберут, разве не так?

Донна Дарлингтон: Это дурацкая уловка, чтобы высказать ваш левый вздор и симпатии к Европе по телевидению!

Натан Вольфовиц: Уловка удалась, а?

«Новости Залива», Передача Донны Дарлингтон

Штаб-квартирой избирательной кампании Вольфовица стала Малая Москва. По пятницам и субботам устраивались вечера для сбора пожертвований. В гостиной поставили несколько телефонов, которые непрерывно звонили. До конца выборов отменили даже игру в покер; общие обеды тоже не готовили, каждый перехватывал что попало на скорую руку. Круглые сутки были шум и кутерьма, вся жизнь в доме превратилась в кромешный ад.

Но Бобби ничего не имел против. Первым, кому он позвонил, когда им поставили столько телефонов, была, конечно, Сара Коннер. Она проявила дьявольскую энергию, собирая пожертвования и подписи, забивая на митингах других ораторов, не давая им вставить ни слова; она даже убедила голосовать за Вольфовица нескольких бродяг. Так что Бобби каждый вечер мог кормить ее, слушать ее разговоры по телефону и вообще наслаждаться ее обществом. Ему еще не приходилось встречать таких женщин – в вопросах политики она была настоящей «красной из Беркли», но вот что касалось давно решенной для Бобби проблемы свободной любви – тут она была явно старомодна. Прямо как люди, жившие во времена СПИДа, до второй сексуальной революции. И когда Бобби любезно предложил ей свою постель, чтобы не тащиться на ночь глядя домой, она смерила его испепеляющим взглядом.

Но общество его милостиво терпела, и на пятый день, когда он, прощаясь, поцеловал ее в щеку, ответила улыбкой. Но на следующий вечер, когда он попытался целоваться всерьез, опять отстранилась. Бобби этого не понимал. Сара была дружелюбна, охотно с ним говорила, даже, бывало, искала его, чтобы вместе перекусить и поболтать, и вместе с тем изображала Снежную королеву. Зачем такие загадки и почему нельзя просто переспать – это не укладывалось у Бобби в голове.

Постепенно Сара заняла все его мысли. Бобби потерял интерес к другим девушкам и с головой погрузился в избирательную кампанию Вольфовица. Во всяком случае, демонстрировал это в присутствии Сары. Он дежурил на телефонах, стараясь быть к ней поближе, запечатывал конверты, считал квитанции, писал письма и вообще всячески выказывал свою приверженность Отчаянному Поступку.

...Победить Вольфовиц не мог. На предварительных выборах он набрал процентов десять голосов, и особых надежд на лучшее не было. Но сама кампания, ее суета, напряжение и кипящая атмосфера, даже демонстрации шовинистов у дома, угрозы взрывов, оскорбления по телефону, фальшивые сообщения в прессе – все это действовало, поддерживало ощущение безнадежного, но благородного приключения.

Однажды утром, когда Бобби оказался за чашкой кофе вдвоем с Вольфовицем, он поделился с ним своими личными проблемами.

– Объясни мне – чего я не знаю, Нат. Скажи, зачем она так?

Вольфовиц улыбнулся, пожал плечами.

– Этого ты не узнаешь, пока не увидишь все ее карты, прости за сравнение.

– А когда я их увижу?

– В конце игры, естественно. Если только не сдашься первый – тогда ничего не узнаешь никогда. Жизнь как карты, малыш: чтобы узнать, надо заплатить. Этого, похоже, она и добивается.

– Господи, Нат, что я должен сделать?

– Это зависит от того, что за карты у тебя на руках... Разыгрывай партию или выходи из игры.

– И это все, что может посоветовать американский Горбачев?

– Ну, еще, – задумчиво сказал Вольфовиц, – еще ты можешь попробовать пойти с последнего козыря. Подумай и об этом, малыш!

Через несколько дней, когда они с Сарой доедали на кухне пиццу, его вдруг осенило. Ведь все совершенно ясно! Какой самый отчаянный ход в его ситуации? Открыть свои карты – взять да и сказать ей все, что он чувствует! Если он не хочет выходить из игры, иного выхода у него просто нет.

– Э... Давай выйдем на веранду, Сара, – предложил он. – Я бы хотел кое о чем поговорить наедине.

– По поводу кампании?

– Э... да, в некотором роде.

Они вышли на скрипучее крыльцо, именуемое верандой. На другой стороне улицы гринго выставили пикеты, взад и вперед маршировали люди с лозунгами:

«ЕВРОПУ В ЖОПУ», «ДОЛОЙ КОММУНИСТОВ» и «ВОЛЬФОВИЦ – ПРЕДАТЕЛЬ».

Двое усталых полицейских стояли у натянутой веревки – «ограничительной линии». Обстановка оказалась не очень романтичной, но отступать было уже поздно.

– Что случилось, Бобби? – спросила Сара, дожевывая пиццу.

Бобби глубоко вдохнул и почувствовал, как в животе у него холодеет. А, черт с ним!

– Я очень хочу спать с тобой, Сара, – брякнул он. – Ты, наверное, это заметила.

Она даже не посмотрела на него. Откусила еще кусочек пиццы, съела.

– Заметила.

– Ну и...

– Что «ну и»? – Она теперь глядела ему в глаза, но лицо ее оставалось непроницаемым. – Это очень серьезно для меня, Бобби! И надо, чтобы ты честно ответил самому себе – почему тебе этого хочется.

Бобби вздохнул.

– Я даже не знаю, как это правильно объяснить... Просто с тобой я, кажется, становлюсь другим. По-другому поступаю, по-другому думаю...

Сара улыбнулась и спокойно спросила:

– Тебе это нравится?

– Конечно, нравится, – откликнулся Бобби. – Но я не могу сказать, что я в восторге от того, что происходит сейчас!

Сара рассмеялась и вдруг стала снова серьезной.

– Ты любишь меня?

Бобби застыл, утратив дар речи. Никто никогда не задавал ему таких вопросов.